На чужом пиру

– Но ведь до экзаменов еще уйма времени.

– Отец так решил, – ответил Нураш. – Говорит, чем без толку шататься по аулу, лучше уж езжай пораньше да подготовься к экзаменам.

– Может, так действительно лучше. Если уж ехать, то пораньше.

– Ну а ты? – спросил Нураш больше из вежливости.

– Мы? Мы если и уедем, то не дальше областного центра. В какой-нибудь из тамошних техникумов или училищ постучимся. Попытаем счастья, так сказать.

– Это почему же?

– А потому, что сами виноваты. Куда нам соваться в институты с нашими троечками в аттестате? Для нас сгодятся те самые техникумы и училища, о которых вы и думать не думаете.

Нураш рассмеялся.

– Чему то смеешься? – обиделась Алмагуль.

– Да так… Тому, что ты искренняя девушка.

– Не знаю… Не уверена… —повела плечами Алмагуль.

Вальс закончился. Амурские волны с плеском бившиеся о берега, оборвали свое волнующее кипение. Все снова разошлись по своим местам. Возбуждение и шум пошли на убыль, некоторые даже невольно позевывали.

– А теперь сделаем небольшой привал. Что-то в горле пересохло, – предложил один из ребят.

– Да вам бы только выпить, – ворчливо ответила стоявшая рядом с ним невысокая смугленькая девушка.

Большинство же безучастно стояли, ожидая слова тамады.

– Присядем, так присядем. И правду, в горле пересохло, – вяло пошутил Айдар. Затем, взглянув на настенные часы, удивленно произнес:

– Ребята, ведь уже шестой час!..

Все стали рассаживаться за стол, хотя прежнего энтузиазма ни у кого уже не было.

– Нураш, иди сюда, – позвала к себе стоявшего поодаль спутника Алмагуль. Нураш безразлично повиновался.

В это время в комнату с шумом вбежало несколько девочек. Они насквозь промокли под дождем.

– Товарищи! А на улице дождь!.. – с восторгом закричали они.

Все радостно зашумели, словно до этого только и делали, что с нетерпением ждали дождя. Постепенно шум стих и за окном отчетливо послышались звуки падающих капель. В наступившей тишине вдруг прогремели разрывающие небо грозовые раскаты, и по стене метнулись всполохи молнии. Вслед за ними вниз обрушились потоки ливня.

***

К утру начали постепенно расходиться. Среди тех, кто собрался уходить первыми, была и Бибижан. Теперь уже Нураш во что бы то ни стало решил встретиться с ней наедине. Выждав момент, когда сидящие рядом с ним увлеклись разговором, он пулей выскочил из-за стола. В передней Бибижан и ее подружка Сара разыскивали свою обувь среди одинаковых белых туфелек, выстроившихся в ряд, словно стая белых лебедей.

– Бибиш!.. – прознес он сбившимся голосом.

Бибижан оглянулась на знакомый голос. Нураш даже отпрянул от неожиданно резкого взгляда. Полные слез глаза девушки глядели на него со злостью и презрением.

– Бибижан!.. – произнес он дрожащим голосом, приближаясь к ней.

Девушка отвернулась от него, суетливо надевая туфли. Пальцы не слушались ее, и она все никак не могла застегнуть петельки на туфлях.

Так и не сумев справиться с петельками, она опрометью выскочила на улицу. Поначалу замерев от растерянности, Нураш бросился вслед за ней.

За это время подруги удалились на порядочное растояние. Нураш припустил за ними, оглушая затихшую улицу гулким топотом. У клуба девушки разминулись. Нураш бросился вслед за Бибижан, которая свернула к улице, расположенной с восточной стороны аула. Заметив, что ее преследуют, девушка ускорила шаги. Намереваясь настигнуть ее, Нураш побежал наперерез, и они одновременно достигли знакомой зеленой калитки.

– Бибижан! – произнес запыхавшийся Нураш. – Подожди немного… «Я ведь послезавтра уезжаю в Ленинград», – хотелось прокричать ему.

Но поняв, что в нынешнем положении его слова оказались бы верхом бестактности, прикусил язык.

– Бибижан!.. – повторил он в отчаянии.

Девучка обожгла его взглядом и, перескочив через невысокую ограду, оказалась во дворе…

Ошеломленный Нураш остался один. Какая-то щемящая горечь охватила его. Может быть, только сейчас начинал он осознавать, что сегодня в начинающейся жизни произошла самая первая и непоправимая ошибка. Может, это и не было вовсе ошибкой, а только началом череды утрат, которые предстоит еще испытать ему в жизни. В эти минуты он не способен был думать об этом и лишь смутно ощущал, что прощается не только с Бибижан, но и с беспокойным, хотя и очень дорогим для него чувством, которое, подобно короткому весенному ливню, обрушилось на него и также внезапно оборвалось, оставив зарубку в памяти.

В эти минуты он прощался с робким и невинным детсвом, которое уже больше никогда не повторится в нем и спустя многие годы будет заставлять его, уже зрелого и степенного человека, со сладостной болью и нежностью возвращаться в него памятью, кропотливо перебирая мельчайшие подробности минувшего, такого дорогого и такого недосягаемого…

С востока величаво и торжественно возгоралась заря. Дождь все еще продолжал моросить. А молодые люди, вчера еще бывшие одноклассники, расходились по домам, прощаясь друг с другом, как прежде, словно до завтра.

Рыжик

Майра заметила их издали и помахала рукой. На ней были джинсы и модная темная маечка. Оперевшись на ствол березки, не успевшей еще осыпать на землю свои желтые листья, Майра молча поджидала их в небольшом саду рядом с железнодорожным вокзалом. Дорожный саквояж и две туго набитые сумки громоздились подле девушки. Утреннее солнце поднялось над высоким мостом, и его лучи играли бликами на металлических застежках саквояжа. Вся эта картина красноречиво свидетельствовала о том, что Майра на полном серьезе собралась в дальний путь.

Один из двух парней, пришедших проводить ее, фыркнул:

– Вот дуреха!.. – И произнес он это без лишних колебаний, видно, нисколько не сомневался в верности своих суждений, впрочем, это присуще юным – ведь Токшылыку Бекниязову едва исполнилось двадцать лет. Однако другой проважатый промолчал. Пожалуй, именно так он и должен был поступить – во всяком случае, если судить по кроткому выражению его глаз, по тонкой линии бледных губ, свойственной натурам сентиментальным и мягким. К тому же, если б человечество состояло из одних лидеров, разве была бы наша жизнь так сложна, противоречива, а в конечном счете так итересна и значительна?

Широкий перрон выглядел так же сиротливо, как и этот заброшенный осенний сад. Голые деревянные скамейки уныло тянулись вдоль тротуаров. Безлюдно, только на другой стороне улицы неуклюже гонял ручных голубей пухлый карапуз лет пяти-шести. И трудно было понять, живет ли он где-то поблизости, и если нет, то где его родители – присутсвие здесь этого маленького сорванца было такой же необъеснимой загадкой, как и вызвавшее всеобщее недоумение Майры уехать насовсем.

Вид у стоявшей в одиночестве девушки был довольно невеселый, но, увидев, приближающихся джигитов, она похоже, обрадовалась.

– Эй, цыплятки! Ну же, ну, двигайтесь поживее!.. – прокричала она им издали. – А то плететесь, как беременные бабы с коромыслами.

– Ох и дурная!.. – снова проворчал Токшылык, качая головой. – Ну, привет тебе, невеста!.. Как дела!

Майра в ответ с готовностью – о, она умела подхватить шутливый тон! – изобразила изящный реверанс и, склонившись, так и застыла, вскинув на парней свои лучистые бархатные глаза с нарочитым вызовом.

– А чем, спрашивается, я не гожусь в невесты?! Ну-ка, господин Кожаниязов, приглядитесь получше!

– Ладно, годишься в невесты, – сдаваясь, пробурчал себе под нос Токшылык.

– Вот такие у меня дела, – Майра выпрямилась и развела руками с видом человека, у которого нет никакого выбора: – Внезапные исторические события вынуждают меня шагнуть в неведомую новую жизнь… У самих-то все в порядке, надеюсь? Никак со второй пары смылись, негодники?

– О, ваш прозорливый ум совершенно точно определил сложившуюся на настоящий момент общественно-политическую ситуацию, – с иронией отпарировал Токшылык.