На чужом пиру

Три года прошло, как черная весть о страшной беде сразила Жаныл – ее Ермурат погиб, провалившись с трактором под треснувший лед на реке. Убитая горем, она и сама не знала, сколько дней провалялась в беспамятстве, не в силах подняться с постели. Жестоким было ее разочарование в жизни. «Что же путного ждет меня теперь?» – отчаивалась молодая вдова. – Что удерживает меня здесь? Не лучше ли лечь вместе с ним в могилу?».

И сердце ее не сжималось от страха при этих мыслях.

Однако время шло, и оно заставило ее смириться со своей участью. Сменялись дни, и океан горя, поначалу казавшийся неизбывным, мелел и отступал в прошлое. Крохотный сын, лишившийся отца двух месяцев от роду, делал свои первые шаги навстречу жизни… Он-то и вдохнул силы в молодую мать, отогрел ее окаменевшую от страдания душу.

Мало-помалу Жаныл отправилась, начала приходить в себя. Незаметно радости жизни снова стали волновать ее. Теперь в свободную минутку она заглядывала к соседям, невольно ловила дыхание жизни, проходящий мимо нее. И постепенно в ней зарождалось неосознанное желание находиться в гуще этой жизни, вместе с людьми гореть на ее костре и мерзнуть на ее морозе. Оно, это желание, и вернуло ее на великое ристалище, именуемое жизнью, ее, ту, что недавно готова была уйти навечно.

В ту пору и возникла их близость с Курмашем…

«Ну, и пусть, – мысленно повтарила Жаныл. – Хоть не придется теперь выслушивать все эти сплетни о себе. Рано или поздно такое должно было случиться».

В памяти возникло лицо дочери Абди – смуглой, с живыми глазами и с длинными вьющимися влососами. «А ведь вчера еще ребенком была. Неужто и она уже выросла, невестой стала? Вот уже не думала не гадала, что девчушка эта станет когда-нибудь соперницей мне. Школу-то, поди, только в прошлом году окончила. Самое большее, ей лет восемнадцать-девятнадцать».

И, продолжая, волноваться, Жаныл с замиранием сердца отворила калитку дома, в котором справляли свадьбу.

***

Голоса, доносившиеся из глубины дома, гудели, как пчелиный рой. При мысли, что окажется сейчас на все-общем обозрении. Жаныл замерла в передней, не решаясь войти. Сердце ее затрепетало, гулко заколотилось, мелкая дрожь охватила тело – ах, как давно не доводилось ей бывать на подобных шумных сборищах.

Вдруг дверь отворилась, и один из джигитов – вышел перекурить – обнаружил запоздавшую гостью. Не дав ей опомниться, он с ходу зашумел:

– О, вот и наша красавица женеше явилась! Проходите, Жаке, проходите же в дом! – И с этими словами он чуть ли не силком втащил ее в комнату.

Смущенно поздоровавшись со всеми, Жаныл хотела было присесть с краешку празнично накрытого стола, но парень – тамада тотчас горячо запротестовал:

– Нет-нет, так не пойдет! Ваше место не там, а вот здесь.

И он увлек ее за собой. Пробираясь в дальний конец бесконечно длинного «П» -образного стола, вдоль которого, напоминая воробьев, облепивших телеграфные провода, сидели гости, Жаныл то и дело запиналась о чьи-то ноги, задевала чьи-то затылки. Наконец, сконфуженная, ана села на указанное тамадой место.

В ту же минуту – как это обычно водится – за столом объявился один из дальних родтсвенников, который счел своим долгом потребовать во всеуслышание:

– Моей женеше – «штрафную», «шравную» налейте! Впредь не будеть опаздывать!

– Верно, верно! – подхватили остальные. – Штраф ей, штраф полагается!

Щеки Жаныл запылали. «О господи, и угораздило же опаздать… Так мне и надо», – понеслось у нее в голове. Растерянная, она метнула взгляд на соседа сбоку от себя – и вдруг узнала в нем своего бывшего одноклассника, Бахыта.

– Ой, это ты?! – обрадовалась Жаныл.

Тот, прыснув, рассмеялся.

– А ты что ж, не узнала? – И, повернувшись к настаивавшим на штрафе джигитам, пробасил: – Ну хватит вам, хватит! Ишь, расшумелись, как голодные волки. Жаныл и без вас выпьет.

Жаныл с бесконечной благодарностью посмотрела на своего спасителя. Не сводя с него своих огромных глаз, она молча закивала ему. Судя по всему, Бахыт, некогда гроза аула, державший в страхе всех своих сверстников, и теперь благодаря своим пудовым кулакам и суровому нраву, был в почете среди молодежи – после его властного окрика все «родственники» Жаныл разом умолкли.

– Спасибо, Бахыт!.. – только и шепнула ему на ухо Жаныл.

– Да ну, не стоит благодарности! – Бахыт искусно опрокинул в себя содержимое граненого стакана и потянулся за соленым огурцом.

– Что-то давно тебя не видать, – заметила Жаныл, успевшая уже оправиться о смущения.

– Да живу по-прежнему, все там же работаю…

– Похоже, ты осунулся похудел.

– Верно подметила. Все лето напролет вкалывали, только и слышали: «Сенозаготовка!». А теперь вот опять покоя нет – новые заботы навалились. Порой, знаешь, поразмыслишь над всем этим, и хочется махнуть на все рукой да дать деру в город. Там-то люди хоть отдыхают, когда положено, живут по – человеческий.

Жаныл, до сих пор понятливо кивавшая, соглашаясь с каждым словом Бахыта, возразила с упреком:

– Гляди-ка, как в город его потянуло!

– Правду говорю. Возьми хотя бы нашего Ерлана. Вот джигит так джигит!.. Вчера отца его видел. Ереке-то наш, оказывается, не где-нибудь – в Йемене! Советское посольство пригласило туда в качестве переводчиков двух парней из Алма-Аты. Вот это я понимаю, молодец! Увидишь еще, лет через пять-шесть он знаменитым диломатом станет. – Захмелевший раньше других Бахыт тряхнул кудрями и повторил с чувством: – Нет, ты представь только: дипломат!.. Ну а мы так и будем жить, шагу не ступив дальше своего аула.

Жаныл не нашлась что ответить и только слабо улыбнулась.

– А давай-ка, Жаныл, выпьем за таких мужчин! – неожиданно предложил Бахыт и потянулся к своему стакану: – Они – наша гордость. Кое-кто завидует им, бурчат себе под нос. Ненавижу таких. Несчастные!..

– Бахыт, не стоит больше пить, – мягко попыталась урезонить одноклассника Жаныл. – Вон и глаза у тебя покраснели.

Благо тот не стал противиться ее просьбе. Вдруг спросил:

– Слушай, а сколько лет уже, как мы окончили школу?

– Седьмой год минул.

– Да ну?! – опешил он и принялся считать, загибая пальцы на своей огромной ручище: – Шестьдесят восьмой, шесдесять девятый, семидесятый… семдесять четвертый! Точно, оказывается, семь лет!..

И этот добродушный парень, до сих пор сидевший с беспечным видом, без умолку болтая то об одном, то о другом, внезапно приуныл, запечалился. Единственное, что люди признают без возражений, так это собственное бессилие перед властью времени. Должно быть, в эту минуту и он, такой большой, сильный джигит – тракторист, спасовал перед всемогуществом неудержимо уходящего времени.

Жаныл украдкой глянула на сидевших в самом центре длинного «П» -образного стола жениха с невестой. Вид у смуглой дочери Абди не был смущенно-скромным, как это приличествует невесте. Напротив, она как ни в чем не бывало смеялась, перебрасываясь шутками с сидевшими рядом подружками, и глаза ее сияли от счастья. Курмаш же ни с кем не говорил, только изредка натянуто улыбался гостям.

«До чего же ты жалкий» – зло подумала Жаныл. Но сколько бы ни злилась она на него, в глубине души с горечью понимала, что не сможет возненавидеть этого немного стеснительного доброго стройного парня с нежным лицом, как у семнадцатилетнего юноши, хотя испольнилось ему уже двадцать пять. «Он совсем как ребенок, – подумала Жаныл и добавила: – мой бывший любимый». Но тотчас возразила сама себе: «Нет, он никогда не был моим. Он с самого начала принадлежал смуглой дочери Абди. А я обманывала себя. Да-да, обманывала! „Счастье выпадает человеку только раз“, – так ведь, кажется, пишут в книгах?…».

В этот миг Бахыт, уронивший было голову, вдруг вскинул ее:

– Жаныл!..

– Что…

– Давай выпьем с табой за покойного Ермурата. Хрошим он был парнем.

У Жаныл внутри все оборвалось. На миг зазвенело в ушах, тело стало ватным.

– Жаныл, ты слышишь?..

– Слышу… – выговорила она глухо, словно со дна пропасти.

Чокнулись, выпили.