Снега моей души

После Нового года я отправил в Томтор все, что обещал, и просил в письме Анатолия ответить. Анатолий написал маленькую, совсем крохотную записку с благодарностью. На следующее письмо, отправленное ему в конце марта, Анатолий не ответил. Важность переписки была невелика и я, почти забыв о ней, спокойно ждал.

Прошло лето. Уже в конце августа я снова написал ему.

И вот, в начале ноября пришло письмо из Томтора. Писал мальчишка – сын бригадира оленеводов.

Я привожу здесь часть этого письма:

«… но снега было тогда много. Толька не смог провести стадо через перевал. И дорогу завалило. Спустился к реке. Моего папку он отправил за солью и помощниками на базу. Сказал, что будет у ржавого балка ждать, корм для оленей там немного есть. Ты там со своими мужиками был – помнишь? Папка быстро обратно ехал. Но наледь на реке началась – в обход поехал. К балку через 5 дней приехали. Толька не стал их ждать – к трассе через поселок погнал стадо. Папка Тольку не догнал – потерял. Стадо нашли у поселка. Нет, за поселком. И там и там стадо было – разбежались олени. Толька совсем пропал. Все искали. Еще люди из бригады приехали искать. Пропал совсем – ни следа нет».

Поиски ни к чему не привели…

Анатолий бесследно исчез в районе поселка в середине марта 2012 года.

«…что тебе одному нельзя видеть.

Не ищи таких мест в одиночку.

С другом их иди.

Они есть, эти места.

Но если ты будешь там один…

Ты обнимешь смерть… – как говорили старые

люди, так я и повторяю. Отстань, пьяный я…»

Из разговора с Гришей Никифоровым, охотником.

Якутия, зимовье Акра, 1959 год.

Долина Ырчах

Гаврилыч и Виктор

В том году лето было очень жарким. Солнце палило так, что слабая якутская растительность не выдерживала: травы на открытых таёжных опушках стали жесткими и скрипели под ногами, как стекло, нежный, привыкший к обилию тени и влаги подлесок полёг, а многочисленные мари и болота высохли досуха. Хвоя лиственниц потеряла свой зеленый цвет и приобрела рыжеватый оттенок, а листва немногочисленных берёз и тополей – побурела, отчего тайга стала напоминать осеннюю. Всё это вызвало передвижение зверей и пернатых из заболоченных долин в предгорья, ближе к прохладе снегов и воде ледников.

Охотники поселка были недовольны. За скромной добычей им приходилось забираться всё дальше и дальше к предгорьям хребта, мучая коней длинными переходами через сухие, забитые мелким кочкарником мари. Теперь они уходили на охоту не на два–три дня, как раньше, а на неделю–другую, ведя в поводу второго коня, нагруженного продовольствием и припасами. Но жизнь диктовала, и люди мирились с непривычными условиями создавшегося бытия.

Виктор не считал себя добычливым, а тем более – профессиональным охотником. Он появился в посёлке недавно – приехал работать на золотодобывающей шахте инженером-маркшейдером. Его родиной была Тула, но никак не Якутия. Отсюда и этот детский восторг от всего им увиденного и услышанного в этих местах. А люди, уходящие в таинственные таёжные дали, были для него сродни небожителям. И поэтому, его переполняла гордость оттого, что такой человек, как Гаврилыч – загадочный таёжный отшельник, гроза медведей-шатунов и волчьих стай, взял над ним шефство.

Этот человек вызывал к себе уважение уже одним своим видом. Открытый, мощный лоб, над которым нависла копна серебряных волос. Острый, с прищуром, взгляд серых глаз. Хищный, как у коршуна, нос, под которым всегда плотно сжатые, сухие губы. И шрам. Глубокий шрам, наискось пересекающий правую половину лица – от уха до уголка рта. Из-за этого улыбка Гаврилыча получалась кривой, как бы пренебрежительной. Голос его звучал глухо, слегка надтреснуто. На все расспросы о происхождении шрама он либо отмалчивался, либо неловко отшучивался. А когда особо назойливый собеседник начинал донимать, то его внимательный взгляд исподлобья останавливал говоруна на полуслове и отбивал всяческую охоту вообще продолжать разговор. Поговаривали, что Гаврилыч в молодости водил дружбу с нечистой силой, и что шрам на его лице – оплата за это. Виктору, который поначалу тоже полез с расспросами, он коротко ответил:

–На болоте, понимаешь, поторопился. Ошибся, значит. Бывает…

И как-то нехорошо улыбнулся. Больше они к этой теме не возвращались.

В тот день Гаврилыч зашёл к Виктору домой уже под вечер. Неловко потоптался на веранде, наблюдая, как молодые купали малыша. В ответ на вопросительные взгляды, кивком головы показал на двор.

– Поговорить бы, э-э-э. По делу.

Наскоро вытерев руки, Виктор вышел вслед за ним.

–Завтра собираюсь за Гору. Надолго. Пойдёшь?

От невозможности, почти фантастичности сделанного предложения, Виктор задохнулся. За Гору?! Надолго?! С Гаврилычем?!

Он судорожно сглотнул и хрипло выдохнул:

–Да я сейчас, я мигом!…

Хмыкнув, Гаврилыч повернулся и пошёл к воротам. И уже закрывая калитку, проронил:

–Да не сейчас – по утряне. И выспись – дорога плохая будет. Совсем плохая. Через Ырчах придётся идти…

Вернувшись на веранду, где жена кормила спеленатого малыша, Виктор сел и невидяще уставился в окно.

Кажется, завтра сбудется его давняя и тайная мечта. Никто из охотников не заходил так далеко – за Гору.

«Горой» в поселке называли гигантский горный массив, который виднелся за рекой, на горизонте. Его двуглавая вершина всегда была покрыта снегом. А сам массив, подковой охватывая речную долину, как бы нависал над нею. За Горой, по рассказам старожилов, располагались совершенно неизведанные и сказочные места. Зверья в долинах, птиц на болотах, рыбы в реках – видимо-невидимо. Да и золотишка, а то и чего другого, – полным-полно… Но дорога туда… Хаживали, говорят. Их провожали и ждали. Но никто не хвастался, вернувшись. Именно оттуда, из-за Горы, приполз Гаврилыч. Приполз с разорванным до костей черепа лицом. Так поговаривали в посёлке.

«Что он ещё сказал? Какое-то название он произнёс. Какое? Фучах? Чучах? Урчах? Э, черт якутский, язык сломаешь! И спросить-то сейчас не у кого. Ладно, завтра всё расскажет по дороге», – Виктор улыбнулся и стал собираться в дорогу.

Гора

Уже почти третий день они качаются в седлах. Ранним утром их лошади прошли по тихим улочкам посёлка. Все ещё спали. Стояла какая-то невозможная тишина: даже петухи не орали. Лишь в окне крайнего барака белым пятном мелькнуло за застиранной занавеской женское лицо. Мелькнуло и тут же исчезло. А когда они стали спускаться к реке, Виктор оглянулся.

У калитки молча стояли двое: мужчина и женщина. Женщина была в ночной рубахе до земли и зябко куталась в платок.

«Мария со своим мужем Григорием. Как узнали-то?! Сын у них из-за Горы не вернулся. Один тогда ушёл. Мальчишка был совсем», – Виктор мотнул головой, отгоняя дурные мысли.

Вскоре они переправились через шипящий песчинками водный поток реки и, преодолев огромное прибрежное болото, углубились в чахлую лиственничную тайгу. Мимо Виктора медленно проплывали стволы деревьев, впереди мерно покачивался кавалерийский карабин на спине Гаврилыча. Маленькие, лохматые якутские лошадки были привычны к такой дороге. Лошади шли не спеша. Они осторожно поднимали копыта над упавшими стволами деревьев, обходили ямы и вывороченные корчи. Ездоку не было нужды соскакивать с лошади и проводить их через завалы, кусты и прочие препятствия. Такой, весьма неторопливый, темп движения располагал к лирическим размышлениям и созерцанию окружающего ландшафта. А ландшафт постепенно менялся. Как-то сами собою исчезли комары, ежесекундно докучающие путникам. Преобразилась растительность. Постепенно высота деревьев стала уменьшаться, а тайга – редеть. И вскоре вместо лиственниц по краям тропы раскачивались лохматые ветви кедрового стланика. Склоны гор стали круче, покрылись каменистыми россыпями, и на них появились пятна снежников.

«Гольцовая зона. А костёр-то как тут разжигать? А вот воды – навалом!» – подумал Виктор, наблюдая, как лошадь Гаврилыча идёт по тропе, залитой водой.

И в этот момент Гаврилыч обернулся:

– Здесь кушаем. Потом долго отдыхаем. Дальше – один камень.

Опасения Виктора об отсутствии дров были напрасны. Их оказалось в изобилии под каждым кустом стланика. Пусть веточки были тоненькие, но набрал он их огромную кучу. Смолистые, они горели порохом. И вскоре вода в котелке закипела.

Прихлёбывая ароматный чай, Виктор вспомнил, о чем он хотел спросить Гаврилыча:

– Гаврилыч, а что ты говорил про какой-то, ну, как его…. Урчах? Скажи, забыл я.

И поперхнулся, увидев белые, как от невыносимой боли, глаза напарника: – Ты, паря, того. Не время сейчас. Одно слушай – место это нам идти. Пройдем – всё расскажу. Если пройдём…. Долина это. Совсем небольшая. Ырчах её зовут. За Горой она, сразу за Горой. Ты увидишь. И сразу её узнаешь. Ночуем сегодня здесь. Утром будет долина. В ночь её идти нельзя. А ночевать рядом с долиною… Не надо рядом ночевать. А сейчас нас с тобою Гора закрывает.

Гаврилыч взял кусок сала, расслабленно откинулся на мох, и уставился в небо, медленно жуя.