их график напряжён.
Чуть зазевался – на ходу
уже не сесть в вагон.
Большой привет! Гремит состав,
и остаешься ты,
еще совсем не осознав
своей большой беды.
Беда! Пусть дни забот полны,
ты проигрался в дым:
в тебе засел синдром вины
перед собой самим.
Но эту жизнь ты выбрал сам,
себе назначив суд.
Как будто жил ты по часам,
что вечно отстают.
* * *
Бродил по городу чудак
с посеребрённым чубом,
шел не спеша, любой пустяк
ему казался чудом.
Глядел тот парень на закат,
на леса гребень редкий,
где красногрудый музыкант
усердствовал на ветке.
Боясь разбить, он в руки брал
зимы стеклопосуду,
и проявление добра
он чувствовал повсюду:
в карасьем профиле моста,
в реке, пристывшей малость.
Как сахар в чае, доброта
в природе растворялась.
* * *
Был пианист уже изрядно лыс
и аскетичен, как индийский йог.
Он выходил бочком из-за кулис —
зал еле-еле сдерживал смешок.
И медленно мелодия плыла,
как облака: за слоем – новый слой,
прозрачна, удивительно-светла,
как сад, омытый солнечной водой.
И не было печалей и обид,
и пробирала, как в ознобе, дрожь.
…А фрак на нем рогожею висит.
Нисколько на артиста не похож.
* * *
Еще вчера, дождем секом,
был мир открыт ветрам,
а нынче – звёзды косяком,
как будто нерест там.