И страх, словно дым, клубится, когда мы с тобой одни.
Заложники беспредела, живем у Судьбы взаймы.
Любви нашей мертвое тело на свалке зарыли мы.
Стоим под безлетней липой. Не надо грустить. Пустяк!
Мы всё позабудем, либо не вспомним три дня спустя.
Закрыли глаза немые хамелеон-очки,
и завтра уже не мы, а наглые двойники
по жизни пойдут без страха, хоть руки у них в крови…
Не может восстать из праха
усопший призрак любви.
* * *
Кипит курортная страда, но едешь ты не в Крым —
ты исчезаешь навсегда, как этот лысый дым.
Кишит людьми большой вокзал, как рисинками плов…
А я тебе и не сказал каких-то важных слов.
Теперь меня и не проси, слова уже не те:
они застряли, как такси, в вокзальной суете.
И наше время истекло. Прощается родня,
и ты глядишь через стекло
уже не на меня.
* * *
Мы ожиданьем сумерек живём.
Преображает темнота жилище.
И входит в нас с погашенным огнём
спокойствие, что мы так долго ищем.
Притворства нет. Не существует зла.
Мир осязаем и намного проще.
Мгновенье счастья, полное тепла…
Его лишь можно распознать на ощупь.
* * *
Не найти твоих следов – хоть справляйся в МУРе.
Нрав у октября суров – небо брови хмурит.
И, как эпилог всему, свистопляска буден —
это тризна по тому, что уже не будет.
В лужу тень от фонаря плюхнулась, косая.
В огород соседский я камешки бросаю,
треплет ветер ветки лип, по песку елозит;
как горчичник, лист прилип на спину берёзе…
Не уеду ни в Москву, ни в какие Сочи!
Пусть, как жухлую листву, дождь меня намочит,
пусть пройдут и день, и сто, в том себя утешь ты,
что проклюнется росток зернышка надежды.
* * *
Не надо, ни на что не жалуйся,
а лучше всё прими, как есть,
хотя пришла худая весть
и нету повода для жалости.
Пока ты чванством не раздут,
поверь, что так необходимо,
поверь: любовь неотделима