ее неразличимые слова.
Ну что ж, теперь, наверное, пора
собраться в путь, один остался шаг:
от этого октябрьского костра
не вспыхнет ярко твой родной очаг.
Ты только этот шорох не забудь,
чуть слышный шепот в сквозняке аллей.
Ну, вот и все. Ты выбрал этот путь.
Пока не поздно, слышишь, не жалей!
* * *
Такой туманный монолог, такая долгая тирада.
Я все сказал. Я это смог. А ты не рада, ты не рада.
А ты винишь меня за то, что промолчать я был не в силах.
…Твое зеленое пальто среди оранжевых и синих
мелькает, сочно, как листва, апрельской зеленью опрятной.
И не вернуть мои слова,
как не вернуть тебя обратно.
* * *
Не поймешь, что это было: не весна и не зима,
что-то с неба моросило непонятное весьма.
Сонный поезд. Одурь скуки. Шорох медленных минут.
Там сердитые старухи даже спящие жуют.
Там с мучительным азартом, остограммившись слегка,
мой сосед играет в карты — в подкидного дурака…
И, покой тот нарушая, прямо в пекло тишины
ты ворвалась ветром мая, сквозняком развеяв сны.
Это было наважденьем: ты сидела, так близка.
Это было днем рожденья тополиного листка.
И мелькала степь седая, поезд мчался под уклон,
рельсы длинные съедая, будто связку макарон.
И звенели чьи-то склянки, и не понял я тогда,
что на тихом полустанке мы расстались навсегда.
Ты шагнула в шум метели в предрассветный этот час —
в дни, что тускло пролетели,
словно поезд, мимо нас.
* * *
…её я встретил
там, у кафе, где ели чебуреки.
Она стояла и глядела робко,
и понял я, что эта наша встреча,
наверно, точно так же неизбежна,
как неизбежны кораблекрушенья,
как неизбежны в мире ураганы,
как, в общем, все на свете неизбежно.
И вышло так: в толпе, на пиво дуя,
отец увидел, как она смотрела,
и побежал, размахивая воблой.
Не помню, что он говорил…
Поодаль
стояли люди, но они молчали.