когда остался один.
А теперь я не знаю,
сумела ли ты забыть
те утренние часы,
когда касаются тела
бесформенный студень медуз
и ласковые ладони волн?
И мои губы,
соленые от морской воды?
Скажи, что забыла,
мне, наверное, станет не так угрюмо
и не будут сниться эти безмятежные сны,
этот парус — белый с синим отливом, —
который все ближе и дальше.
Парус Надежды.
* * *
Не уходи! Не надо! Погоди!
Я в этот час не выдержу один —
прицеливаясь вечностью высот,
как револьвер, он холодит висок.
Не уходи! Так будет ночь длинна.
И встанут стены — не одна стена.
И улицы — безлунны и пусты.
И сникнут клёны, ветви опустив.
Не уходи! Скажи мне те слова,
чтоб, как от спирта, кругом голова,
чтобы глаза и волосы твои,
и губы твои видеть в забытьи,
чтоб листьев плеск услышал я на миг,
чтоб оглушала, словно динамит,
и освежала, как воды струя,
твоя любовь, любимая моя.
Без компаса, карт и без лоций
* * *
Я — не патриций, не вельможный курций,
и радости хиреет мой побег.
Я хвост удачи поджимаю куцый,
я не достоин, кажется, побед.
Они — для тех, которых не ругали,
в честь их предназначается салют,
для них одних придёт в оригинале
особа та, что славою зовут.
А мне — пахать, мне выпадает снова
вернуться в хату нищую свою.
Но только я с упорством крепостного
за справедливость в мире восстаю.
И пусть порою в тучах нет просвета,
пусть грозы начинаются опять,
нет ничего дороже – только это:
за справедливость жизнь свою отдать.