Ну а ты далеко, за лесами…
Но порою мне кажется снова,
что такими твоими глазами
на меня она смотрит сурово.
Отзовись! Пусть утихнут метели,
зацветают пусть клевер и гречи,
пусть все наши большие потери
позабудутся сразу при встрече.
Я дождями всё чёрное смою,
ветром облачность в небе развею,
лишь другая бы стала другою,
стала б снова любимой моею.
* * *
«Ну, скажи хоть слово!». Ты в ответ, сердясь:
«Коль оборван провод, пропадает связь».
Виноват, впустили дни, что так черны.
Как мишени в тире, мы обречены.
Дулом темных улиц смотрит смертный час.
Кто же эти пули посылает в нас?
Мы ли? Наши клоны? Впрочем, цель ясна:
не беречь патроны для другого сна.
* * *
Может, хватит? Довольно! Я ветер послал за тобою —
он покажет дорогу. Ты вовсе ему не чужая.
Вспомни душный июль. Вспомни частые всхлипы прибоя —
это море, похоже, предчувствует: я уезжаю.
Может, это приснилось? Уж очень давно это было.
Сколько лет унеслось, как беспутная шумная стая?
И ты все позабыла? Неужто и вправду забыла?
Неужели, как призрак, другою, бесплотною стала?
Нет, я в это не верю. Я право имею на жалость.
Перелётные птицы — и те свои помнят становья.
Как же быть с этим морем, которое в память вплескалось,
и с деревьев зелёной, почти неприступной стеною?
Ночи тёплые тени нас шорохом лунным касались,
этот шорох скользил в тёмных скалах, в гранитном расколе.
И мы разве прощались? Нам это лишь только казалось.
Мы совсем не прощались — придумаешь тоже такое.
Сколько лет промелькнуло… И снова тот галечный берег.
Мускулистые волны его торпедируют мощно…
Ты прости, что я верил. Прости, до последнего верил.
Ты прости, что в тебя и сейчас еще верить мне можно.
В полшаге от зимы
* * *
Теперь и жалеть-то нечего,
что не суждено поправиться,
что рану души залечивал
я в тайной сосновой здравнице.
Меня, как бинтом, обматывал
лес птичьим целебным пением.