как бы вновь поверить в то, что
чудо всё-таки случалось,
и теперь из мглы столетий
достучится к нам опять?
Всё меняется в природе.
Всё на свете обратимо.
Зацветают снова вишни,
а потом блажит пурга,
что-то навсегда уходит,
что-то вечной пантомимой
застывает неподвижно,
как на полюсе снега.
К заморочкам всяким этим
мы давно уже привыкли,
нам теперь ужасно часто
их даруют небеса.
Но назло всему на свете
этот выдох, этот выкрик
и наполненные счастьем
васильковые глаза.
Это в памяти занозой,
но в груди моей согрето,
это вовсе не напрасно,
и никто не опроверг
то, что всем назло прогнозам
надо верить в бабье лето,
и что будет снова ясно
после дождичка в четверг.
* * *
В клёново-берёзовой каше
из листьев я вязну опять,
и ветер в чахоточном кашле
мне силится что-то сказать.
Но я его слов не расслышу —
в них просто осенняя гнусь,
и я потоскую не слишком,
и я никуда не вернусь.
Зачем? Пусть швыряет болезни,
судьба мне вдогонку, в докид,
ещё моя молодость лезет,
как после дождя, сорняки.
Бездушные, словно чинуши,
вороны дивятся тому,
что я совершенно не нужен,
не нужен уже никому.
Но я не поддамся хворобе,
хотя и неправдой раним.
Я много чего проворонил,
но что-то ещё сохранил.
Зачем мне чужие заботы