Но как я себя обманывал —
смертельно моё ранение!
Давление, вроде, снизилось,
но так же, как прежде, больно мне —
ведь это, прости, зависимость
почти что, как алкогольная.
И ясное небо хмурится,
и это не шибко здорово,
ведь я без тебя, как улица
с движением в одну сторону.
Но мне не хватило резвости
и трезвого настоящего,
чтоб ты не пропала без вести,
как эта листва хрустящая.
* * *
Ну вот и тепло повернуло на убыль
и речки зальделось колье:
теряет октябрь свою беличью шубу,
останется гол, как скелет.
Листва завершает безумство круженья —
дитя параллельных миров…
Я тоже теряю свои сбереженья
ещё не озвученных слов.
И жизнь не случится, как видно, вторая,
хоть есть в ней большая нужда,
и ветер судьбы те слова обрывает
и гонит уже в никуда.
* * *
Мне кажется, и даже я
вновь что-то потерял,
когда звучит адажио
на скрипке октября.
Когда, как пена, горкою
оно ввергает в шок.
Оно такое горькое —
как хины порошок.
Иду лесами лысыми…
Так много пней-калек,
и мир завален листьями,
наверно, до колен.
Мне кажется, что вроде я
змею в душе пригрел —
совсем не ту мелодию
расслышал в октябре.
Но не сказать ни слова, ни
ползвука, и теперь
вовек мне уготовано
молчание потерь.
* * *
Цветок луны расцвёл. Он, как пергамент, жёлт.