Кукушка на суку. Акт второй

– Изначально он назывался Шевченко. Переименован казахами в 1991 году. Здесь тоже преимущественно жили не казахи, а русские. И где они сейчас? Ты их видела? Так что не всё было так, как нам рисуется в нашу бытность. Поэтому надо уметь видеть не только глазами, но и мозгом.

– Почему же все оттуда сбежали? – не унималась любознательная девочка.

– По многим причинам, которые не очень в наше время афишируют. Всё, Солнце моё, экскурс закончен.

– У-у-у. О чём-то говорить же надо. Тут сдохнешь, пока помощи дождёшься, – молодая собеседница капризно надула губки. – А! Я поняла! Совок рухнул и вас выпустили из этой ужасной Азии.

Сухарецкая помолчала, как бы вспоминая молодость и детство, произнесла несколько глубокомысленно:

– Да-да, всё рухнуло, всё полетело в тартарары. Ты права, Солнце моё. Но жили мы до этого неплохо. Я бы даже сказала – хорошо. Родители мои служили в русском драматическом театре Ферганы. В том самом, которым долгие годы руководил Гаврила Данилович, отец Александра Абдулова.

– Того самого?

– «Того самого». Саша тоже работал в нём на заре своей биографии. В фойе театра висела фотография, где он в пятилетнем возрасте участвует в постановке популярной в то время пьесы «Кремлёвские курсанты». Я эту фотку рассматривала в деталях тысячу раз, когда приходила к родителям на работу.

– Вы его знали?

– Знала, конечно. Его в Фергане все знали и следили за его успехами. Но, естественно, что мы с ним не дружили. Слишком большая разница в возрасте. В Фергане я его видела в последний раз на похоронах отца в 1980 году. Саше было двадцать семь или двадцать шесть, а мне десять лет едва исполнилось. Но в Москве, благодаря землячеству и кинематографу, мы общались, не скажу, что часто, но систематически.

– Класс! Какие люди! Удивительно, как тесен мир!

– Соглашусь. Так вот, жили мы хорошо. Даже очень хорошо. И я до сих пор считаю это время счастливейшим в своей жизни.

Женщина вздохнула.

– Но ведь во времена совка ничего не было: магазины пустые, а люди получали крохи.

– Не хочу спорить – это бесполезное занятие. Скажу только, что слово «совок» я впервые услышала в начале девяностых, когда всё уже развалилось. В наше время его никто не употреблял.

– А как называли тогда?

– Обычно: СССР, Советский союз. В газетах ещё писали: «Страна социализма».

– «Социализма» … – это же жуткий античеловеческий строй, идеология рабства.

– Нормальная идеология. Хорошая. Даже замечательная. Просто она не учла всего один малюсенький, но существенный фактор.

– Какой это?

– Человеческий. Так уж устроены люди: с их грехами и потребностями. Низы не желают работать ради эфемерного всеобщего счастья будущих поколений. Они не хотят ждать. Им нужно всё сейчас и побольше. А верхи не готовы просто так руководить даже ради самой великой человеческой идеи всеобъемлющего равноправия и благоденствия. Иерархия и положение в обществе их быстро развращает, превращая в жадную, эгоистичную и самовлюблённую элиту. Всё! Больше ни слова об этом! Я не хочу вести этот диспут ни с тобой, ни с кем-то другим!

– Жаль, как-то же надо время убить.

– Давай лучше поговорим о кино или вон, хотя бы о мальчиках, – она кивнула на меня.

– Фи! Чего о нём говорить? Он и так перед нами прозрачен, как рыбка в банке.

Я ухмыльнулся и покрутил головой – как быстро женщины ставят штамп:

– Там внизу лежит искорёженный джип со сгоревшим в нём Сашкой. Мы практически голые в этой жуткой пустыне с её фантастическими суточными перепадами температуры. У нас нет ни еды, ни воды, никто не знает где мы. Мы этого и сами не знаем. Вдобавок под ногами ползают страшно ядовитые аспиды. Но если двум женщинам суждено было встретиться даже в таких жутких условиях – то почему бы не потрепаться о мужиках? Что скажешь – красава!

– Ой, ой, ой! Вот только не надо включать ваш гендерный эгоцентризм. Видали мы мужиков: ни рыба, ни мясо. И каждый готов примазаться к кошельку женской особи.

– И не только женской.

– Что? – не поняла она мой последний выпад.

– Ничего. Это я так, для полноты картинки. Просто хочу сказать, что альфонсы, паразиты, рыбы прилипалы и т.д. – это особи без явных гендерных признаков. Они бывают любого пола. Могу только сказать: жаль, но ты сама в этом виновата.

– В чём это я виновата?

– Виновата в том, что заводишь романы с пустышками. Значит, ты не лучше их. Или настолько глупа, что не можешь разобраться в сущности приближённого к тебе человека.

– А ты значит, не такой?

– Я сроду самого себя ни с кем не обсуждал. С чего ты взяла, что тебе это позволено? Ты мне кто?

– Никто! Нет – это ты «господин Никто» и звать тебя «Никак».

– Почему ты каждый раз нарываешься на грубость?

– Я нарываюсь? Да у тебя самого изо рта только дерьмо лезет.

– Жаль, что ты женщина.

– «Жаль»? А то, что? Ты бы меня ударил? На словах с бабами вы все герои. Ну? Что молчишь? Нечем крыть?

– Ша! – вновь взвыла Сухарецкая. – Вы меня уже достали! Согласна! Я согласна! Давайте разговаривать о социализме, коммунизме, капитализме, феодализме или любом другом «изме». Только бы не слушать вашу грызню.

– Не надо ни о каком «изме» – идиотизме, ради бога, – сказал я покровительственно значимым слогом. – Не до того сейчас. Пока вы здесь трепались ни о чём, ваш никчемный «прилипала к женскому кошельку» работал.

– Что-о-о? – пренебрежительно выдавила из себя Виола. – Работничек! Уж не перегрелся ли ты на жарком казахском солнце?

Пока они болтали, а солнце всходило всё выше и выше, я подбирал наиболее веские аргументы для нашего отступления к шоссе. Но в какой-то момент мой глаз заметил небольшой проблеск. Что это такое – понять было трудно. Источник находился где-то в пустыне, в той стороне, куда уползал овраг, на краю которого мы расположились. Сияние было слабым, но по мере подъёма солнца над горизонтом, оно, как мне показалось, усиливалось. Я подошёл вплотную к Сухарецкой:

– Марина Юрьевна, вы тоже это видите. Или у меня глюки?

– Да, что-то блестит, – согласилась она, глядя по направлению моей руки. – Может, машина?

– Возможно. Но в таком случае, она стоит – отблеск не мигает.

Мы все уставились в сторону источника сияния, пытаясь рассмотреть что-то позитивное для нас. Но уже через пару минут солнечный зайчик стал таять и в конце концов потух окончательно. Виола громко выпустила воздух из надутых щёк:

– Наверное какой-то блуждающий по степи казах разбил бутылку с кумысом, а мы, как дураки, стоим и пялимся.

– Может быть, Солнце моё, ты и права. Но я бы всё же проверила.

– Всё бросим и попрёмся неизвестно куда? – возмутилась «Солнце моё».