Алеманида. Грёзы о войне

– Ты ведь меня знаешь. Увидимся на рассвете.

В пять утра над каструмом пронёсся заунывный звук трубы. В лагере поднялась страшная суматоха. Солдаты не слышали приказов центурионов. Легионеры с заспанными лицами бродили из палатки в палатку и на ходу жевали хлеб с сыром. Повсюду звучали бурные разговоры и крики, велись поиски заблудившихся товарищей. Спустя ещё час подъём превратился в настоящую вакханалию. Чтобы исправить положение, центурионы достали палки и принялись подгонять ими легионеров.

Кустодиан вышел из палатки в полном облачении, держа шлем под мышкой. Он отыскал Филиппа у палатки Василиска. Тот с присущей грекам страстью отчитывал легионеров:

– Вы должны были сделать это ещё вчера! У вас есть полчаса, чтобы нанести рисунок на щиты. Посмотрите на других, – он окинул рукой вокруг себя, – всё войско выполнило приказ Августа, кроме вас. Выполнять!

– Что делаешь, Македонец? – спросил Кустодиан, приблизившись к Филиппу. – Неужели молодняк снова набедокурил в карауле?

– Сам знаешь, за оставление поста одним разговором не отделаться. А что до этих зелёных мо?лодцев, то им не гладий точить надо, а под мамкиным платьем укрываться. Не выполнили приказ Домициана, только и всего.

– Всё-таки, а чей это приказ? Августа или пропретора?

– Не могу знать, но поговаривают, что на первом щите доминус[41 - Доминус – обращение к императору.] собственноручно начертил символ Плотника[42 - Плотник – пренебрежительное обращение к Христу.]. Мне всё равно, что будет на моём щите. Да пусть хоть орудует придворный писец, лишь бы прочности не утратил мой товарищ, – Филипп постучал по щиту.

Кустодиан нахмурился. Накануне боя Константин увидел в небе символ, который приписал к знамению христианского Бога, и отдал приказ нанести его на щиты. Весь вчерашний день римский стан судачил о приказе Августа, но не смел ослушаться. Теперь странная буквица красовалась на щитах всего войска.

Кустодиану приказ Августа также не пришёлся по душе: несмотря на происхождение, центурион поклонялся Юпитеру и Митре[43 - Митра – божество индоиранского происхождения, связанное с дружественностью, справедливостью, договором, согласием и солнечным светом. Особую популярность получил в среде легионеров.]. Да и нынешняя завоевательная политика Константина немного не вязалась с его позывами к христианской добродетели.

– Август уже открыто покровительствует христианам?

– Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку, мой друг! – Филипп похлопал побратима по плечу. – Плевать ему на всех богов и сатиров вместе взятых. Он пытается завоевать расположение народа. Пойдём перекусим. Не хочу умирать на голодный желудок.

Они вошли в палатку, где сидел Василиск и грыз сухари. При появлении соратников он вскочил и поприветствовал их.

– Как прошла ночь? – спросил Василиск. – Кто-нибудь спал?

– Жду не дождусь, когда проклятая труба сломается и я высплюсь хотя бы одно утро, – проворчал Филипп.

– Подобострастная Веста и меня лишила сна перед битвой, – протянул Василиск.

– Домициан сказал, у нас есть час, – сказал Филипп. – Потом идём в оговоренное место.

– Мы даже за два часа не соберемся, – сказал Василиск.

Кустодиан поспешно сел за грубо сколоченный стол. Филипп приткнулся возле Василиска и зачарованно уставился на сухари, так ловко залетающие в рот опциона.

– Ты так не налегай, иначе одышка появится в самый неподходящий момент, – сказал Кустодиан.

– Не переживай, Кустодиан, – сказал Филипп. – На прандий[44 - Прандий – полуденный завтрак.] все равно не поспеем. Пообедаем, наверное, в Элизиуме.

– Где Максенций? По-прежнему в городе? – поинтересовался Кустодиан.

– Неизвестно. Осады, по всей видимости, не будет, – бросил Василиск. – Этот горе-правитель разрушил мост, а потом обнаружил, что войско летать не умеет. Пришлось ему поднимать аж два легиона, чтобы построить хоть какое-то подобие понтона. Теренций сказал, что Максенций движется с войском к понтонной переправе у Тибра.

– Многие считают, что наш Август сглупил, поверив в Плотника на кресте. А я вам скажу, что Максенций и вовсе сошёл с ума, – Филипп нервно стучал пальцами. – Не образно, а в самом деле. Перебежчик из города поведал о сумасбродствах Августа-юнца. Он сказал, тот гадает на овечьих внутренностях, вспарывает животы беременным, изучает ауспиции[45 - Ауспиции – птицегадание.] жрецов и занимается прочей ересью. Кому великие боги отдадут предпочтение? По-моему, тут всё очевидно.

– Вообще перед битвой все правители так делают, – возразил Кустодиан.

– Но зашитая в живот кошка исход сражения ведь не предскажет, согласись?

– Я бы на месте Максенция сидел в Риме. Зачем давать бой? Самонадеянный глупец!

– Тысячи людей с той и другой стороны придерживаются подобного мнения, но Максенция словно околдовали. Ходят слухи, что Сивиллы[46 - Сиви?ллы, сибиллы – в античной культуре пророчицы и прорицательницы, экстатически предрекавшие будущее, зачастую бедствия.] предсказали ему чудо у стен города в день его рождения: мол, враг Рима будет убит. Вот он и выводит войска.

Прозвучал сигнал горна, возвещающий об общем сборе. Все трое повернулись в сторону звуков и молча вышли на линию шатров.

В лагере царила неразбериха на грани хаоса. Филипп с Василиском пошли в одну сторону, а Кустодиан в сторону правого фланга, где находилась его центурия, состоящая в основном из гастатов и опытных принципиев[47 - Принципии – вторая линия; гастаты – первая линия легиона.]. В легионе служило по шестьдесят центурионов, и только Кустодиана за выдающиеся заслуги произвели в центурионы первого копья. Филипп вместе с Василиском находились в IX когорте в чинах младшего центуриона и опциона.

Кустодиан посмотрел вслед товарищам, не зная, увидит ли их вновь, и поспешил к регулярам своей центурии. Его немного знобило. Он не считал, в скольких битвах участвовал, но знал, что такое непонятное состояние накатывает перед каждым боем. Оно длилось до тех пор, пока центурион не сталкивался в рукопашной схватке с противником.

Кустодиан давно изучил повадки бойцов со всех частей империи. Галлы и алеманны дрались свирепо, до последнего вздоха. Греки осторожничали, птицеголовые[48 - Птицеголовые – речь идёт о египтянах.] могли биться только на родных территориях. Искусные наездники, персы и парфяне на земле превращались в бестолковую пехоту. Гельветов, белгов и пиктов он запомнил как бойцов с железным сердцем, ибо подобной выносливости позавидовал бы даже Фиддипид[49 - Фиддипид – согласно легенде, лучший афинский бегун. Перед битвой был направлен в Спарту за помощью. Одолев два раза путь в 1240 стадиев (238 километров), он принял участие в битве, во время которой был ранен. Раненый и уставший, он пробежал от Марафона до Афин с известием о победе и умер на финише от истощения и кровопотери. Дистанция от равнины Марафон до Афин впоследствии была названа марафонской (прим. автора).]. Так или иначе, в объятия меча Кустодиана попадали все. В такие моменты упоенный боем центурион забывал о страхах.

***

Через два часа пешее войско, которым командовал пропретор Домициан, расположилось напротив армии врага на правом берегу. Максенций поставил в центре малообученных италийских новобранцев и преторианцев, а по флангам расставил конницу катафрактов и мавританцев в белых плащах.

По приказу Константина войско разделилось на три линии, сам же он возглавил алу[50 - А?ла или Алария – конное вспомогательное подразделение римского войска, позднее состоявшее обычно из неиталийских союзников Рима.] кавалерии своего любимого II Италийского легиона, который в основном состоял из бесстрашных фракийцев и даков. Вместо привычного построения позади триарии расположились впереди, что ломало основной канон легиона.

По пути к Риму Август восстановил силы в Турине и других городах Северной Италии, пополнил ряды свежими воинами в Медиолане. Не только Константин считал, что Максенций плохо правил страной. Многие италийцы презирали Максенция и сочувствовали Константину, видя в нём настоящего Августа Рима. Но всё же количество бойцов со стороны Максенция значительно превышало количество солдат Константина.

Возле Константина находился его боевой соратник – Тигго. До сей поры судьба их не разделяла. Они вместе воспитывались в никомедийской школе при дворе Диоклетиана, бывшего римского императора. Часто конфликтовали, пока Константин буквально зубами не вырвал чин Августа. Тигго тоже подходил на роль солдатского императора: он происходил из галлов с дальних рубежей Галлии и слыл лучшим наездником на всём Западе. Тигго славился упрямством, вспыльчивостью и невероятным самолюбием. Сейчас он беспокойно поглядывал на царя и пытался его образумить.

– Позволь мне хотя бы возглавить твою кавалерию. Если ты погибнешь, что станется с нами?

– Чтобы получилось, как возле Алезии? – Август медленно повернулся к нему. – Если ты инициатор и главный стратег – это ещё не означает, что твои идеи единственно верные.

Тигго фыркнул. Он мог стерпеть укоры только от Августа.

От войска Максенция отделился внушительный отряд конников. Константин выжидал до последнего: мавританцы уже набрали хороший ход и норовили пробить три ровные коробки гастатов. Наконец Август разыскал среди бесконечных рядов шлемов тубицина[51 - Тубицин – военный музыкант в легионе, подающий сигналы в лагере.] и кивнул ему.

Прозвенел раскатистый сигнал тубы, и первые центурии выдвинулись вперёд.

– Можешь изменить своей привычке и не идти в обход, – сказал Константин соратнику. – Ударим вместе, раз уж ты за меня так беспокоишься.

– Опытный военачальник всегда ожидает подвох с фланга, – поддержал Тигго. – Я с тобой, мой друг.

Конница Константина подняла клубы пыли, разменяв пару стадиев. В безжалостном бою она столкнулись с африканской кавалерией. Август бесстрашно разил копьём смуглокожих всадников и кричал своим кавалеристам, чтобы держали строй. Мавританская конница была маневренной, но не такой искусной, как их парфянские собратья, державшиеся несколько позади. Напористость выносливых галльских лошадей в кавалерии Константина спустя непродолжительное время дала о себе знать.

Эквиты полностью смяли левый фланг катафрактариев и практически уничтожили мавританскую конницу, столкнув в Тибр. Парфянские кавалеристы не выдержали напора и обратились в беспорядочное бегство. Тем не менее, Тигго вместе с царём надолго увязли в перебранке. Мавританцы разделились в горячем стремлении поразить сверкающий шлем Августа, посему сумели даже отодвинуть эквитов на половину стадия. Едва их предводителя выбили из седла, как инициатива перешла к Константину.

Если у кавалеристов Августа дела шли с переменным успехом, то пехота испытывала некоторые трудности. По сигналу легата центурион ланциариев выступил вперёд. Кустодиан, услышав сигнал корна, повёл центурию к передним войскам Максенция. Италийские новобранцы бились и атаковали как попало, преторианцы же оказали достойное сопротивление. Если кавалерия, возглавляемая Константином, просто затоптала врага, то Кустодиан в очередной раз познал всю жестокость ближнего боя.

Крики и непроходимая толчея из копий и тяжёлых имперских щитов. Со всех сторон наседали вопли, ругань и возгласы на разных языках, сопровождаемые безудержной злобой. От лязга железа и безумных криков умирающих людей закладывало уши. Кровь лилась повсюду, превращая сухую землю в скользящее месиво.

Гастаты толкали тяжёлыми щитами преторианцев Максенция, разили их пилумами[52 - Пилум метательное длинное железное копье, с крючкообразным концом, для бросания с близкого расстояния, состоявшее на вооружении легионов Древнего Рима.] и пытались сместить к Тибру. Через несколько минут на земле появилась первая прослойка из тел, по которой топтались остальные. Берег реки усеяли сотни тел, обломки щитов, копий и отрубленные конечности. Тибр завалило трупами людей и лошадей, которые создали огромную запруду. Доносились истошные крики солдат, пытавшихся удержаться на плаву. Под тяжестью доспехов они шли ко дну.

– Держать строй!