Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

В разгар лета, когда на бескрайних полях нашей необъятной Родины разворачивается страда ежегодной битвы за урожай, когда шахтёры Кузбасса обещают выдать на гора миллионную тонну угля в текущем году, когда он, упомянутый работник КГБ, всё ещё никак не решит ехать ли ему в субботу на дачу в село Жолдаки или же всё-таки махнуть на Десну, откуда вот уже вторую неделю подряд мужики возвращаются с неплохим уловом…

Разбивая летнюю мягкость ленивых раздумий, зазвонил телефон на столе с известием, которое ему нужно как зайцу стоп-сигнал. ЧП. Сидячая забастовка в СМП-615.

Сколько человек?

Один.

Где конкретно?

На крыльце административного корпуса.

– Ничего не предпринимайте до приезда сотрудников.

Да, я сидел на широком бетонном двуступенчатом крыльце двухэтажного административного корпуса.

Да, это была забастовка, потому что в 10 утра, вместо того, чтобы звякать кельмой и мантулить кирпич на кирпич, я переоделся в вагончике нашей бригады На Семи Ветрах и припёрся на базу СМП-615.

Да, формой протеста была избрана именно сидячая забастовка и, чтобы сидеть за правое дело с комфортом, я приволок деревянный стул, негласно реквизированный на проходной, к двери административного корпуса.

Вокруг шёл классически летний день, в синем небе над производственным корпусом завис плотный клуб одиночного, слепяще-белого облака, ни клочка тени на весь двор, но это его мало колышет, всё что могло – уже расплавилось. Нескончаемая ограда серо-бетонных плит не доросла даже по пояс высокой двухколейной насыпи с быстролётным стуком скорых поездов, за спиной растворо-бетонного узла, в промежутках между солидным погромыхиваньем вагонов и платформ в бесконечных товарных составах в том или противоположном направлении.

Это был обычный деловой день и только я ничего не делал, а только потел в этой рубашке ацетатного шёлка, который такая же херня как и нейлон, просто малость помягче. Я сидел чуть в стороне от входа, чтобы случайно не стать помехой изредка пользующимся дверью работникам СМП-615.

Два слесаря, мужья Лиды и Виты из нашей бригады, остановились спросить чё эт я тут, а не на работе. Не тратя слов на объяснения, я красноречиво указал большим пальцем правой руки на доску трудовых показателей за месяц, из глянцево-коричневого линолеума, по другую сторону от входа. А главный механик и сам догадался внимательно изучить…

Вообще-то, доска показателей пожизненно висела в вестибюле на первом этаже, не доходя до окошечка, через которое раз в месяц мы получали свою зарплату. Год за годом, задвинутая в самый угол, целомудренная доска хранила нетронутую девственность своего линолеума, хотя кусок мела лежал на нижней планке её рамы… Но вот и пробил её звёздный час и, сдёрнутая с привычных крючков прозябания, избоченилась, опершись на стену в извращённо-наглой позиции, покрытая, как профура панельная татуировками, напыщенным почерком, по которому любой и каждый, без всякой графологии, одной левой и с закрытыми глазами, тотчас же распознает графомана:

Наш профсоюзный босс – лжец!

Слаушевского к ногтю!

Я знаю, что случись нечто подобное где-нибудь в Англии, к доске уже, по очереди, пристраивались бы молодые представители от обеих фракций Лейбористской партии сфотографироваться на фоне, а репортёры всё той же Morning Star уже бы брали у меня интервью – за что такая непримиримость к лидеру местного профсоюза?

До сегодняшнего утра, я и сам испытывал к нему одни только симпатии.

Бригадир плотников, Анатолий Слаушевский, имел приятную наружность под стрижкой молочно-белой седины на голове. В Голливуде он запросто сделал бы карьеру на роли благородного шерифа в каждом втором вестерне. Но и у нас благородный вид в цене и Слаушевский год за годом избирался председателем профкома СМП-615. Должность, считай что, неоплачиваемая, так что он из тех, кто живёт на одну зарплату. Как все. И он думал, что я его пойму, как все, когда утром сказал мне на стройке: —«Не будет дела».

– Как не будет дела?

– А так, шо не будет.

Никогда, даже в самых жутких кошмарах, он и предположить не мог, что его обзовут за это непонятным, но явно закордонным словом «босс» и потребуют—белым по коричневому—ногтевой расправы.

У симпатий короткий век. Месяц назад я готов был его обнять, когда он сказал мне про путёвку в пионерлагерь Артек.

Да ещё как хочу! Всё своё пионерское детство я мечтал поехать в солнечный Артек на побережье Крыма. Теперь-то я не вписываюсь возрастом, конечно, но Леночка рада будет повидать Чёрное море…

Вообще-то, Леночка малость испугалась и стала спрашивать у бабушки, но та сказала, что Артек это очень хорошо. И Леночка уже обошла всех докторов комиссии в детской поликлинике. И даже выбрала уже какой возьмёт с собою чемодан с вещами для Артека.

– Не будет дела.

Месяц назад Слаушевский не знал, что кто-то ещё догадается, что Артек это очень хорошо. Потому-то и предложил путёвку мне, за счёт профсоюза. И не важно, что догадливый оказался из другой организации, и не важно кто из начальства СМП-615 сболтнул тому, другому, про эту путёвку; важно, что в той, другой, организации должность у догадливого повыше, чем кельмой звякать. Консолидация управленческих аппаратов – залог координировано-взвешенных решений, товарищи.

– Не будет дела.

Если живёшь на одну зарплату, ты должен думать логически. Как все. Плюнь всердцах, поскреби в затылке, скажи «блядь!» и вали на своё рабочее место. Зачем бочку катить на Слаушевского? Он такой же, как всё…

Я в точности знаю как это всё обернулось бы в Англии, но понятия не имею что будет дальше тут, на родной земле. Так что у меня роль созерцателя в ацетатных шелках, вот только пару пуговок расстегну, а то жарища спасу нет…

Из-за бело-кирпичного угла административного корпуса по дорожному покрытию из мягчайше мельчайшей пыли замедлено вплыла белая Волга, осторожно исполнила круг разворота и остановилась возле крыльца – носом туда, откуда возникала. Мотор затих. Водитель выступил, прихлопнул дверь. Два пассажира на заднем сиденьи хранят неподвижность. Он ступил на крыльцо, прочёл две строки поперёк линолеума месячных трудовых показателей и, упорно не глядя на меня, зашёл в здание. Последовал невнятно-краткий диалог в вестибюле. Он вышел, сел в машину, а два его дебелых пассажира вышли и приблизились ко мне.

– Пошли.

– Куда?

– Там увидишь.

Неудобно разговаривать задирая голову в обе стороны. Я поднялся и положил руку на спинку стула: —«Ну хоть стул отнесу».

– Без тебя отнесут.

И каждый, двумя руками, уже ухватил мой бицепс – кому за какой ближе. Аккуратно и медленно, они повели меня к Волге.

Вдалеке, в тени распахнутого входа в производственный корпус, группа наблюдателей из двух слесарей и одного сварщика. Утраченный, но по счастливой случайности вновь найденный этюд-набросок к небезызвестной картине Репина «Арест Пропагандиста».

Архангел слева, подлаживаясь под моё кроткое непротивленство, слегка послабил хватку. Он уже типа как бы прогуливается по братски, приобняв ладонями моё предплечье.

Я кричу водителю: —«Этот левый сачкует!» Хватки тут же твердеют, с обеих сторон. Их «лево» от «право» отличать не учат? И вот мы втроём на заднем сиденьи, я неизменно в центре. Как тот ё… то есть… своёобразный король на именинах.

Пока Свайциха открывала ворота—первый и последний раз я видел их запертыми—я покричал ей, чтобы забрала стул с крыльца, который я одолжил на проходной. И Волга погнала в Конотоп.

После ещё одних ворот, мне сказали пересесть в УАЗ-фургончик с глухими стенками. Через окошечко в кабину водителя и последующее ветровое стекло виднелись Тополя возле Медицинского Центра.

Последовало долгое ожидание, затем задняя дверь распахнулась. На тротуаре стоял психиатр Тарасенко. – «Да, это он». На эти его слова дверь хлопнула снова, как опадающие веки Вия вслед за успешным опознанием Хомы, и меня повезли в Ромны. Без всякой добровольности с моей стороны.

~ ~ ~

То, как ты выглядишь, напрямую зависит от того насколько хорошо относится к тебе зеркало, в которое смотришься. Я не раз замечал это: в одном – я шикарен! В другом: и этот упырь – я?!

Самое влюблённое в меня зеркало представило моё отражение из видавшего виды трюмо в правом углу холла пятого отделения областной психбольницы в городе Ромны (50.75 с.ш., 33.47 в.д.). Оно без обиняков мне показало до чего я всё-таки красив. Да, по-мужски, и причём без всякой кинематографической слащавости, как типа там Бельмондо или Ник Нолти, нет, вот просто мужская красота какой и должна быть.

В те три месяца в Одессе я смахивал на Владимира Конкина или же его под меня гримировали в Место Встречи Изменить Нельзя. Но не суть важно кто на кого смахивал, а кого под кого и так далее, главное, что тут, из трюмо, на меня смотрел необычайный, для стереотипных стандартов, красавец кисти Тициана. Красная пижама в тонкую, как иголочка, прерывисто-жёлтую полоску, коричнево-мягкие, слегка осветлённые солнцем волосы, но главное достоинство – цвет глаз. Небывалый цвет, невиданный. Цвет плавящегося мёда.

И пусть капитан Писак, составляя мой словесный портрет перед строем первой роты твердит: —«Вы на глаза ему гляньте! Глаза-то рысьи!» Но нет, капитан, зеркалу врать незачем – хорош красава! Жаль только, что кроме меня никто меня не видит. Холл пуст и тих коридор. Десяток прикрытых в палате наблюдения, а остальной личный состав пятого отделения весь световой день (с перерывом на обед) держат на Площадке.

Ведь это ж лето!.

Когда на Экспериментальном Участке Ремонтного цеха Конотопского Паровозо-Вагоноремонтного завода мы, слесаря этого участка, в конце рабочего дня дожидались пока истечёт самый тормознуто-тягучий, заключительный получас рабочего времени и, упёршись спинами в тиски поверх верстака, болтали о том, о сём, но в общем-то, ни о чём, некоторые из молодых слесарей сходились во мнении, что неплохо было бы опять попасть на службу в армии, но только уже теперь, когда знаешь что к чему и, конечно же, не на весь срок в два года, а пусть там на неделю, может две, но не больше как на месяц…