Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

– Дети плачут! Петя играет!

Петя это тот горбатый мужик, который взял её вместе с двумя её детьми. Он тоже ездит из Куколки в Конотоп работать и на баяне играть умеет. Весёлая получилась свадьба.

Вера Шарапова поумней любых литературных сыщиков и подметила, что когда кто-то при мне на головную боль жалуется, я молча достаю из штанов носовой платок, перескладываю его наизнанку и прячу обратно. Вот и придумала театральную постановку – локтем Катерину толкнёт, мол, смотри на чудеса моей дрессировки, руку ко лбу приложит и делает страдальческое лицо:: —«Ой, до чего ж голова болит!»

Конечно, я всю эту комедию насквозь вижу, но процедуру исполняю. Однако когда Катерина и за свою начинает хвататься, я говорю, что приём окончен – средство обслуживает только одного пациента в день. Гарри Поттера тогда ещё и в зародыше не было…

Пётр Лысун не всю жизнь в каменщиках… Раньше он служил в охране перевозок золота по железной дороге. Специальная группа вооружённых охранников сопровождали сейфы в багажных вагонах. Ехать приходится далеко, иногда неделями. Пол вагона качается, колёсные пары на стыках гахкают и мысли всякие крутятся и крутятся. К примеру, как можно это золото взять?

День крутятся, два… иногда неделями. Но безответно крутятся – неразрешимая задача. На лица со-охранников посмотрит – тоже задумчивые. А о чём?

И начинает закрадываться страх: вдруг кто-то додумался уже до ответа? Составит план, найдёт подельников и на одном из перегонов положит всех одной обоймой, да и уйдёт с золотом.

Устал Пётр дожидаться и ушёл в каменщики…

Низкорослый щуплый Гриня мне почему-то напоминал Гудериана, которого я в жизни не видел. Мелькало в нём что-то такое генштабовское, причём явно из Вермахта. По выходным он отдыхал от блицкригов и на пару с Григорием Григорьевичем ездил рыбачить. Повсеместно, в пределах досягаемости пригородных и дизельных поездов. На удочку или мормышку, смотря по сезону.

Меня подкупила его вера в мой дар целителя. Он тогда остановил меня на лестничном марше уходящем в открытое небо, потому что крыши ещё не было.

– Серёга, помоги! – Он приподнял пальцами верхнюю губу показать беловатый прыщик на десне. Потом отстегнул булавку со внутреннего кармана телогрейки, где в рабочее время держал свои наручные часы, и протянул мне. – «Проколи, а то болит зараза».

Я начал отнекиваться, что невозможно же среди этой пыли, грязи, и всё такое, без антисептиков, потому что для таких операций дезинфекция нужна.

– А где я тебе дезинфекцию возьму?

Ну в боевиках, обычно открытым огнём обеззараживают… Он подержал конец булавки над зажжённой спичкой. Правда, результат меня не удовлетворил – острие покрылось чёрной сажей.

Гриня окинул булавку критическим взглядом, вытер сажу об корку кирпичной пыли и прочих напластований на рукаве своей телогрейки: —«На! Коли!»

А куда денешься? Человек столько внимания уделил дезинфекции…

Мыкола Хижняк прибыл в Конотоп как те темноволосые кудрявые герои Французских романов, что приезжают в Париж с парой су в кармане и честолюбивыми планами покорить столицу.

Правда, у него была при себе троячка и, вместо шляпы с пером, кепка, которая не спасала в тридцатиградусный мороз той ночи.

Он не стал Капитаном мушкетёров, но он единственный известный мне каменщик шестого разряда. Помимо этого, он имел квартиру, мотоцикл УРАЛ без коляски, и жену Катерину, которую, когда не спится, можно притянуть за уши и разложить… И именно Мыкола Хижняк восполнил знания недополученные мною в институте.

Во время учёбы на Английском факультете НГПИ, я как-то не мог себя заставить прочесть хоть что-нибудь из Томаса Гарди, хотя он был в вопросах экзамена по зарубежке. Даже сам не знаю почему, может какие-то аллюзии нездоровые с его честным именем Саксонских корней, но прям-таки несовместимость у меня с ним. Вот и знаю же, что надо, а всё равно не могу…

Однажды среди штабелей плит перекрытия мы с ним вдвоём рулеткой ширину выбирали и Мыкола начал мне рассказывать мне какую-то длинную путанную историю. Сначала я думал это какой-то сериал из телевизора и только под конец, когда погоня её настигла, но она беспробудно спала от усталости, а он сказал, дайте ей ещё поспать, пока не знает, что её поймали, мне дошло – это так и не прочитанная мной Тэсс из Рода Д'Эбервилей, хотя Хижняк, по ходу сюжета, туда ещё вплёл какой-то билет на самолёт…

Но официально, самой красивой женщиной в нашей бригаде считалась строповщица Катерина. Вера Шарапова ей прямо в глаза так и говорила, хотя она и сама это знала, тем более, что она жена бригадира, а и что такого что не расписаны? Зато у них уже есть сын-семиклассник, от её первого брака.

На голове Катерины косынка из полупрозрачного газа поверх жёлтых кудряшек, а на шее ожерелье из крупных красных бусин. Под цвет помады на губах. Где-то в штабелях бетонных плит перекрытия, недалеко от растворной площадки, у неё заныкан треугольный осколок толстого зеркала, чтобы смотреться в свободное от лопаты время.

Сама себя она считала ничем не хуже Анфисы из сериала «Угрюм-река», особенно когда та явилась видением, чтобы Громов со скалы метнулся. Во всяком случае именно анфисиным призрачным жестом зазывала она меня на битый кирпич на земле, когда я клал угол четвёртого этажа, наутро после той серии: —«Иди, Прошенька! Иди ко мне!» А может просто проверяла хватит ли у меня дури, чтоб кинуться. Ведь ясно же, что не того, после того как от живой порнухи отвернулся…

В тот раз две парочки захотели секса на лоне природы и они всей шарой отошли за городскую черту На Семи Ветрах, метров на двести. Использовали полосу кустов отгородиться от дороги. В пылу спаривания, они не учли недалёкую стройку, где наша бригада отложили инструменты и обменивались экспертными комментариями по ходу командного выступления, как Римляне на трибунах Колизей, когда тому ещё не требовался капитальный ремонт.

(…в эпоху застоя тотализатор ещё не был известен в нашей стране, так что ставок не делали, которая из пар кончит первой…)

Но как же всё до обидного относительно в этом мире! Приходишь к финишу первым, а Анна Андреевна, плотно унасестившись на держаке своей лопаты поперёк банки с грязью, презрительно скажет: —«Тю! Ото и все на шо ты годный?»

И только тот, который не того, отвернулся, сел за поддон и смотрел в обратном направлении, на дальнюю группу Берёз посреди «строительных угодий». Высокие как деревья в Африканской саванне. Нормальные так не поступают…

До женитьбы, Пётр Кирпа жил вдвоём с матерью и зимою регулярно похвалялся, как выйдя поутру в коридор, он ломал кружкой лёд в ведре и пил воду до того холодную, шо аж в зубы заходит.

Из нашей бригады он нравился мне меньше всех, но именно он помог мне доказать всем и, в первую очередь, самому себе, что я настоящий каменщик. Это случилось позднее, когда в бригаду влилась свежая кровь в лице пары девчат, что только-только вышли в свет с ПТУшной скамьи где-то в Западной Украине, и демобилизованного десантника Вовки. Мы тогда кончали второй этаж механического корпуса возле круглосуточной столовой для локомотивных бригад.

При высоте стены свыше 1,2 метров кладка ведётся со столов-риштовок. Между мной и Кирпой было два таких стола, значит метров пятнадцать. Он хотел покрасоваться перед парой молоденьких девчат в свежих ещё телогрейках, которые так смешно выговаривали «йой!», вот он и крикнул: —«Держи, Серёга!»

И метнул в мою сторону кирочку поверх разделяющих нас поддонов и ящиков. Инструмент летел, как томагавк Американских Индейцев, крутясь вокруг своей рукояти.

Я ничего не рассчитывал и не прикидывал. Я просто сделал шаг навстречу и поднял правую руку, а в момент, когда рукоять достигла ладони, мне оставалось лишь стиснуть пальцы. Всё случилось само собой.

Увидев, что я не нырнул за кирпичи на поддоне, чтоб увернуться от броска, а стою с гордо поднятой кирочкой в руке, Кирпа тут же сменил пластинку и похвастался притихшим вдруг девчатам: —«Вот такие у нас в бригаде каменщики!»

Так что, мне есть чем в своей жизни гордиться…

~ ~ ~

Кроме куколки с пищиком, к твоему дню рождения я собрал ещё целый подарочный набор. Такие чёрные пластмассовые фиговинки, которые электрики вставляют в распределительные коробки. Они похожи на черепашек-ниндзя, хотя до создания этого мультика оставалось ещё лет двадцать с гаком. Сходство с черепашками замечалось сразу же, а что они ниндзи я тогда ещё не знал. К ним ещё добавились белые такие керамические шашечки. Всех в наборе по двое. Кроме куколки.

(…это как если солдат на передней линии фронта собирает подарок из стреляных гильз. Хотя наша бригада и была на передовой освоенного мира. Подарки с края Ойкумены…)

Но из Универмага я тоже прикупил пару пупсиков, которые не пищали, потому что пластмассовые, но вносили разнообразие. В конце концов, не война же.

Для меня важно было попасть в Нежин в неурочное время, когда там никто не ожидает. Чтоб не испортили праздник. Электричку из Конотопа, тем более на твой день рождения слишком просто встретить засадой в чёрно-белой шахматке, на ходу слегка терн?тся об мои джинсы и – готово. Правильнее зайти с тыла, в час когда не ждут.

Автобус Харьков-Чернигов идеально подходил для такого манёвра, но через Конотоп он проезжает в пять тридцать утра. Поэтому я совсем в ту ночь не ложился, чтобы не проспать. А просто ходил по Конотопу, туда-сюда, в разных направлениях.

Когда я проходил мимо бетонной ограды мясокомбината, там по крытой галерее наверху перегоняли толпу скотины в убойный цех. До чего ж человечьими голосами они там кричат! Хуже, чем в Западном Коридоре. И ведь абсолютно всё понимают – куда их гонят и зачем…

Около полуночи я оказался на Кандыбино и решил искупаться. Разделся догола и зашёл в воду. А кто увидит? Кусты смородины или звёзды с луной? Они и не такого насмотрелись. Вот я и нырнул головой вперёд. А темнота вокруг аж вибрирует от лягушачьих стонов…

Одна штукатурша, пожилая уже, но с длинными тугими косами, рассказывала, что собиралась покончить жизнь самоубийством у себя в селе, как раз в такую же вот ночь, и всё вокруг настойчиво шумело-гудело: —«Иди! Вот он пруд! Заходи же!» Но у меня голосов не было, одни только лягушки.

А потом я поплыл к луне. Она только-только взошла над рыбными озёрами и ещё не успела уменьшится в небе. Громадная полная луна на волосок от горизонта.

Я плыл по морскому, без всплесков, но всё же толкал воду перед собой. Гладкие округлые волны, как те линии напечатанные на платочке с парусником. Только те синие по белому полю, а тут серебристые на чёрной тьме. Так я и плыл, как по волнам эфира, пока прибрежные водоросли не начали цепляться мне за ноги. Жутковато стало, русалки всякие в голову лезут, и я поплыл обратно, но уже на спине, чтобы всё время на луну смотреть.

Волосы после купания у меня остались мокрыми и на железнодорожный вокзал я пошёл обходным путём, чтобы по дороге высохнуть. На вокзале есть пара здоровенных квадратных часов, спереди и сзади, да ещё внутри в каждом зале, правда, те круглые. Поэтому я туда и пошёл.

У меня часов нет. Начинаю носить на руке – за пару дней останавливаются или врать начинают – неси в мастерскую или новые покупай…

По пути я вспоминал того несчастного из Тысячи и Одной Ночи, который всю дорогу плакал и рвал одежды у себя на груди, потому что он любил прекрасную волшебницу, а она его тоже любила, но только настрого запрещала подходить к одной из дверей в её дворце, а тем более не вздумал бы открыть, но он открыл—из чистого любопытства—и попал в другое измерение, где только песок и камни вокруг и нет пути обратно. Вот ему и осталось только плакать и портить одежду у себя на груди…

За два года перед этим, мы с Ирой ездили на Десну. Вдвоём, только она и я. Гаина Михайловна держала тебя в тот день. Мы выехали утром Черниговским автобусом. А обратно? Да, ланна, чё-нибудь подвернётся… Когда я увидел реку вдалеке, из окна автобуса, то попросил водителя остановить и мы сошли на обочину. Дальше прямиком через поле. На другом поле, по соседству, женщины в белых платках сгребали сено в копны, издалека и не различишь даже какое столетие на дворе.