Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Нет! Я хочу обратно. Туда где любовь… она укроет от жути видеть эту пустоту, придаст значение бессмысленной пустой суете. Она станет тем, кто всё за нас решит, я буду лишь покорно исполнять приказы!.

Любовь это песок, куда в панике зарываешь свою страусиную голову…

Будь ты проклята, любовь! Как же без тебя пусто!.)

Выживание в разрежено выхолощенной пустоте задача не из лёгких. Конечно, всегда есть выбор. Зачем выживать, если можешь в любой момент прекратить мучения? Однако никогда в жизни я даже не игрался с мыслью о самоубийстве, не так отформатирован. Ну а раз выбора нет – остаётся лишь решать задачу.

Решение только одно – систематичность. Ничем иным пустоту не одолеть. Систематически глушить водку или систематически бегать трусцой – это уже без разницы, суть в повторении определённого цикла. И тут у меня уже имелись определённые наработки, пригодные послужить опорой барахтанью в пустоте. Пятидневная рабочая неделя – это раз. Участие в общественной жизни СМП-615 – два. Периодические наезды в Нежин с интервалом в два или три месяца для интеллектуального общения с Жомниром. Ха! Не так уж мало.

Любой системе, чтоб она работала, нужны морковки-пряники вознаградить вертящегося в ней винтика за успешное прохождение очередного замкнутого круга и стимулировать его верчение в таком же точно круге следующем.

По четвергам я посещал баню, с двумя заходами в парную. Мыло и веники продавались в кассе бани на первом этаже. Получив еженедельную квоту, я оставлял инструменты наслаждения на тёмно-мраморном верху низких столиков общего помывочного зала на втором этаже, унося с собой лишь сетку с грязным бельём для предстоящей стирки.

По пути из бани к месту жительства, я потреблял две бутылки пива Жигулёвское и покупал номер Morning Star в газетном киоске на площади Мира, для чтения со словарём до следующего четверга.

По понедельникам я устраивал стирку в жестяном тазу на лавочке во дворе, зимой она проводилась в пристроенной к сараю летней комнате.

День глажки зависел от погодных условий вокруг бельевой верёвки, натянутой от крыльца к сараю, вместо калитки. Лучше позже, чем никогда.

Выходные труднее было заполнять, но раз в месяц в кинотеатре Мир показывали очередной боевик с Бельмондо в главной роли, или комедию с Пьером Ришаром.

Летние выходные вообще проблем не представляли, я проводил их на Сеймовском пляже, лёжа на розовом с красными кольцами младенческом покрывальце. То самое, которое по будням подкладывалось на стол для глажки высохшего белья. Покрывальце осталось на Декабристов 13 после одного из твоих ранних визитов туда. Оно было коротковато и мои ноги, частично, оставались протянутыми на песке, но какая разница?

Трижды в течение пляжного дня я выплывал за буйки, где не оставалось визжащих купальщиков. Там я ложился на спину, широко раскинув руки-ноги, и произносил ритуальную формулу собственного производства:

"Oh, water! Ran into each corner of mine!

We be of one blood – thou and me.”

(…чтобы свинтить такую фразу, мне пришлось привлечь к сотрудничеству Ф. С. К. Фицджеральда и Дж. Р. Киплинга, но они не возражали на мой плагиат…)

Потом я плыл обратно, к визгам и брызгам, выходил из воды к покрывальцу, чтобы лечь и ворочаться с боку на бок под жарящим солнцем, вперемешку с чтением Morning Star. На пляже я читал её без словаря, просто подчёркивал слова, которые позже надо будет выписать в тетрадку.

В обед я покидал пляж и шёл на Хутор Таранский, в магазин. Это была обычная хата под соломенной крышей, но с увесистым висячим замком на широкой железной полосе, что косо подпоясывала дверь.

Завмаг, дебелая баба, которая гордилась тем, что повидала даже остров Сахалин, снимала замок всего на один час. Когда она роняла грохочущий конец железной полосы на крыльцо, дверь открывалась в комнату с парой пыльных окон в одной стене с дверью и тремя деревянными прилавками вдоль трёх глухих стен, но не вплотную, а чтоб оставался проход под широкими полками в два яруса.

Я систематически покупал одну консерву, пачку печенья и бутылку лимонада. Вскрыв провизию одолжённой у завмага открывалкой, я выносил свой обед в пустую улицу из четырёх хат и глубоко прожаренного песка дороги, что аж потрескивал своей раскалённостью. Там, под старым кряжистым Вязом, я садился на широкую лавку из треснутой, но мощной доски ставшей тёмно-серой от многих лет круговорота времён года вокруг маточины-Вяза над лавкой рядом с чёрной соломой в крыше хаты-магазина.

Ассортимент на полках магазина не менялся. Покупая банку «Завтрак Туриста», я видел, что в следующий выходной меня ждёт жестянка «Кильки в Томатном Соусе», а через неделю «Икра Кабачковая». Банка с наклейкой «Аджика» вызывала смутные опасения, я где-то слышал, что вкусом она не уступит горчице, но до неё ещё целый месяц. Может совместить с баночкой вишнёвого джема, а? Получится комплексный обед.

Алюминиевую ложку я протирал обёрткой от печенья и прятал с обратной стороны хаты в соломенную стреху над глухой стеной, как кулаки-бандиты, борцы против Советской Власти, прятали свои обрезы… И самому Марчелло Мастрояни даже не снилась такая СладкаяЖизнь…

Как раз в той хате я купил куклу тебе на день рождения. На полках стояли всего две куколки – девочка и обезьяна, обе из резины. У каждой в спине пищик, чтобы пищать, когда надавят. Пара случайных покупателей в плавках, которым как-то удалось преодолеть на мотоцикле глубь дорожного песка, советовали мне купить обезьяну, но я взял девочку, как и собирался все предыдущие выходные, в цветастом платье, тоже из резины, до колен.

Я мог бы купить подарок и в Универмаге, в Городе, но там все игрушки поголовно пластмассовые. К тому же я хотел подарить что-то из этой зачарованной хаты с прохладной тенью посреди летнего зноя…

~ ~ ~

Хотя не знаю даже, спасла ли бы меня какая угодно система без приложения к ней нашей бригады. Что вовсе не означает, что члены бригады окружали друг друга заботой, нежностью и моральной поддержкой. Ха! Держи карман шире! В нашей бригаде, как в любой другой, все только рады погыгыкать за твой счёт. И у каждого семья и дети для слива своей нежной заботы. Кроме рыжего Петра Кирпы, он же Кирпонос, хотя никто вокруг даже понятия не имел о прославленном стахановце первых пятилеток с такой же фамилией, а кличка являлась данью очертаниям Кирпиного носа. Но и его потом захомутала Рая из бригады штукатурш.

И всё-таки, с 8 до 5, наша бригада, хоть каждого и отвлекали персональные заботы и проблемы, становилась единой семьёй. При всех едких шуточках относительно личных качеств друг друга, тебе тут не грозила опасность стать жертвой членовредительных хаханек типа укола в мозг вонью тлеющей ваты или другого опасного для здоровья идиотизма.

Матерятся ли каменщики при каменщицах? И да, и нет. Я не слыхал ни одного матерного слова обращённого к женщинам нашей бригады. Никогда. Но когда крановщик башенного крана опускает поддон кирпича на пальцы ступни, ты сообщаешь об этом на весь широкий мир и очень громко, без оглядки на пол присутствующих.

Матерятся ли женщины в бригаде каменщиков? И нет, и да. В момент грозящий травмой или утратой жизни, они скорее закричат «Ой! Мамочки!» или зайдутся неразборчивым визгом. Тогда как, в перерывах между наполнением лопатой ящиков из кучи грязи на растворной плошадке или заводкой колючих, неподатливо перекрученных строп под кирпичные поддоны, Катерина могла запросто поделиться фольклором:

"Эх, ёб вашу мать,

С вашими делами,

Не хотите отдать дочь?

Так ебите сами!.."

Не скрою, беззвучное проигрывание этой охальной частушки в извилинах коры головного мозга порой служило мне болеутоляющим. Паллиатив, но помогает.

Но, в конце концов, свет не сошёлся клином на одном лишь мате. Каменщица Любовь Андреевна однажды пожаловалась главному инженеру, который случайно заехал на стройку, про обидные слова нашего бригадира, Мыколы Хижняка, которыми тот определял всех женщин вместе взятыми: «Засланки навыворот!» Хоть убей, я до сих пор без понятия что это значит, а вот она взяла и обиделась. Наверное, потому что она была самой красивой женщиной в нашей бригаде, только иногда печальной.

Грустно женщине знать, что она красива, но что с этой красотой делать неизвестно, а только смотри как та уходит ни за что, ни про что.

Муж на пять лет её моложе. Перед тем как они расписались, он гулял с ножом за голенищем сапога, а она сделала из него примерного семьянина и безопасного члена общества. Но всё равно печалилась, особенно в зимние морозы, когда раствор в ящиках обрастает сантиметровой коркой льда, пока доплывёт на пауке до захватки. «Ой, мама! Как же у меня рученьки помёрзли!»

А этот паразит Серёга, с другого конца захватки, враз: —«Так то ещё и мало! Мама-папа сколько раз говорили – учись, дочечка! счетоводом будешь! А ты им – шо? "Нет! Я лопату люблю!" Вот и люби теперь до посинения!»

– Паразит!

Анна Андреевна не такая красивая, как Любовь Андреевна, но она очень добрая, особенно после обеденного перерыва. Как и большинство бригады, она жила На Семи Ветрах и на обед домой ходила. Ну там, под борщец, рюмашки две клюкнет и возвращается вся такая размякшая и подобрелая. Единственный её недостаток, что она на мою кирочку охотится. Стоит мне зазеваться, она мою кирочку – хвать! в стену заложит, раствором заровняет. Большинство каменщиков рубят кирпич кельмами, а мне, ради правильности, кирочку подавай. А может из-за созвучия имён…

Мужья Лиды и Виты тоже работники СМП-615. Слесарят в производственном корпусе на территории базы, под началом главного механика. Ну и как любой слесарь, они, есессна, выпивают. А на следующее утро в вагончике каменщиков мне полчаса выслушивать проклятья этим падлам, которых тут и близко нет… Хотя проклятья Лиды слушать можно, она их выводит словно народную песню, ну а Вита, вторит, бэк-вокалом…

Сама Вита красноречием не блещет. Когда мы кончали кладку стен на 110-квартирном, уже под перекрытия крыши, она на линии рядом со мной стояла и всё, что она сказала вслед мне пролетавшему мимо, было: —«Сергей! Ты куда?»

Та часть стены, что я поднимал, осталась незатёртой и нерасшитой, поэтому, чтоб удобнее затирать было, я спрыгнул наружу, на бетонный козырёк над балконом на пятом этаже. Но она же про тот козырёк не в курсе! У неё на глазах человек сигает за борт чердака пятиэтажки и всё, на что она способна: —«Сергей! Ты куда?» Вот, в двух словах, женская логика и знание Физики – вниз конечно! Куда ж я ещё денусь?

Бригада у нас молодая, самому старшему, Григорию Григорьевичу, сорок лет. Он так прямо и говорит: —«Мы ещё молодые»… У него исключительный педагогический дар, если заметит, что его сын-девятиклассник в трамвае или на улице засмотрелся на женщину при всех делах, сразу ловит момент: —«Хочешь, чтоб у тебя такая же была? Учись, зараза!»

Лицо у него круглое, наполеоновское, из-за редкой пряди поперёк лба, а сам такой крепкий, солидный. Сколько раз я пытался обогнать его в кладке кирпичного ряда, бесполезно! Он закончит, с ухмылочкой, а мне ещё кирпичин десять положить надо.

И он очень рассудительный. Рассудительность подвела его всего один единственный раз, это когда он после обеда с двустволкой вернулся.

Мы же строим в чистом поле – «строительный угодья» на самом краю На Семи Ветров. А тут ещё молодой прораб Середа с базы заехал. Григорий Григорьевич и ему дал ружьё подержать. А потом даже спор завёл с Середой, что тот не попадёт в его шапку, если в воздух подбросить. Мы зашли за торцевую стену строящегося здания. Вокруг расстилается белое безмолвие, только лесополоса среди снегов чернеет.

И он подбросил свою шапку – так высоко-высоко! А Середа чуток помедлил и шмальнул. Шапка дёрнулась в полёте и упала, как подбитая птица. Григорий Григорьевич её поднял, а в донышке дырка, два пальца пролазят. Картечь крупной оказалась. На кабана. А хорошая шапка была, из нутрии. Он только не вдумался логически, что Середа из Закарпатья, а там хоть Бандеровцев уже не найти, но огнестрельное оружие остаётся. Отсюда и навыки…

А строповщица Вера Шарапова никогда не грустит. Всё время песни поёт, смеётся. Разговорчивая со всеми… И она тоже была самая красивая, но только пока на работе, когда на ней спецовка с телогрейкой. Но как переоденется, чтобы электричкой ехать на свою остановку Куколка, то красота девается куда-то.

Сам не знаю отчего мне грустно стало, когда она про свою свадьбу рассказывала и все смеялись вместе с нею.