К последнему царству

– А почему народ требует зрелищ?

– Может быть, адреналина не хватает?

– Так я обеспечу страну адреналином на несколько десятилетий вперед.

– Звучит пугающе.

– Жизнь вообще штука пугающая. Люди всегда к чему-то стремятся, их всегда подстерегают неудачи, это, конечно, пугает. Но давайте переживать, наблюдая за тем, что для нас действительно важно, а не из-за того, что наши могут проиграть испанцам.

– Что бы вы не говорили, Александр Иеронович, но ваше решение многих огорчит.

– А почему? Пожалуйста, объясните мне, что такое спорт?

– В его современном варианте скорее всего – шоу-бизнес.

– Вот именно. А почему государство должно косвенно поддерживать футболиста Дуракова, если он всего лишь участник шоу-бизнеса? Тогда, может быть, проявить государственную заботу и о певице Идиоткиной? Ведь она тоже работает в шоу-бизнесе.

– Но для тех, кто любит смотреть спортивные состязания – это хобби. Должно же быть у человека хобби.

– Конечно, должно быть. Но почему же у нас до сих пор нет министерства филателии и нумизматики? Да потому что хобби – это личное дело каждого. Это не государственный вопрос. Ты вот говоришь, что я многих огорчу. Но я ведь не запрещаю спорт, не запрещаю проводить соревнования. Если кому-то нравится на них смотреть, пусть они сами содержат любимые команды. Пусть спортивные клубы на деньги, вырученные от продаж билетов, строят себе стадионы, выплачивают спортсменам многомиллионные гонорары, если им хватит на это денег, я не знаю, не считал, это не мой вопрос.

– А, может быть, всё дело в том, что вы просто не любите спорт и не понимаете его?

– Не имеет ни какого значения, что лично я люблю и что лично я понимаю. Я действительно не являюсь футбольным болельщиком, но вполне могу себе представить, сколько тонкостей и нюансов в этой игре, и как всё это может увлекать. Я с уважением отношусь к болельщикам, пока они не доходят до фанатизма. То, о чем я говорю, сводится к довольно бесспорному утверждению: государство не будет заниматься теми вопросами, которые по определению не являются государственными. И нашим родным миллиардерам я настойчиво не рекомендую покупать спортивные клубы. Если они совсем не знают, куда деньги деть, пусть заходят ко мне, я подскажу во что имеет смысл вложиться.

– Вы когда-нибудь занимались спортом?

– В известном смысле. Полоса препятствий – это моё. Они бывают разного уровня сложности. На высоком уровне уже не имеет значения, кто придёт первым, важно лишь то кто придёт живым.

– Вы любите смотреть какие-нибудь соревнования?

– Да. Танковый биатлон.

– Любите вы пугать.

– А кому страшны русские танки? Уж всяко не русским людям.

– Александр Иеронович, я внимательно слежу за происходящими в стране переменами, вы проводите глубокие и радикальные реформы. На этом фоне вопрос о спорте представляется мне мелким и незначительным. Треска вы, конечно, наделаете много, а результат? Не будет ли он ничтожен по сравнению с произведенным треском?

– Европейская цивилизация понемногу превращается в цивилизацию законченных безумцев. Это касается и России в той мере, в которой она уже слилась с европейской цивилизацией. Европу мы лечить не собираемся, да и поздно уже, а вот Россию постараемся поставить с головы на ноги. Вопрос о спорте – одно из проявлений современного безумия, мы не можем оставить это, как есть. Пусть это не самое страшное проявление безумия, но вылечить его куда легче, чем другие, вот мы и начинаем с того, что легче. А впереди нас ждут куда более глобальные перемены.

***

Патриарха Ставров решил уважить, и сам пришёл в его резиденцию. Заранее попросил избавить его от протокольной части и настроиться на серьёзный разговор с глазу на глаз. Прессу не приглашал, объяснив, что картинки не будет. Он взял с собой лишь одного адъютанта, как и во всех серьёзных случаях. Патриарх так же встретил его в сопровождении лишь одного келейника. Святейший был достаточно опытным человеком и ситуацию чувствовал. Они без лишних приветствий прошли в небольшую комнату и сразу начали разговор по-существу.

– Поговаривают, Александр Иеронович, что вы намерены сделать Церковь государственной.

– И мысли не имел. Государственная Церковь – это Церковь порабощенная государством. Кому это надо? Мы будем строить отношения с Церквью по принципу византийской симфонии. Церковь и государство будут двумя равноправными субъектами. Человек состоит из тела и души. За тело отвечаем мы, за душу – вы.

– Мне трудно объяснить, какое это счастье, разговаривать с главой государства на одном языке, будучи избавленным от необходимости объяснять азбучные истины.

– Азбука – ещё не язык, нам о многом предстоит договориться. У меня есть намерение немножко растоптать конституцию. Какую позицию по этому поводу займёт Церковь?

– Ни какой. Церковь не вмешивается в дела государства. Я гарантирую вам нейтралитет. Ни один священнослужитель ни как не прокомментирует ваши действия.

– Хорошо. Большего мне и не надо. А ваше личное отношение к моим намерениям?

– Конституция полностью либеральна. Либерализм – политическая форма атеизма. Как может патриарх относиться к безбожию?

– В связи с реставрацией монархии тоже возражений не последует?

– Если страной будет править помазанник Божий, какие у Церкви могут быть возражения?

– А ведь многие ваши отнюдь не придут в восторг от возвращения автократора.

– Смирить их – моя задача. Не думайте об этом, Александр Иеронович.

– Вы хотите сказать, что полностью контролируете церковную иерархию?

– Не в меньшей степени, чем вы контролируете своё правительство.

– Рядом со мной казнокрадов нет. Найду – расстреляю. А вы можете поручиться, что рядом с вами нет содомитов? Да ведь вы же знаете, что есть. И вы их терпите.

– Вы бы не лезли в церковные дела, господин правитель. У нас ведь симфония, правда? Разграничение полномочий.

– С таким же успехом вы могли бы посоветовать муравью не вмешиваться в дела муравейника. Я церковный человек, Церковь – мой дом. Я такая же частица Церкви, как и вы. Вы лучше меня знаете, что церковная иерархия – ещё не Церковь, но вам удобно иногда об этом забывать. Знаете, в чем разница между нами? Я имею к Церкви прямое и непосредственное отношение, а вы ни малейшего отношения не имеете к государству. Так что разговор между нами, это не только диалог между Церковью и государством, это ещё и внутрицерковный диалог.

– Но, как простой мирянин, вы должны помнить, что разговариваете с патриархом.

– Как патриарх, вы ни когда не стали бы разговаривать с простым мирянином. Когда у нас был возможен диалог между иерархией и мирянами? Вы же привыкли возвещать великие истины, а наше дело внимать вам в безмолвном восхищении. У нас и представить себе невозможно публичную полемику между мирянами и епископом, а ведь это должно быть обычным делом. Моя, как мирянина, обязанность, следить, православно ли проповедует епископ. Между тем, любой епископ воспримет это, как неслыханную наглость. Все слишком привыкли к тому, что в церковных вопросах разбираются только священнослужители, хотя это уже давно не так. Да и дело не только в этом. Епископат почему-то привык смотреть на мирян, как на холопов, которые и рта не смеют раскрыть перед князьями Церкви.

– Смиряете меня, многогрешного, – тихо улыбнулся патриарх.

– Да моя ли печаль вас смирять, ваше святейшество. Это печаль вашего духовника, если вы ему это позволяете. А я пытаюсь установить принципы отношений. Вы привыкли иметь дело с властью, которая не имеет к Церкви ни какого отношения и ни чего не смыслит в церковных делах. Власть требовала от вас лояльности, а собственно церковными делами не интересовалась вообще. Но теперь у нас православная власть, так что вам надо отвыкать разговаривать с властью, как с силой по отношению к Церкви внешней. Люди Церкви не для того пришли к власти, чтобы не интересоваться делами Церкви.

– Как бы ваша «симфония» не оказалась потяжелее самого жесткого государственного диктата.

– Ещё раз подчеркну: это не давление государства на Церковь, это давление мирян на священноначалие. Чиновники не будут путаться под ногами у священников, но священникам придётся больше считаться с мирянами. Если я вам говорю, что в Русской Церкви не должно быть «голубого лобби», так вы думаете, это я один вам говорю? Вы думаете, найдется хоть один мирянин, который со мной не согласен?

– Вы даже примерно не представляете себе, насколько всё сложно.

– И не хочу представлять. Не хочу пачкать душу о ваши мерзкие тайны, своих хватает.

– Меня, надеюсь, в содомии не подозреваете?

– Вы знаете, ваше святейшество, мне известен один епископ, которого нет ни малейших оснований подозревать в содомии, но вот его ближайший помощник был патентованным содомитом, в котором не было ни какого цвета, кроме голубого. Ситуация очень простая: церковная иерархия или не может, или не хочет избавиться от содомитов в своих рядах, а потому государство решит эту проблему за неё.

– И опозорит Церковь на веки вечные.