Возвращение с Лоэн. Роман

Потом подошёл и сел рядом с нею на кровать. Лоэн забилась в угол и уже смотрела на него с нескрываемым ужасом. А он, развалясь и кося на неё зрачками, продолжал всё с той же самодовольной и страшной ухмылкой:

– Чем я плох для тебя – а? – во всём, что он говорил, была гадость. – В общем-то, я пришёл сообщить тебе приятную новость. Я тебя люблю, – он хохотнул.

Вдруг он снова перестал ухмыляться, и – глянув на неё устрашающе – как рявкнет:

– Я люблю тебя, сука – поняла? Или нет?

У Лоэн онемели ноги, она хотела закричать и не могла – так дети во сне не могут закричать, онемев от кошмара, который им снится, и – просыпаются. Но здесь всё происходило наяву, и проснуться было невозможно. Лоэн до хруста в пальцах вцепилась в спинку кровати, а другой рукой, плохо слушающейся её, стала закрываться от Роя, её охватил мистический ужас, она поняла, что он может всё, всё. Она выдавливала из себя слова и стоны, а они не выходили, она напряглась до невозможности.

– М-ма-ама, пом-моги-те, – и тут у неё всё помутилось перед глазами, и в то же время спазмы отпустили её, и сейчас она бы завизжала, что есть силы, призывая на помощь. Однако у Роя была великолепная реакция. Он схватил её за волосы и зажал ей рот.

– Не вздумай орать, параша.

Он резким движением запрокинул её голову так, что Лоэн упала навзничь, ноги её упёрлись в спинку кровати. Она что есть силы начала брыкаться. Его лицо было перекошено злобой. Одной рукой он зажимал ей рот, а другой, отбиваясь от её рук, нанёс несколько ударов под дых, так что Лоэн потеряла координацию движений и не могла вздохнуть. Наконец, обе её руки ему удалось подсунуть ей же под спину и придавить всю её коленями сверху, она не могла шелохнуться. Её глаза дико и сумасшедшее горели. Он разжал ей рот, она едва могла дышать – не то, что кричать. Рой же фыркнул и стал, придавливая Лоэн коленями, приводить свою рубашку в порядок. Переведя дух, он взял обеими руками её голову, приподнял её, пригнув к своему бедру, насколько можно было, и процедил сквозь зубы:

– Сейчас ты извинишься передо мной, и будешь отвечать на мои вопросы. Или я отъезжусь на тебе до конца, паскуда.

Лоэн задыхалась, какие-то бессвязные обрывки слов вылетали из её гортани. Она ещё пыталась высвободиться, но безуспешно.

– Ну! – угрожающе говорил он ей, потрясая её голову за волосы. – Считаю до трёх и расстёгиваю штаны.

Он улыбался…

В дверь постучали. Испугавшись, Рой соскочил с Лоэн. Стук повторился – более настойчиво. Лоэн завизжала, что есть силы, и не своим голосом стала кричать:

– Помогите!! Помогите!! А-а-а!!

Он замахнулся на неё. Она вскрикнула и на мгновение замолчала. В дверь стучали ещё более настойчиво. Рой грязно выругался и направился, было, к выходу. Но не успел он сделать и шага, как ощутил на себе всю тяжесть тела Лоэн, она драла его волосы и старалась выцарапать глаза. Он выскользнул и бросился к двери – она за ним, пытаясь вцепиться в горло, изрыгая нечленораздельные звуки. Безумная ярость вдруг перевернула её сознание, она уже ничего не боялась. В эти секунды в Лоэн проснулась вдруг дьявольская сила, он не мог сбросить её с себя. Но он сознавал всё, был в полном рассудке, и стал кричать:

– На помощь! На помощь! И едва добравшись до тревожной кнопки на своей маленькой рации, прилепленной сбоку на ремень, вызвал охрану. Пока люди «выскакивали» и пока открылась дверь, прошло не более полуминуты. Ворвавшиеся в комнату увидели жуткое зрелище. Рубаха Роя разорвана, лицо исцарапано в кровь, спина, грудь тоже – точно, как рысь подрала. Лоэн, отброшенная назад ударом, корчилась на полу у кровати и стонала.

– Боже мой! Это маньячка! – в голосе Роя слышалось сильное волнение. Все стояли ошеломлённые

В этот миг дальнейшая судьба Лоэн, казалось, была решена. Прибежал врач. Быстро окинув взглядом Роя, он, тем не менее, бросился к Лоэн. Её били судороги, изо рта у неё – не то кровь, не то пена. Потом её начало полоскать. Рвота не прекращалась минут десять, и, хотя «рвать» уже было нечем, спазмы продолжались. Она вряд ли заметила, что ей ввели ударную дозу снотворного и противорвотного. Она искусала себе губы…

В течение всей этой безобразной сцены мозг скапатора работал чётко. И в нём чётко прозвучало: «Ах ты тварь, и ты рыгаешь от меня, сука… Убью!».

Рой Мелли – очень привлекательный мужчина. Как от него можно рыгать?

…Скапатора мучил вопрос – кто постучал в дверь, когда, как ему казалось, он был близок к цели? Он пытался это выяснить косвенным опросом, но так и не нашёл стучавшего. Впрочем, это уже не имело значения, так как у него есть масса свидетелей того, что это она набросилась на него опять.

Снова Роя освидетельствовали на предмет «лёгких повреждений», взяли с него показания о том, что его вторично пытались задушить и ослепить. В том, что Лоэн – душевнобольная не сомневался уже никто. Однако заключение врачебной комиссии о том, что она полностью вменяема, тоже никто не мог отменить. Конечно же, говорил себе Рой, «я не собирался её насиловать». Он всего лишь хотел запугать, сломить её…

Сослуживцы, поголовно сочувствовавшие Рою, удивлялись, замечая на его лице победную ухмылку, но не придавали этому значения. Рой оказался в двойном выигрыше – и пострадавшим, и победителем. Вопрос о переводе подследственной в настоящую тюремную камеру решился сам собой. Под впечатлением всего этого он даже и думать забыл о том, что фактически совершил серьёзное должностное преступление, очень серьёзное. Но кто не рискует, тот недостоин власти – ведь так?

Однако никому и в голову не могло придти, что именно в этом заключается «экстраординарный поступок» Роя. К тому же сам он был склонен рассматривать это как психологическую войну против «дикой кошки». «Если бы она меня встретила так же, как за два часа до того, мне вновь бы пришлось отступить, – думал он, – и на деле пришлось бы ставить если и не точку, то очень длинное многоточие. А нет ничего хуже неопределённости». Он не испытывал страха или раскаяния. Вспоминая, он испытывал чуть ли не брезгливое удовольствие. Он опять себя немного «распускал», и не в силах противиться приливу крови, воображал, что было бы, если бы не какой-то идиот, начавший стучать в дверь. Огромные прекрасные глаза Лоэн, ослеплённые беспредельным ужасом, видел он в своей «порнографической» картинке, стоявшей перед внутренним взором. «Впрочем, нет, нет – об этом нельзя думать», – спохватывался он и старался отвлечь себя.

Всё обошлось как нельзя лучше, риск с лихвой себя оправдал. На душе у него было легко. Приятная «охотничья» тревога сделала его быстрым на подъём. Он испытал чувство «позёмки» под собой, какого-то взлёта, даже вдохновения. Он уже предвкушал, с каким козырем он придёт к ней в следующий раз, и как она будет молить его о пощаде, и как, естественно, расколется.

Так думал Рой Мелли, и мысли его обращались к новым заботам, связанным с этим делом…

А для Лоэн испытания в этот день ещё не закончились. Пока продолжалось действие снотворного – десять часов, все протоколы были составлены, свидетельства собраны, приказ подписан… Не успела она очнуться, как трое дюжих молодцов и среди них Глен, и тот второй, подняли её с кровати и хотели вывести из комнаты. Она, вся «растерзанная», вдруг упёрлась, поняла, что её куда-то уводят.

– Я никуда не пойду, – сказала она.

Потом громче:

– Я никуда не пойду!

И, наконец, закричала:

– Я не пойду никуда-а-а!!

Стала кусаться, визжать, лягаться, вырываться. Глена она больно укусила в плечо. Они втроём не могли с ней справиться… Наконец, один из них – тот, что всегда имел тупое выражение лица, тот самый напарник Глена, с которым он был сегодня у Лоэн и «охранял» Роя – ударил её кулаком под дых, а дубинкой – по голове, чтоб не церемониться, ну и в целях самозащиты. Она повисла у них на руках, и они поволокли её. За окнами была ночь.

– Можно было не бить, – хмуро сказал Глен.

– Можно было, – согласился его напарник, – если бы она не попала мне носком в пах.

Третий засмеялся…

Когда Лоэн очнулась, её глаза упёрлись в белую металлическую дверь, на которой было выведено чёрной краской: «Предварительное заключение». Её втащили в камеру, которая тоже была вся белая, и бросили на широкие нары, заправленные, впрочем, не хуже, чем её кровать в «домашнем аресте». Здесь, правда, не было шкафа, не было стульев, круглый металлический столик был привинчен к полу, и сама камера была совсем маленькой по сравнению с ее бывшей «кутузкой». Пол застлан мутно-белым, стены – такие же, окошка – нет. Только лампа напротив входной двери излучала яркий неестественный свет.

Лоэн совсем пришла в себя, когда клацнул затвор тяжёлой железной двери. Она бросилась к ней и стала колотить ладонями, кричать.., она разбила себе руки в кровь и сорвала голос – прежде, чем не осела подле двери на пол и бессильно, бесслёзно не зарыдала. Безнадёжность и мрак окутали её. В камере погасили лампу. Только сквозь маленькое зарешеченное оконце в двери проникал неяркий муторный свет из тюремного коридора. Она привстала на колени, впилась пальцами в решётку окошечка и с тупым отчаянием, с мольбой в глазах смотрела в пустоту узкого пространства, доступного её взору…

…Когда напарники Глена строили пошлые догадки – в шутку – насчет «перин» в одиночной камере Лоэн, Глен совершенно серьёзно сказал:

– Если он действительно собрался устроить там лежбище, то я ручаюсь, что.., – тут он осёкся.

Его приятели расхохотались:

– Да ты в неё втрескался никак…

Глен прикусил язык.

«Секс подмешан во всё»

Рой мысленно отвёл себе ещё три дня, чтобы «додавить» эту «императорскую бабочку», и дал согласие одной из газет, которую сам выписывал, на подробное интервью – чтобы не было пути отступать назад. Новых фактов у него пока нет, но он чувствовал, что дело «подалось». Для того, чтобы все видели, как на дознании ведёт себя Лоэн, и «от греха подальше», он решил, что проведёт очередной допрос у себя в кабинете, в присутствии адвокатов и «спецов». Он полагал, что «публичность» теперь ему на руку. С её помощью он получит, наконец, железобетонное моральное превосходство, а Лоэн – окончательно дискредитирует. Да и желания оказаться вновь наедине с «дикой кошкой» у него пока нет. Он чего-то как будто боялся, чувствовал неуверенность – всё-таки, последняя «схватка» далась ему «переусилием». Это напоминало ему его детский страх перед матерью, что было не особенно приятно. Но это «не особенно приятно» пряталось в гуще других ощущений и ассоциаций.

Он подумал, что пришло время вновь связаться с доктором Эйнбоу, и запросил видеосвязь с ним на следующий вечер после «второй бойни».

Эйнбоу собирался провести этот вечер в клинике, «экспериментируя» с Джеральдом. Но, получив от Роя приглашение на видеосвязь, отложил это дело на утро и весь следующий день. Теперь он почти не отходил от Джеральда, хотя у него было много забот и с другими пациентами. Он по полночи просиживал над картограммами, которые получал в результате своих «опытов». Он, интуитивно нащупав верную, как ему думалось, «жилу», бросился на её разработку. Он привлёк группу математического обеспечения, подключил к «ведению больного» врачей других направлений. Дати оказывала ему неоценимые услуги… Создался своего рода небольшой «творческий союз» под руководством Филеала Эйнбоу. И это рвение нельзя было объяснить только стремлением «выслужиться» перед Департаментом полиции, как чесали некоторые языки. Он был вдохновлён идеей во что бы то ни стало вызволить этого человека – Джеральда – из странного состояния, а ещё больше он хотел понять причины, корни болезни. Он как-то даже перестал осознавать, что если «спящий проснётся», его тут же посадят в каталажку.

Его не смущало и то, что он столкнулся, возможно, с единичным случаем, а не «повторяющимся». Он, как истый учёный, вдохновлённый верой в неповторимую, уникальную природу человека, не заботился о том, станет ли эта работа основанием для какой-нибудь теории и будет ли иная польза от неё. Он испытывал чуть ли не собачью страсть, «вынюхивая» истоки болезни, и не гнушался, отвлекаясь от иных «нравственных канонов» и личности больного, использовать такой приём, как «сексо-моторная регуляция», что никому, кроме него, не пришло бы в голову в такой же ситуации… Пусть, пусть… Но, возможно, он хоть на миллиметр, но приблизится к раскрытию великой тайны человека…

Он не видел ничего плохого в том, что «препарирует» Джеральда словно бактерию под микроскопом. «Всё это во благо, во благо», – приговаривал он, заставляя Дати «приставать» к Джеральду. Честно говоря, это доставляло Дати мало удовольствия, но, по совету доктора, она «включала воображение» «заставляла» себя быть искренней. «Иначе он не поверит, не поверит, – увещевал её Эйнбоу. – Ну представь, дорогая, что так выглядит твой пассия, только как бы прикорнувший от усталости, что он отвечает на твои ласки, но тебе, допустим, надо большего – поверь, что он живой. Поиграй, покапризничай с ним, как с живым, ты всё ещё не можешь отделаться от того, что это не человек, не мужчина, а нечто вроде растения, или тёплой куклы… Ну постарайся! Воображай всё, что хочешь, будь актрисой, моя милая! Тогда эксперимент можно посчитать вполне чистым. Я уверен, что он чувствует твою неискренность, хотя и сидит, как мешок. Я убеждён в этом. От степени твоей сексуальности, как я полагаю, и зависит перемена функций на его картограммах… Ведь он откликается только на твой голос…».

И так далее. Дати старалась изо всех сил… А доктор бубнил про себя: «Секс – великое дело, секс – великое дело, он подмешан во всё, во всё, чтобы ни делал и ни думал человек». У Эйнбоу в голове постоянно крутилось: «Секс, или поло-ролевой апартеид – великая придумка… Всё происходит при взаимодействии и разделении двух полюсов – женского и мужского… Нет ни одного человеческого чувства или состояния, не соотносимого с этим великим противоречием… Это можно сказать и обо всём, что с человеком связано – экономика, искусство, история… Революция – что это, как не половой акт? Там, где рождается что-то новое, качественно новое, всегда нужно искать акт любви и соития, всегда мужское и женское начало… Это принцип Вселенной – будь то живая или неживая материя… Дати поможет мне его оживить… Или я полный профан… Секс – великое дело, секс – великое дело…»