Возвращение с Лоэн. Роман

– Доктор, – спросила его однажды Дати, – такое ли уж это великое дело? И вообще – вряд ли вы найдёте человека, который бы уделял ему хотя бы час в день.

Эйнбоу улыбнулся и послал ей воздушный поцелуй.

А Дати покачала головой, как мама, глядя на милую глупость своего малыша. Она верила Филеалу Эйнбоу и по-настоящему уважала его. В случае успеха она попросила его рассказать ей, каков ход его умозаключений, как искал и нашёл он единственно верное решение задачи. Ей было страшно интересно…

Джеральда стали регулярно брить, приодели… Однако он продолжал безучастно созерцать пространство, и в его глазах Дати не отражалась. Тем не менее, Эйнбоу упрямо делал картограммы, он видел в них импульсы, которых не было при «обычном» состоянии пациента. Особенно искажалась картина, когда Дати сидела у него на коленях, гладила по голове и говорила с ним нежным голосом. Правда, каждый новый раз эти импульсы не повторяли друг друга, но и Дати использовала всё новые и новые «аргументы». И «всплеск» импульсов – видел доктор – абсолютно обусловлен. Время «сеанса» определялось Джеральдом. Минут через двадцать-тридцать он как бы снова «засыпал» – тоже минут на двадцать-тридцать. Потом можно было начинать сначала. Однажды два дня подряд делали по двенадцать таких сеансов. Умотались. Дати показала чудеса игры.

– Тебе бы на сцену, – говорил ей Эйнбоу…

Он был доволен. Он видел, что на пятом и десятом сеансе импульсы достигали апогея силы и разнообразия. И, что самое интересное, новая загадка – пациент после этого не ложился на кровать, а ходил взад-вперёд с каким-то беспокойством на лице. В нём пробуждалась эмоциональность! – решил Эйнбоу. Только глаза – недвижные, как у слепого.

На третий день сеансов не было вообще – Эйнбоу дал возможность «отлежаться», полностью отключиться, отдохнуть своей бескорыстной помощнице, но с условием, что «с завтрашнего дня» они будут проводить по двенадцать сеансов в день в течение пяти суток, а сам углубился в изучение «добытых» фактов и наблюдал за «обычным поведением» пациента. Джеральд, казалось, «успокоился», пока не было Дати. Однако Эйнбоу явно чувствовал в нём перемену. И картограммы давали некоторые изменения в характерных деталях.

Ожидание связи с Роем Мелли выбило его из колеи, да он и устал, ему нужна была передышка. Он сидел дома и без особого интереса смотрел какую-то местную программу – до тех пор, пока экран не замельтешил и не стал ярко-зелёным. Раздалась любимая мелодия его жены – Рой Мелли выходил на связь. Эйнбоу дал подтверждение, и на экране появилось лицо скапатора, он сидел опять за своим рабочим столом в домашнем кабинете…

Не успев появиться на экране, Рой, в присущей ему деловой манере, начал задавать вопросы.

– Привет, доктор. Как там наш больной?

– Здравствуйте, здравствуйте. Да ничего, ничего… Существенного. Всё, как было, – Эйнбоу боялся спугнуть удачу, да и не хотелось ему говорить о первых признаках «пробуждения» «больного» как о чём-то определённом настолько, что можно было бы сообщить официальному лицу. – А как ваша подопечная?

Рой ухмыльнулся.

– Да как вам сказать? Вроде бы тоже всё по-прежнему.

– Значит, что-то произошло?

– Произойдёт. Я думаю. Не всё так безнадёжно, как мне показалось вначале. Хотя… В общем, слушайте, док – почему бы вам не сделать кое-каких выводов и относительной моей… «пациентки»? – он усмехнулся вновь.

Эйнбоу заволновался.

– Я давно говорил вам, что способен оказать вам услуги по первому вашему звонку…

– Ну вот и хорошо, – перебил его скапатор. – Я бы хотел посвятить вас в некоторые наши департаментские тайны – для начала. Потом, если сработаемся, вы станете полноправным членом следственной комиссии.

– Для меня это почти что подарок, – улыбнулся Эйнбоу. – Вы просто не представляете, – он уже вполне доверял Рою, – как мне нужно поговорить с этой девушкой. Я почему-то думаю, что поставить на ноги моего больного можно будет гораздо быстрее с её помощью…

– О деталях после, уважаемый док. Стоит ли вам с нею собеседовать, мы ещё решим. Но вот возможность увидеть её во всей красе, как говорится, я вам предоставлю послезавтра утром.

– И вы тоже полагаете, что она необыкновенная, даже притом, что она вызывающе красива? – наивно поинтересовался «док».

– Какой там…, – махнув рукой и засмеявшись ответил Рой. – В общем, так. Я приглашаю вас на наш маленький «спектакль», который состоится послезавтра в одиннадцать утра в моём кабинете. Я не буду вам ни о чём рассказывать заранее, после наедине потолкуем о вещах, представляющих взаимный интерес… Вот вы мне лучше расскажите подробнее, как там ваш и будущий наш, я надеюсь, клиент – не журчит не пукает? – простите наш грубоватый жаргон, конечно – или, всё-таки, есть надежда?

На сей раз доктор испытывал симпатию к Рою – даже к его развязно-вальяжной манере, он признавал в нём отчасти своего коллегу, им там в Департаменте тоже приходится иметь дело с отклонениями, но их работа грубее, жёстче, надсаднее, может быть, и уж во всяком случае она представляется им – наверняка – не менее безнадёжной при начале каждого нового дела. Он старался теперь подчеркнуть своё уважение к Рою, а в его лице и всему Департаменту полиции.

– У меня от вас нет секретов. Я сначала сказал уже, что изменений практически никаких, – Рой насторожился, – практически. Но в последние дни мне удалось добиться от пациента кое-чего – правда, я не знаю, можно ли это квалифицировать как успех и объявлять себя заранее победителем. Чёрт его знает. В нашем деле всё так зыбко. Но мне кажется, я на верном пути. Может быть, недели через три, если всё так пойдёт, мы и приведём его в чувство… Не знаю… А может быть, и нет. Слишком глубокий, мне кажется, провал…

– Ладно, док, – я вас не тороплю. Я верю в ваш профессионализм. И если сам Эйнбоу говорит, что кое-чего ему удалось добиться, значит это «кое-чего» стоит многого. Я уверен в вас, и даже жалею немного, что сразу не привлёк вас к этому делу…

– Вы мне льстите.

– Нет-нет. Я ещё раз прошу извинить меня за вынужденную резкость по отношению к вам – я был так взбудоражен тем, как это всё начиналось. И к тому же один человек – на которого я надеялся – можно сказать, чуть не испортил всё дело… А сейчас я просто огляделся и вижу, что вёл себя по-дурацки…

– Ну что вы, Рой, я нисколько не в обиде на вас. Я, можно сказать, с трепетом отношусь к людям вашей профессии и глубоко уважаю их.

Рой заулыбался.

– Ну вот, док, мы начинаем уже любезничать, а я этого в себе не терплю. Жду вас послезавтра у себя на работе в одиннадцать ноль-ноль. Лады?

– Лады.., – доктор улыбнулся было в ответ, но экран уже замельтешил, и на нём вновь показались фигуры ведущих местного телевидения. Доктор погасил экран и отправился на половину жены…

Следующий день Рой решил посвятить отдыху и некоторым домашним делам. Он до сих пор жил один и, в общем-то, не собирался пока делить свою судьбу с кем-нибудь из женщин. У него было прочное мировоззрение на сей счет. Ему было за тридцать, и он собирался ещё несколько лет «не торопиться», любя свою свободу и не терпя «вмешательства извне». Ему хватало тех развлечений, которые город, где в основном жили люди молодые и куда переселялись тоже нестарые, мог ему предоставить. У него видная осанка, решительное мужское лицо офицера полиции, выверенные жесты – выправка, словом. Его многие знали, и он немало уже сделал для города. Ему в заслугу ставили, что он смело и бескомпромиссно взялся – совместно с властями – за наведение порядка в строительстве жилых домов. А порядка в нём не было никакого. Растраты, махинации, сговоры цвели – на фоне острого спроса – цветами разнообразной красоты и пышности. Люди постоянно прибывали в федерат, в сам город, чтобы освоить их, и все искали «хорошей жизни» как можно более сразу. Нестабильность, чехарда в распределении средств, земли, самих домов и квартир, спекуляция и теневые сделки – всей этой анархии был положен конец. И первой скрипкой со стороны полиции здесь был Рой. Только на штрафах и конфискациях он «заработал» для города три миллиона (при бюджете в тридцать), которые тут же пошли на приобретение стройматериалов, которых не хватало катастрофически. Но главный эффект, которого Рой добился вместе с друзьями и единомышленникам из полиции, правительства и законодательной палаты заключался в том, что резко снизилось социальное напряжение, люди успокоились, получив гарантии и перспективу, чётко очерченную. Всего за два года он приобрёл определённое имя, пресса была к нему благожелательна и даже следила за его личной жизнью, глупо радуясь, видя Роя в компании с красивыми «претендентками» на его дом и судьбу. Волны симпатии льнули к Рою, и девушки на него заглядывались.

…Легко позавтракав, он с особым наслаждением выпил чашку крепкого чая, включил ритмичную, полную светлых интонаций музыку. Свежий, не успевший стать душным, влажный утренний воздух с «прожилками» уличных ароматов свободно «входил» в его гостиную через открытое окно, рождал ощущение праздника, который вот-вот начнётся. Хотя праздника никакого не предвиделось, просто можно весь день и вечер и, может статься, ночь провести беззаботно, приятно. Нужно написать ещё на родину – матери. Это тоже было приятно. Рой любил писать мамаше. С нею он мог быть и откровенен, и капризен, и несерьёзен – словом, чувствовал себя в «своей тарелке», представлял, как отреагирует она на каждое его слово, суждение, шутку. Мать не уставала восхищаться сыном. Благодаря ей об успехах Роя узнал весь их городок. По местному видеоканалу показали даже небольшой фильм о нём – в рубрике «Личность», рассчитанную на подростков. В нём даже цитировались письма Роя к матери. Рой иронизировал над своей популярностью на далёкой родине. У него рождалось хоть и мстительное, но приятное чувство: ведь он уехал оттуда, совершенно разочарованный обыденностью, склочным равнодушием к нему людей, знавших его с детства, но не понимавших, не ценивших…

Сегодня ему было, что написать матери. Он даже хотел спросить совета у неё по поводу Лоэн. Он сел у открытого окна за небольшой складной столик и начал выводить на мониторе: «Здравствуй, ненаглядная»…

Закурлыкал «интимный» телефон – его номер он давал только женщинам, а также мать имела привилегию по нему звонить, почему-то. «Ну вот, – подумал Рой, – легка на помине – наверное, мама». Он взял трубку.

– Рой, это я.

Это была не мать. Звонила Лега – девушка, с которой он был знаком уже месяца два, гораздо дольше, чем с другими.

Он решил, уже было, с нею порвать, так как она – ему показалось – «что-то от него хочет». Сегодня он собирался «погулять» в музыкальном клубе, и если повезёт, привести домой какую-нибудь «румянку». Так он называл молоденьких девушек, почти девочек, неопытных в любви. Ему нравилось любить их грубо, он вообще с ними не считался, они уходили от него с ощущением того, что их насиловали с их согласия. Он недолюбливал «опытных», называя их «мадоннами», они его – тоже, быстро теряли к нему интерес. Они требовали подхода и даже навязывали свой секс, чего Рой не терпел. В постели диктовать мог только он. В целом Рой казался женской половине – в процессе флирта – истинным мужчиной, от которого веяло уверенностью и лёгким пренебрежением, что иные дамы ценят больше сантиментов с комплиментами, поскольку добиться интереса такого мужчины считается признаком силы женского обаяния. И девушки шли к нему в постель – не то, чтобы косяком, но шли. Их наверняка где-то там любили нежные юноши, пишущие им стихи, а они уходили в ночь с Роем. Что тут поделаешь? Правда, все эти романы быстро заканчивались, с потерей всякого интереса – с обеих сторон. Рой считал, что это он меняет их, как перчатки. А они, наверное, что они. Неизвестно, впрочем, что считали «они», так как ни одна потом ему не перезванивала. И он – ни одной.

Лега не укладывалась во все его «категории», что раздражало Роя, он не любил явлений, которые не поддавались классификации. Лега бывала и безропотна, и строптива, и вместе им бывало хорошо. Правда при этом он должен был всё равно – хоть немножко, но «помогать» ей, «доводить». В конце концов, он решил «доконать» её, добиться над ней полного доминирования. Но тут Лега не поддалась, и он ушёл с «пощёчиной». И хотя он и решил, что с него хватит, но остался недоволен собой, с чувством не доведенного до конца дела. Это ощущение «лёгкой несостоятельности» не давало ему успокоиться и забыть Легу. Но он решил про себя: «Не зацикливайся». Он старался её забыть. Но она позвонила…

– Ты всё ещё сердишься на меня? Пожалуйста, не придавай этому всему большого значения.

– Я и не придаю, – холодно ответил ей Рой.

– Я почему-то испугалась, что мы больше не встретимся. Но ждала, что ты позвонишь. Почему ты никогда не позвонишь первым?

– А зачем? – почти насмешливо спросил Рой.

На том конце «провода» – замешательство.

– Знаю, – сказала Лега, – что ты злишься. Мне почему-то грустно было все эти дни. Я хочу побыть с тобой. Просто побыть. Давай съездим куда-нибудь.

Рой криво усмехнулся.

– Ты не ответила на мой вопрос.

– Я не знаю, что на него ответить. Я не знаю, зачем это всё нужно. Но я бы очень хотела побыть с тобой. Просто побыть. Ведь ты ничего не знаешь обо мне. И я о тебе – тоже. Ты расскажешь мне о себе? О своём детстве… А я – о своём… Не смейся, пожалуйста… Хочешь, поедем за город – на озеро? Возьмём лодку, ты увезешь нас на какой-нибудь островок, разведём костёр, я еду прихвачу… Посидим – хоть до утра…

– У меня завтра работа, ночью надо выспаться, – в голосе Роя не было оттепели или сомнения, в нём оставалась насмешка. Только теперь провоцирующая. Ему хотелось, чтобы его уговаривали.

Лега, воспринявшая это как колебания, ухватилась за свою мысль.