Возвращение с Лоэн. Роман

– Ну! – не отступал Линэт.

Лоэн подошла к нему. Он насторожился и отставил чуть ногу, вытащил руки из карманов. Человек пятнадцать, в возрасте от девяти до одиннадцати лет, стояли не шелохнувшись. Она подошла почти вплотную к нему.

– Ну, что уставилась?..

Глаза её полыхнули так, что Линэт зажмурился, и руки его инстинктивно потянулись к лицу… Но не успел он опомниться, как Лоэн, собиравшая всё это время слюну, смачно плюнула в его веснушчатую морду.

– А теперь царствуй, – сказал она и, резко повернувшись, вышла из круга своих бывших «подданных» и бросилась бежать…

Она не слышала, что там было сзади – она бежала, роняя на ходу крупные слёзы, ноги сами несли её, она бежала, не глядя по сторонам, выбирая только свободное пространство перед собой.

Так она добежала до площади Сирка, что на границе Уэйна и Шан-тана – другого района города, в котором она, пожалуй, и не была ни разу. За границами Уэйна начинался «большой мир»… Она остановилась на людном месте, перед входом в огромный универмаг. На город быстро ложились сумерки…

После этого случая Лоэн неделю не была дома, и её нигде не могли найти. Мать сутками напролёт плакала такими же громадными слезами, как у Лоэн. Сообщили в полицию – района, города, провинции… Отец, боготворивший девочку, облазил все злачные места Уэйна, приставая с расспросами к их посетителям, делая одну глупость за другой… К счастью, ровно через неделю, уже почти ночью, Лоэнета позвонила в двери своего дома…

Впоследствии Лоэн никому не рассказывала, где провела эту неделю. Как ни пытались родители узнать, где она была и что делала, она упорно отмалчивалась. Это «белое пятно» из жизни девочки навсегда осталось для взрослых предупредительным знаком, дальше которого не следовало заступать, за которым уже никому не было места…

Все эти события несомненно оставили в её душе глубокий шрам, она вернулась другой девочкой, хотя в чём она стала другой, трудно было определить сразу. Слова «менее общительна», «более высокомерна» мало что говорят. Никто, конечно, не ожидал, что детские игры в «королеву» и «короля» могут привести к такому финалу. Но игра – такая же для детей жизнь – жаль, что взрослые это не всегда осознают… Молчание Лоэн о том, где она провела неделю, а потом и молчание вообще – относительно многих вещей – стало своего рода возмездием миру взрослых, которые уже никогда не имели такого, как раньше, доступа в её внутренний мир, она им уже так не доверяла… И то, что в пятнадцать лет Лоэн стала жить самостоятельно, одна, хотя родители её, конечно, содержали и даже баловали, было отдалённым последствием всей этой драмы. Она любила свой дом по-прежнему, и в душе никогда не держала обиды на отца и мать. Просто она рано поняла, что может без них…

Исчезновение Лоэн ускорило окончательную развязку всех этих событий. Родители обошли её знакомых и всё узнали. Рока также рассказала им всё. Мамашу Марека привлекли к ответственности, заставив оплатить все расходы на поиски Лоэнеты, а также большой штраф в пользу её родителей, принести публичные извинения. От денег родители, конечно, отказались… После того, как все точки над i были расставлены, жители квартала постановили, что ей, вместе с семьёй, следовало бы покинуть этот район. Хотя такое постановление обязательной силы и не имеет, но оно было своего рода «гражданской казнью».

Линэт так никогда и не стал «королём». Его «войско» отказалось ему повиноваться в тот же миг, когда Лоэн плюнула ему в лицо. Он орал, чтобы её догнали, но никто не тронулся с места, а потом как-то незаметно и быстро все разошлись… После этого Линэта несколько раз жестоко избили его же сверстники, которые не имели отношения к компании Лоэн, но знали о его предательстве со слов её друзей и недолюбливали его ещё до всей этой истории. Линэт вдруг кожей почувствовал, что за Лоэн – весь мир, а за ним – неприятный «холодок» одиночества. Он – ошалевший от страха и унижений пришёл к ней домой просить прощения, хотя никто его не заставлял. Она не вышла к нему, а передала записку с тётей, маминой сестрой, которая в этот момент у них гостила. «Никогда больше не подходи ко мне и к моему дому», – было в записке. Он не ушёл сразу, а стал канючить, слезливо вымаливая у растерявшейся женщины разрешения пройти и поговорить с Лоэнетой. Лоэн, думавшая, что он ушёл, спустилась в гостиную, но услышала его голос: «Мне сказали, что пока Лоэнета меня не простит, – врал и канючил он, – меня будут бить каждый день». У него и правда под глазом был здоровенный синяк, волосы взъерошены, и весь он жалкий. «Меня бьют из-за неё».

– Тебя бьют из-за тебя, а не из-за меня, – внезапно прозвучал её голос. Линэт вздрогнул. Она стояла напротив – маленькая неумолимая богиня, в лёгкой перламутровой тунике, только что ореол не светился над её головой. Линэт вдруг поразился, увидев её такой.

– Лоэнета, прости меня, прости – я больше не буду, скажи, чтобы меня не били больше, ну пожалуйста…

– Я не знаю, кто тебя бьёт, – только и ответила она, и ушла. Она тут же забыла о Линэте, и не посмотрела в его сторону, проходя через гостиную обратно с толстым томом в руках, хотя он всё ещё стоял, где стоял.

Тётя, видя непреклонность племянницы, решительно стала выпроваживать Линэта, и, наконец, выпроводила. Позднее его оставили в покое, но замечать вообще перестали, полностью исключили даже имя его из своих разговоров. Ни один человек не может вынести собственной смерти при жизни, и вскоре Линэт вообще пропал – куда, точно никто не знал – видимо, перешёл в отдалённую школу и перестал вообще появляться на улице. Все как-то вздохнули свободнее.

Марека постигла ещё более печальная участь. Он в своё время не побоялся дать Линэту сдачи, однако не мог ослушаться мать, властную и скандальную женщину, муж которой – отец Марека – предпочитал с нею не связываться. Марека били не мальчишки, а девчонки, которые были его старше. Изощренно били и стыдно. Брали в кольцо на потаённой лужайке школьного сада и издевались… Его не оставляли в покое до тех пор, пока всё семейство не съехало с глаз долой. Причем, круговая порука среди детей и подростков была настолько прочной, что никто не выдал мучительниц этого толстоватого и, в целом, добродушного мальчика…

Ему не повезло и в другой школе, куда его перевели родители. Наверное, благодаря тому, что она находилась не столь уж и далеко, там очень быстро узнали, что Марек пинал ногами Лоэнету, о Лоэнете знало уже чуть ли не пол-Уэйна. И в той школе его также стали избивать девчонки – здоровые уже, лет пятнадцати-шестнадцати, и чуть не придавили его насмерть. Наконец, Марек исчез окончательно, и больше его не вспоминали…

Рока несколько раз после возвращения Лоэн домой приходила к ней, чтобы объясниться, ну и просто – дружить опять. Лоэн простила её за малодушие, однако дружить с ней больше не стала, и никогда больше не выделяла Року среди остальных, отчего та страшно страдала. Рока много раз даже плакала, но это на Лоэн производило такое же впечатление, как и слухи об очередном избиении Марека, то есть никакого…

…Нет, всё-таки страшный человек была Лоэнета, маленькая девочка, из-за которой всё перевернулось так разом, и ясно вдруг стало, кто есть кто… Она каким-то странным и непонятным для взрослых образом постепенно превратилась для детей целой округи в своего рода «божественную личность», знакомства с которой искали все. А старшие девочки—подростки опекали её, и даже гордились этим…

После этой истории Лоэн никогда не сталкивалась даже с попыткой посягнуть на неё. Все искали её дружбы и преклонялись перед ней. Поэтому то, что происходило с нею в Риносе – этот арест, эта «бойня», этот «безголовый кастрат», – было для неё запредельно…

Выводы Реда Беннера

Как провела эти сутки Лоэн – после визита скапатора и «бойни», – она бы и сама не вспомнила. Через некоторое время после того, как её оставили в покое, у неё страшно разболелась голова. Головная боль отвлекла её от мыслей о случившемся. Она – то плакала, то постанывала, то просто лежала, мучаясь молча.

В течение дня в её дверь много раз стучали, но она не откликалась – какой смысл? – если к ней может зайти кто угодно и когда угодно, как в тюремную камеру. И к ней действительно стали входить без стука – в отведённые часы просто приносили еду, но она и не замечала этого. После обеда несколько раз заходил врач и задавал ей какие-то вопросы. Она лежала, отвернувшись к стене, и не отвечала. Была «как живая» и совершенно «тихая». В конце концов, её вновь оставили в покое. До следующего утра.

…Врачебная комиссия вошла к Лоэн. Она сидела на кровати, одетая, но непричёсанная, заплаканная.

Они вошли – она продолжала плакать, как будто не видела их, как будто по-прежнему была одна. Они знали, что со вчерашнего дня она ничего не ела и никак не отзывалась на вопросы, обращенные к ней, лёжа на кровати, спиной к «посетителям». Трёх врачей, возглавляемых Редом Беннером, сопровождал Рой (таково было его условие) и два охранника.

Скапатор испуганно насторожился. Он решил, что она плачет вторые сутки напролёт. Действительно, если бы через тридцать минут после «бойни» он зашёл к ней снова, то увидел бы точно такую же картину, что и сейчас, через тридцать часов. Его испугала мысль о том, что вот такой жалкий, смятенный вид её может вызвать у врачей сочувствие, и не всё пойдёт так, как хотел этого он. С другой стороны, «сумасшедшие не плачут», почему-то считал он, поэтому невменяемой её вряд ли признают, это хорошо. Для него, пожалуй, было бы откровением, что и собаки плачут – от обиды.

Ред Беннер, попросивший перед этим Роя молчать, когда он будет беседовать с Лоэн, не мог не отметить про себя, что их появление никак не отразилось на ней – ни одного движения, ни одного взгляда в их сторону, «смотрит внутрь себя».

– Здравствуйте, – как можно более вежливо и с участием обратился он к ней. – Что с вами?

Лоэн всхлипнула, и, как будто продолжая свой внутренний монолог, только теперь вслух, стала говорить, слёзы потекли из её глаз обильнее.

– Пожалуйста, я очень вас прошу, отпустите меня. Ну что я вам сделала? – лицо её исказилось от подступившего к горлу рыдания, и, «переменив» дыхание, она продолжила:

– Зачем он меня мучает? – говорила она, имея в виду, наверное, Роя, но глядя не на него, а куда-то в сторону. – Что ему от меня нужно?.. Я никого не убивала, не грабила… Ну заберите бриллианты, если вам они так нужны. Только отпустите меня к Джеральду. Я люблю его, я не знаю, что с ним. Почему мне ничего не говорят о нём?

Новый комок слёз.

Губы, чуть припухшее от удара локтем, искривились, как у девочки, горько плачущей от того, что у неё отобрали мячик какие-то злые дяденьки.

– Не нужны мне эти бриллианты, я не хотела их брать… Скажите, что с Джеральдом, что происходит, я ничего не понимаю…

Слёзы не давали ей говорить, она давилась ими, и не могла сглотнуть. Они струились из больших, поразительной красоты глаз.

– Зачем вы меня тут держите, зачем он бьёт меня, разве я не человек, разве я могу ему ответить тем же? – продолжала она бессвязно.

… – Я хочу домой, я хочу к Джеральду, что вы с ним сделали? – всё это без нажима, без перепадов в голосе, под аккомпанемент ритмичных хрустально-солёных струй, катившихся со щёк, с носа, с подбородка, замочивших уже изрядно блузку на её груди…

…Перед ними, перед комиссией, которую охраняли двое вооруженных резиновыми дубинками людей, сидела девочка, которую словно разлучили с мамой – совершенно раздавленная несчастьем, на неё свалившимся, у которой больше не было сил противостоять ударам судьбы, которая никак не могла понять, за что ей такие страдания, в чём она виновата, – девочка, инстинктивно не сознающая того, почему всё это с нею произошло… Беззащитная, униженно-просящая, верящая, что сейчас её пожалеют, дадут конфетку и отпустят.

– Я никогда больше не буду кричать и ругаться на вас, я буду говорить о вас только хорошее. Простите меня, мне так больно, я так устала, я не могу больше терпеть, – как будто она хотела задобрить их.

– Пожалуйста!.. – тут она закрыла лицо руками, и разрыдалась пуще прежнего.

Комиссия стояла в полном замешательстве, даже Рой не знал, что и думать. Никто не мог предположить такого поведения Лоэн. Наконец, Ред Беннер, совершенно не знавший, что говорить, и не осмелившийся задавать вопросы, которых он держал в памяти много – и простых, и неожиданных, и с «подвохом», и как будто ничего не значащих – «сколько у собаки рук?», или – «сколько звёзд на небе?», – прервал молчаливое замешательство и вымолвил тихим участливым голосом:

– Ради Бога, успокойтесь: вам никто не угрожает, вы просто близко всё принимаете к сердцу, а вам бы следовало относиться ко всему спокойней, мы бы лучше узнали вас – если бы вы отвечали на наши вопросы, и уж наверное мы бы как-то иначе подошли к вам, и не было бы того, что было вчера…

– Как же я могу, – ответила Лоэн, ухватившая, кажется, лишь первые его слова, – не близко к сердцу.., если у меня отняли всё, бьют, унижают, издеваются надо мной и, может, над ним.., – она имела в виду Джеральда. – Я не могу отвечать тем же, я в полной вашей власти, что я такого сделала?..

У Роя шевельнулось злое раздражение против неё.

– Она сейчас играет с нами в дурочку…

– Рой, – прервал его Ред Беннер, – мы с тобой договаривались…

– Ладно, ладно, – только тут, по-моему, всё ясно.

– Вот что, – решительно сказал врач, – я попрошу всех выйти и оставить меня наедине с этой девушкой.

– А вот об этом мы не договаривались, док! – возразил Рой. – Иначе бы я позаботился о том, чтобы мы всё слышали, о чём тут говорится, когда нас нет. Ты понимаешь, Ред, что дело тут в деньгах, и больших, а она отказывается отвечать на вопросы и сейчас вот откровенно передёргивает – кто кого бьёт, а? Смешно… Почему это она с тобой будет откровенничать, а не со мной? Потому что ты расслюнявился, а я нет?