Не в слезной нищенской судьбе,
А в браке, честном и разумном.
Она стояла. Снег на сердце,
Платок в руках, что дрожь таит.
Но в гордой стати, в резком свете
Глаза, как лёд, всё ж не молчат.
– Отец… – но голос слишком слаб,
Но взгляд – упрямый, неизменный.
– Я не раба… я не товар…
И сердце мне не покупаемо.
Князь молча подошёл к столу,
Взглянул на стопку пожелтевших
Писем, и вдруг с усмешкой резкой
В ладонь сжал тонкий почерк нежный.
– Ах да… письмо! – вдруг усмехнулся.
– Какой же милый, славный жест.
Он думает, что ты так рвёшься
Туда, где голод и протест?
Она вздохнула. Снова крик
Рождался в сердце, бился ветром.
Но князь уже перо поднял
И резко вывел фразу светом.
"Ты был мне мил, но всё прошло…
(Но если сможешь, разгадать –
В огне есть слово, что зашито,
Оно расскажет правду вспять.)"
Склонился он. Черкнул печатью.
Прочёл. Усмехнулся слегка.
– Теперь он бросит этот плач твой,
Как бросит ветер тростника.
Она шагнула – в глазах боль.
– Нет! Не пиши! Я не согласна!
Но князь стоял, спокоен, строг,
В его чертах лишь ледяная ясность.
– Ты хочешь жить, как нищенка,
Без имени, без крова, чести?
– Я хочу жить! Не по уставу!
А сердцем, что горит мне песней!
Но он лишь руку протянул
И перед ней письмо расправил.
– Вот выбор твой. Либо письмо,
Либо позор семьи, скандалы.
– Ты выйдешь замуж. Князь Сомов
Уже помолвку завтра ждёт.
– Нет… нет! – но голос уж дрожал,
Как от ветров ночной восход.
Она взглянула. И печать,
Как черный след чужого рока,
Лежала тонко на листе,
Где лгала каждая черта.