Но князь поднял письмо к слуге.
– Отправить немедленно. Вон!
И дверь закрылась. Как за веком.
Как за потерянным огнём.
Она застыла. Взор пустой
Скользил по свету, по портьерам,
Как будто мир её живой
Сгорел в огне неосторожном.
Письмо ушло. В холодном зале
Остался рок, как вечный суд.
И в этой тишине усталой
Не слышно сердца – только гул.
Князь Туров гордо улыбнулся,
Как волк, что жертву приручил.
– Ты не ребёнок. Ты поклонишься
Судьбе, что род твой заслужил.
– Сомов богат, влиятель, честен,
– Он говорил, неспешно меряя зал.
– Он обеспечит дом и место,
Где ты не будешь знать ни зла, ни зла.
– Но я не стану! – взвыла буря,
И вдруг княжна сорвалась с места.
– Я не раба! Я не кукла!
Я не возьму чужое место!
Но князь не двинулся ни разу.
Лишь на мгновенье в тонких губах
Сверкнула тень немого смеха,
Как будто он сказал: "Пора…"
– О, глупый жар, что сгинет в прах!
Он сел, налил себе бокал.
– Ты скажешь "да", мой милый ангел,
Ты скажешь "да", иначе крах.
– Ты знаешь, как легко мне сломить
Того, кто честь свою доверил?
Ему – гонение, позор,
А ты пойдёшь под венценосным светом.
Она молчала. Губы дрогнули,
Но гнев и слёзы не текли.
Она молчала, словно в омуте
Тонули мысли, как огни.
– Вы… вы не сможете… – тихо, глухо.
– Ты недооценила власть.
– Вы… не убьёте…
– Ха! Зачем же?
Достаточно – сломить, продать.
Встаёт. Шаги. Остановился.
Взглянул на дочь и вдруг замолк.
– Я всё сказал. Теперь молись,
Чтоб этот бред в тебе замолк.
И дверь захлопнулась, и стены