«И вы, моря…». Amers

«Биржи морской игроки, разжигающие ажиотаж выгоды своей ради, счастливо пускаются в дальние спекуляции: без числа открываются всё новые пункты торговли ? там, где с успехом налажено и активно поддерживается линейное судоходство…

«Год, названный гелиакальным и раскрывшийся в своих тысячах тысяч тысячелетий, не сравнить с тотальной всеобъемлемостью Моря, которое меня окружает. Бездна восхищает меня и погружение ? божественное откровение.

«И не знающая родины звезда восходит к вершинам зелёного Века,

«А моя прерогатива в отношении моря ? грезить для вас этою грёзой реальности… Они назвали меня Тёмным, а жил я в блеске лучей.»

***
«Тайна мира, не отставать! Ведь близок час, когда, наконец, штурвал из наших рук возьмут другие!… И увидел я, как в небесном часовом механизме скользят в священном елее огромных размеров сверкающие оболы,
«А чьи-то большие руки, словно лучащиеся добротой, открывают передо мной ненасытной мечты моей призрачные стези,
«И я не испугался виденья моего, но, доверчиво открываясь охватившему меня трепету, без страха и стеснения, с приличествующей раболепностью, предстал перед безграничной милостью.
«Преддверие веданья! Порог, за которым ? сияние!… Ароматы вина, рожденье моё видевшего, ? из того винограда, который давлен был совсем не здесь.
«Море само, словно нежданная овация! О, Море, пучина-согласница и заступница единственная наша!… Птичий крик над рифами, бриз, к престолу своему спешащий,
«И тень паруса скользит к пределам мечты…
«Я говорю, что некая звезда рвёт держащую её цепь в Небесных стойлах.
И не знающая родины звезда восходит к вершинам зелёного Века… Они назвали меня Тёмным, и моя речь была о море.»

***
«Кланяемся сказанному тобой, Кормчий. Это не для плотского ока, не для белого глаза, обрамлённого красными ресницами, который рисуют на планширах судов. Ищу удачу в предугожденьи вечернем и в голубой дымке, укрывшей хмельной разум аргуса там, где, среди рифообразующей флоры, словно пламя зелёного огня пробежит дыхание пророка.
«Боги! Нет нужды в благовониях и ароматных эссенциях, сжигаемых на железных жертвенниках на краю уходящих в море скалистых уступов,
«Чтобы увидеть как, ещё до света, проходит по водам, ? под развёрнутыми парусами ущельем женственности своей, ? великая делийская заря…
«? Всё сказанное вечером и в предугождении вечернем.
«И ты, Сон несотворенный, который знает всё, и я, который был сотворен, не знающий ничего, что делаем мы вдвоём на этих берегах ? разве не ловушки свои расставляем, надеясь, что ночь в них попадется?
«А Девы те, что урны преобъёмистые моют, их обнаженною рукою обымая, в ночи спустившись к берегам белеющих ротондами [священных] островов, что делают они, богоревнивые, разве не то же, что и мы?… Они назвали меня Тёмным, а жил я в блеске лучей.»

Примечания

…Они назвали меня Тёмным, и моя речь была о море ? у Сен-Жон Перса: <…> Ils m’ont appelе l’Obscur, et mon propos еtait de mer <…>

«Тёмным» (др.-греч. ? ?????????) назвал Гераклита Эфесского Аристотель;

…Вечер, словно пашня, покрытая севами света: <…> Un soir ensemencе d’esp?ces lumineuses <…> Сев, севы (см. Семя в СД1) = посевы (говорят только о посеве семян), а также и «засеянные поля»;

…Нас тянет к берегам великих Вод, словно Пожирательницу просвирников ? к входу в свою пещеру: <…> Nous tient au bord des grandes Eaux comme au bord de son antre la Mangeuse de mauves <…> Просвирни (я) к, (лат. Malva) ? русское название типового рода семейства мальвовых (фр. mauve), произрастает в умеренном субтропическом и тропическом климате Европы, Азии, в Сев. Африке и в обеих Америках. Растёт как сорняк, культивируется как декоративное растение. Обладает освежающим, смягчающим, болеутоляющим воздействием; интересна и т.н. еврейская мальва (фр. mauve des Juifs), съедобное растение родом из Египта, которое культивируется также в Азии и Америке: в пищу идут листья, которые, по-видимому, имеют приторный вкус, т.к. по-французски эта мальва иначе называется guimauve potag?re, «пастила (маршмэллоу) огородная» (см. также алтей лекарственный), это растение можно найти в словарях и под названием Corette potag?re (лат. corchorus olitorius) или Джут длинноплодный, в пищу применяют листья и молодые побеги джута, которые похожи на шпинат, плоды применяют в медицине для лечения заболеваний сердца.

Следует также заметить, что у пифагорейцев мальва считалась, наряду с асфоделем, олицетворением идеальной пищи, которая была привилегией высших существ, таких как Пифагор или Эпименид Кносский[28 - Детьен, Марсель, Священные благовония и пифагорейская кухня (пер. О. Литвиновой и Е. Широниной). Опубликовано в НЛО 2000, 43]. В Китае мальва культивируется уже два с половиной тысячелетия и считается символом солнца. В Японии цветкам мальвы придавалось магическое значение: считалось, что они обладали чудесной силой предотвращать землетрясения и наводнения.

…Я за вами пойду, Счислители! И за вами, Мэтры чисел ? у Сен-Жон Перса: <…> Vous suivrai-je, Comptables! Et vous Ma?tres du nombre! <…> Эта фраза подтверждает наше предположение относительно пифагорейских аллюзий (см. прим. выше);

…который рисуют на планширах судов: <…> que l’on peint au plat-bord des vaisseaux <…> Планшир (англ. gunwale, фр. plat-bord) ? самый верхний брус (или стальной профиль) на фальшборте палубных судов (фальшборт = продолжение борта выше открытой верхней палубы).

…Ищу удачу в предугожденьи вечернем и в голубой дымке, укрывшей хмельной разум аргуса: <…> Ma chance est dans l’adulation du soir et dans l’ivresse bleu d’argus <…> Здесь Сен-Жон Перс, вероятно, обращается к мифу об Ио (?? означает «странница» от инф. ????? = «идти») и стерегущем её Аргусе Панопте (????????, т.е. «всевидящий» ? см. Ио в словаре Ф. Любкера).

…великая делийская заря ? у Сен-Жон Перса: <…> la grande aube dеlienne <…> Делийский означает «относящийся к о. Делос». Делос ? священный остров, входящий в группу Кикладских о-вов, место рождения Аполлона и Артемиды. ?????, т.е. «видимый», назван так потому, что, по преданию, был создан (стал видимым), благодаря сотрясению посейдонова трезубца. Долгое время здесь находилась сокровищница греков, а сам остров являлся общим для всей Эллады торговым центром и рынком рабов. Был известен и храм Аполлону близ гавани, при котором каждые пять лет проходили торжественные игры. Для участия в этих играх все греческие государства того времени присылали свои «теории» или посольства (??????? от ?????? = корабль). На острове запрещались погребения, и трупы перевозились на соседний остров Ренея. Веками сокровища Делоса охранялись только святостью места, так как город не имел стен, и в I в до н.э. был разграблен Менофаном (см. Делос в словаре Ф. Любкера)

III. Трагики (в женском) явились…

Трагики (в женском) явились, по каменным спускаясь ступеням. И в честь моря к небу подняли руки свои: «О! Ведь мы слишком ценили человека под маской! Мы, изображающие человека под перчёные шутки толпы, разве не способны мы были сохранить в памяти нашей тот язык, что над дюнами когда-то звучал возвышенней [чем теперь]?

«Наши тексты втоптаны в грязь у Града древнего врат, которые на своём веку столько вина и зерна повидали ? Дщери улиц, напялив на себя наши огромные парики из конской гривы, чёрные как смоль, тащат к сточной канаве побитые перья наши, такие тяжёлые, а лошади, словно в путах, вязнут своими копытами в славных масках театра, брошенных на мостовую.

О, Призраки! морды свои обезьяньи и игуаньи попробуйте втиснуть в наши шлемы, ? словно скорлупа огромных яиц забытые в песке, ? подобно какому-нибудь животному-паразиту, стремящемуся извлечь из раковины затаившегося в её глубине моллюска… Выложенные камнем края этой напоминающей колодец сцены, кажется, вот-вот рухнут под тяжестью одряхлевших львиц пустыни. И золотая сандалия великих Трагиков сияет в сточной яме, наполненной уриной, которой стала арена ?

«Рядом со звездой-патрицианкой и зелёными ключами Заката.»

***
«Но мы в честь Моря всё ещё поднимаем наши руки, и от подмышек исходит аромат шафрана, всевозможных специй и соли земли! ? плоти горельеф, ? точный слепок женской промежности, ? вкупе с ещё одним приношением нашим ? той глиной, из которой вылеплено всё человеческое и из вязкого плена которой стремится вырваться к нам незавершённый лик бога.

«В полукружьи Града, которому море служит сценой, натянутый лук набежавшей толпы ещё держит нас на тетиве своей. И ты, к небу обращённое слово отцов наших, танец свой танцуй среди этой толпы, о, Море племён и родов многих, на ландах своих почивающее, станешь ли ты для нас морем, безответно хранящим свою тайну и грёзою грезимой, ещё более далёкой, чем грёза Сармата?

«Колесо драмы вращается вместе с жерновом Вод, в пыль превращая соцветия чёрной фиалки и пахучего морозника в бороздах кровоточащих вечера… И каждая новая волна, к нам приближаясь, приподнимает маску аколута. А мы, к небу вознося достославные руки, мы, к Морю лицом поворачиваясь, подмышкой своей питая окровавленные морды хищных тварей уходящего вечера,

«Окруженные толпой, к морю движемся мы в толпе, с тем движеньем привольнейшим, которое заимствуют у зыблемых волн наши чресла крестьянок широкие ? О, мы твои, твои, земля, ещё более твои, чем плебс и хлеб Королей!

«И лодыжки наши тоже шафраном крашены, а длани ? пурпурным мурексом в честь Моря!»

***
Трагики (в женском) явились, спускаясь по узким улочкам, выходящим к морю. Смешались ? в своих одеяньях для сцены ? с портовым людом. Локтями дорогу себе проложили, чтобы встать там, где море тихо плещет на скалы. И в толпе их широкие чресла крестьянок нашли своё место.

«Вот наши руки, вот пясти наши! Длани крашены также как губы, и намалёваны раны тою же фальшей, чтобы разыгрывать драму правдиво!»

Они добавляли к тому, что безвозвратно уносил поток дня, свои огромные, широко раскрытые зрачки и ресницы, похожие на лодочки из сказок. В образующих вилку пальцах застыла пустая глазница весьма большой маски, продырявленной тьмой, словно решётка криптографа. «О! Мы слишком высоко ценили маску и то, что было (для неё) написано!»

Они спускались, унося с собой свои голоса, голоса мужчин, по гулким лестницам порта. Провожая туда, где море тихо плещет на скалы, хранимый ими отсвет превеликих стен и белизну белил своих свинцовых. Чтобы по камню, усеянному звёздами, из которого сложены рампы и молы, ступать величаво, обретая мало-помалу эту поступь одряхлевших и седлистых львиц, идущих к своему логову…

О! Когда-то лучше (чем теперь) получалось у нас провозвещать мужа, грядущего на камне. И вот: шествуем, наконец-то, к тебе, ставшее легендою Море праотцев наших! Вот наши тела, вот уста наши! Наши широкие двудольные лбы юниц и, словно лепные, круглые колени, формой напоминающие медали очень большого размера.

Примешь ли благосклонно, Море, служащее нам примером, наши исполосованные прутьями бока, чтобы драма созревала, становясь выдержанной, подобно хорошему вину? Вот наши [перерезанные] горла Горгон, вот, под накидкой монашеской, сердца волчиц, а для толпы ? чёрные сосцы наши, вскормившие целый народец детей королевских. Следует ли нам, приподнимая тяжёлый покров театральной ткани, представить собравшейся публике косматую маску причинного места на священном щите живота, ?

«Так в кулаке героя висит, крепко схвачена за пучок жестких чёрных волос, отрезанная, ? не знающим жалости мечом варвара, ? голова Чужестранки или Волшебницы?».

***
«Да, то была долгая пора ожидания и засухи, когда смерть стерегла нас у каждого провала, к которым приводило написанное. И такая великая была скука среди расписанных красками кусков грубой ткани, служивших нам декорациями, такое великое в нас росло отвращение, под нашими масками, к любому прославляемому нами творению!..

«Выложенные камнем в форме цирков арены, служившие нам сценой, видели как мельчает шаг человеческий. И, разумеется, наши деревянные, с позолотой, резные столики были украшены всевозможными фруктами той эпохи, а располагавшиеся перед сценой подставки для сосудов ? всевозможными винами, поступавшими от мецената. Но божественные уста кубков иных касались уже, и Море большими глотками уходило из грёз Поэта.

«Море, в блестках фиолетовой соли, ворчливо бранить станет ли нас, дщерей славы кичливых? К нашему тексту придираясь, к установленному нами порядку?… И ко дворам каких Десп?тов, Сотрапезников наших, прибегнуть нам надлежит, дабы, заручившись поддержкой, и дальше нести бремя, возложенное на нас сценой?

«И неизменно, за толпой побережных жителей, тянулась эта светлая печаль по иной грёзе ? эта превеликая грёза об ином искусстве, об ином творенье, и всегда в сопровождении встающей над горизонтом людей превеликой маски, о, Море живое превеликого текста!… Ты говорило нам об ином вине человеческом, и по нашим втоптанным в грязь текстам внезапно пробегала тень от досадливо сжатых губ, за которой обычно следует пресыщение,

«И мы знаем теперь ? что мешало нам жить среди строф наших отзвуков гулких.»

***
«Тебя призываем, отлив! Будем тайно следить, волн заморских чреда, за ходом блужданий твоих по миру. И если, став свободней, и обновиться мы будем должны, чтобы встретить тебя как подобает, тогда сложим мы, на виду у моря, всё облачение наше и всю нашу память.

«О, море, превеликого искусства кормилица, приносим Вам наши тела, омытые в крепких винах драмы и толпы. Снимаем с себя, на виду у моря, словно на ступенях разрушенных храмов, бутафорские наши доспехи и нелепые одеянья, в которых обычно выходили мы на арену.

И, подобно тому, как во время празднеств, проводимых раз в три года, молодые девушки, работницы сукновальных заведений, или же те, которые в железных баках палкой мешают чистейшую краску, или те, кто, раздевшись донага и до самого паха в красном соке от виноградных гроздьев, давимых ими в громадных чанах, выставляют на всеобщее обозрение деревянные орудия своего труда, также и мы, в Вашу честь, несём [к морю] столь долго служившие нам предметы.