Серена

Тем не менее ночи Серены продолжали омрачаться кошмарами. О них она никогда не рассказывала – даже в те моменты, когда жених выдергивал ее дрожащее тело из дурных снов, как из коварных объятий прибоя. Кошмары были как-то связаны с тем, что случилось с ее семьей в Колорадо, в этом Пембертон не сомневался. Как не сомневался и в том, что любой знакомый Серены был бы потрясен той детской доверчивостью, с какой она льнула к нему в такие минуты – пока не ослабит отчаянных объятий и, тихо всхлипнув напоследок, не вернется ко сну.

Хлопнула дверь кухни: появившийся на пороге рабочий выплеснул ведро с серой мыльной водой в канаву, провонявшую старым жиром и гнилыми объедками. Последний из лесорубов скрылся под лесным пологом, и уже довольно скоро Пембертон заслышал стук топоров, когда пришедшие первыми рабочие принялись за дело, начав валить деревья. По долине рикошетом разлетелся дробный перестук, подобный винтовочным выстрелам: вооружившись пилами и топорами, работники Бостонской лесозаготовительной расправлялись с очередными акрами диких лесов округа Хейвуд.

К тому времени бригада, назначенная повалить ясень, вернулась в лагерь со своими инструментами. Трое мужчин присели перед деревом на корточки, совсем как у костра на привале, негромко обсуждая, как лучше справиться с поручением. К ним присоединился и Кэмпбелл; отвечая на вопросы рабочих, он скорее вносил предложения, чем отдавал приказы, и уже через несколько минут поднялся. Повернувшись к крыльцу конторы, он кивнул Пембертону и задержал на нем взгляд, убеждаясь, что иных распоряжений не последует. Карие глаза Кэмпбелла отличались миндалевидной формой, как у кошки. Их широкий разрез Пембертон находил подходящим для человека, хорошо осведомленного о происходящем вокруг и одновременно осторожного, что и помогло Кэмпбеллу дожить чуть ли не до сорока в профессии, где ротозейство непростительно. Пембертон кивнул в ответ, и управляющий зашагал по рельсам прочь, чтобы поговорить с машинистом поезда. Пембертон проводил его взглядом, напомнив себе, что даже у такого осторожного человека, как Кэмпбелл, все же отсутствует безымянный палец. «Будь мы способны собирать все утраченные части тел и сшивать их воедино, каждый месяц получали бы нового работника», – как-то пошутил доктор Чейни.

Команда лесорубов быстро показала, почему именно на них троих остановил выбор Кэмпбелл. Старший вальщик поднял топор и двумя умелыми ударами сделал подруб в футе от земли. Двое других опустились на одно колено, обеими руками ухватили рукояти из твердого ореха и принялись пилить; чешуйки коры затрещали, ломаясь о стальные зубья. Мужчины быстро набрали нужный ритм, и вскоре на землю ровными порциями посыпались опилки – подобно времени, отсеянному песочными часами. Пембертон слышал, что на лесопилке поперечную пилу называют каторжным кнутом из-за непомерных усилий, которых она требует при работе, но по виду этих двоих можно было подумать, что процесс идет почти без труда: полотно будто скользило между двумя гладко отшлифованными досками. Когда пилу начало зажимать, старший вальщик с помощью кувалды вбил клин, и четверть часа спустя дерево уже лежало на земле.

Пембертон вернулся в офис и сел за разбор почты; изредка отрываясь от чтения и поднимая голову, он посматривал в окно на склоны горы Ноланд. С самой церемонии бракосочетания они с Сереной не расставались дольше нескольких минут. Без нее бумажная работа выглядела еще более муторной, а комната – пустой. Пембертону вспомнилось, как этим утром Серена разбудила его поцелуями в веки и легким прикосновением ладони к плечу. Сама она тоже едва успела проснуться, и Пембертон, наслаждаясь ее объятиями, словно вынырнул из собственного сна, чтобы вместе погрузиться в новый: общий, намного лучше и ярче прежнего.

Серена отсутствовала все утро, знакомясь с местными пейзажами, запоминая имена рабочих, названия хребтов и ручьев.

Стоявшие на низком комоде часы Франклина[6 - Изобретенные Бенджамином Франклином часы с 24-часовым циферблатом.] отзвонили полдень, когда к строению конторы подкатил «студебеккер» Харриса. Отодвинув в сторону стопку разобранных счетов, Пембертон вышел навстречу гостю. Как и Пембертон, Харрис одевался не роскошнее своих рабочих; единственной приметой его богатства было толстое золотое кольцо на правой руке, в которое был вставлен крупный сапфир – ярко-синий, как и глаза владельца. Пембертон знал, что магнату уже стукнуло семьдесят, но буйные седые волосы и блеск золотых коронок на зубах убедительно свидетельствовали, что хватку свою этот человек отнюдь не растерял.

– Ну и где же она? – воскликнул Харрис, едва успев подняться на крыльцо. – Такую впечатляющую, по вашим словам, женщину не годится скрывать от чужих глаз. – Он улыбнулся, выдерживая паузу, и чуть повернул голову, чтобы уставить на Пембертона правый глаз, а левый сощурил, будто прицеливаясь. – Впрочем, если хорошенько подумать, может, вам и вправду стоило бы спрятать ее куда подальше. Если ваши рассказы правдивы.

– Сами увидите, – пообещал Пембертон. – Сейчас она на горе Ноланд. Можем взять лошадей и отправиться туда.

– У меня нет времени на прогулки, – поморщился Харрис. – Как бы я ни жаждал поскорее познакомиться с вашей женой, вся эта чушь с национальным парком сейчас куда важнее. Наш досточтимый министр внутренних дел убедил Рокфеллера пожертвовать пять миллионов. И теперь Олбрайт обрел уверенность, что сможет выкупить землю у «Чэмпион».

– Думаете, они согласятся продать?

– Этого я не знаю, – вздохнул Харрис, – но сам факт, что «Чэмпион» всерьез рассматривает предложение, обнадежил не только министра Олбрайта, но и прочих заинтересованных – и здесь, и в Вашингтоне. Власти уже принялись сгонять фермеров Теннесси с насиженных мест.

– С этим стоит разобраться раз и навсегда, – нахмурился Пембертон.

– Черт возьми, еще как стоит. Как и вам, мне опостылело оплачивать проклятых крючкотворов, засевших в Райли. – Выудив из кармана часы, Харрис сверился с циферблатом и протянул: – Сейчас позже, чем я рассчитывал…

– Вы еще не выкроили время взглянуть на тот участок в урочище Гленко? – спросил Пембертон.

– Загляните ко мне в контору с утра в субботу, и мы вместе туда отправимся. И женушку свою прихватите, – добавил Харрис и умолк, одобрительно оглядывая пни и другие следы сплошной вырубки в долине. – А вы неплохо здесь потрудились, даже с теми двумя недоумками в качестве партнеров.

После отъезда Харриса Пембертон не стал возвращаться в кабинет, а вскочил в седло и направился на гору Ноланд. Там он застал Серену за трапезой в обществе двух бригадиров. Жуя сэндвичи, они обсуждали, окупится ли приобретение второго трелевочного агрегата. Пембертон сошел с лошади и направился прямо к ним.

– Ясень уже на лесопилке, – объявил он, усаживаясь рядом с супругой, – так что результат будет у Кэмпбелла к половине шестого.

– Кто-то из других работников присоединился к пари?

– Нет.

– Не желаете сделать свою ставку? – обратилась Серена к бригадирам.

– Нет, мэм, – ответил старший из них. – У меня нет желания заключать с вами пари насчет древесины. Может, еще утром было, но не теперь. Не после того, как вы показали нам тот фокус с чокерным захватом.

Молодой рабочий только молча помотал головой.

Покончив с обедом, оба отошли собрать свои бригады. Вскоре лес вновь огласился ударами топоров и визгом поперечных пил. Арабский конь Серены зафыркал; хозяйка, подойдя, положила ладонь ему на шею и заговорила, успокаивая.

– Харрис заезжал, – сообщил Пембертон. – Хочет, чтобы мы втроем съездили в субботу посмотреть на урочище Гленко.

– Его интересует еще что-то, помимо каолина и меди?

– Сомневаюсь, – хмыкнул Пембертон, – хотя в тамошних ручьях находили немного золота. Ближе к Франклину попадаются рубиновые и сапфировые шахты, но это в сорока милях отсюда.

– Надеюсь, Харриса там что-нибудь привлечет, – сказала Серена, подходя вплотную и беря мужа за руку. – Это станет для нас новым стартом, нашим первым настоящим партнерством.

Пембертон улыбнулся:

– Втроем с Харрисом?

– На какое-то время, – пожала плечами жена.

Верхом возвращаясь в лагерь, Пембертон думал о том вечере в Бостоне, когда они с Сереной лежали в постели на смятых влажных простынях. Третий или, быть может, четвертый день их союза. Голова Серены покоилась на его плече, левая рука – на груди.

– А после Каролины куда двинемся?

– Так далеко вперед я еще не загадывал, – признался Пембертон.

– «Я»? – удивилась она. – Почему не «мы»?

– Ну, если уж «мы», – усмехнулся он, – я подчинюсь твоему решению.

Серена приподняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.

– Бразилия. Я хорошо изучила ее. Девственные леса красного дерева и никаких законов, помимо закона природы.

– Прекрасно, – кивнул Пембертон. – Теперь единственное решение, каким «нам» стоит озаботиться, это где бы поужинать. Поскольку ты определилась со всем остальным, могу я хотя бы выбрать ресторан?

Вместо ответа жена крепче прижала ладонь к его груди и замерла, измеряя биение его крови.

– Я слышала, сердце у тебя твердое, не ведающее страха, – сказала она. – Все так и есть.

– Выходит, кроме площадей под заготовку древесины ты заодно и мужчин исследуешь? – хохотнул Пембертон.

– Разумеется, – был ответ Серены.

В шесть часов перед конторой собрались все без исключения рабочие, кто только был в лагере. Хотя большинство групп состояло из трех человек, иногда бригада, по какой-то причине потерявшая работника, объединялась с другой, и такое решение не всегда бывало временным. Человек по фамилии Снайпс исполнял роль лидера такой усиленной бригады, поскольку Стюарт, второй бригадир, работником был прилежным, однако заметными навыками руководства не обладал, вдохновить на трудовые подвиги никого не мог и не меньше остальных радовался такому исходу.

В бригаде Снайпса, помимо прочих, числился и неграмотный самозваный проповедник по фамилии Макинтайр, который с большой охотой предрекал близость грядущего конца света и выискивал любую возможность нести свои взгляды людям, а в особенности – преподобному Болику, священнику пресвитерианской церкви, который по вечерам в среду и по утрам воскресений проводил в лагере службы. Преподобный Болик, в свою очередь, полагал своего коллегу-теолога несносным психом и всячески старался избегать его – по примеру большинства рабочих в лагере. Все утро Макинтайр провалялся в койке из-за приступа простуды, но к полудню все же явился на работу. Теперь же, при виде стоящей на крыльце конторы облаченной в брюки Серены, он едва не подавился мятным леденцом, которым спасался от проблем с животом.

– Так вот она, – зашипел Макинтайр, – вавилонская блудница во плоти.

Данбар, самый молодой рабочий в бригаде Снайпса, девятнадцати лет от роду, воззрился на крыльцо с недоумением. И повернулся к Макинтайру, который даже в самые жаркие дни не снимал черную шляпу проповедника и потрепанное черное пальто в знак истинности своего призвания.

– Где? – переспросил Данбар.

– Да прямо на крыльце! Торчит там, бесстыжая, как Иезавель.

Стюарт, который заодно с женой и сестрой Макинтайра составлял всю паству проповедника, тоже повернулся к своему духовнику: