Серена

– Вам и от меня потребуется письменное заявление? – осведомилась Серена.

Макдауэлл воззрился на нее так, будто до сих пор не замечал вовсе.

– Нет.

– Я бы предложила свою помощь, шериф, – пояснила Серена, – но, судя по рассказам моего мужа, вы, вероятно, не захотите принять ее.

– Тут он прав, – отрезал Макдауэлл.

– Тогда я дождусь тебя в машине, – сказала Серена супругу.

По возвращении Пембертон снова уселся на водительское место «паккарда» и повернул ключ зажигания. Наступил на педаль стартера, дернул ручной тормоз, и они пустились в шестимильный путь к лагерю. За окраиной Уэйнсвилла Пембертон снизил скорость, едва они подъехали к пятиакровому пруду у лесопилки; поверхность воды скрывали бревна, увязанные на манер хвороста. Затормозив, Пембертон все же не стал выключать двигатель.

– Это Уилки потребовал расположить лесопилку поближе к городу, – пояснил он. – Не мой выбор, но в итоге все сложилось удачно.

Они смотрели поверх застывшей в пруду флотилии бревен, которая дожидалась рассвета, когда вязанки будут разобраны, погружены на тележки и распилены. Серена окинула беглым взглядом территорию лесопилки, включавшую небольшое строение с двускатной крышей, в котором Уилки и Бьюкенен устроили себе контору. Пембертон указал ей на огромное дерево, возвышавшееся над лесочком позади конторы. Кору покрывали бесформенные рыжие наросты, а верхние ветви стояли высохшие, без листвы.

– Каштановая болезнь.

– Хорошо, что погибают каштаны не сразу, а спустя годы, – уронила Серена. – Это дает нам необходимое время, а также повод предпочесть красное дерево.

Пембертон положил руку на твердый шарик рычага сцепления, переключил передачу, и они двинулись дальше.

– Удивительно, что дороги здесь заасфальтированы, – заметила Серена.

– Далеко не все. Впрочем, эта обустроена еще по крайней мере на протяжении нескольких миль. И дорога до Эшвилла тоже. Поезд домчал бы нас в лагерь быстрее, даже при скорости в полтора десятка миль в час, но так я смогу представить тебе наши владения.

Вскоре они выехали за пределы Уэйнсвилла, и пейзаж постепенно сделался гористым и пустынным, хотя изредка мимо проплывали пастбища, похожие на заплатки зеленого войлока на более грубой ткани. А ведь лето почти настало, понял вдруг Пембертон. Белые лепестки кизила увядали на земле, ветви деревьев покрылись густой зеленью. Они миновали хижину, неподалеку от которой женщина черпала воду из колодца. Женщина была босая, а льнущий к ней светловолосый малыш – в одних штанах, подпоясанных бечевкой.

– Обитатели этих гор… – произнесла Серена, глядя в окно. – Я где-то читала, что благодаря изолированной жизни их речь восходит к елизаветинским временам.

– Бьюкенен придерживается того же мнения, – усмехнулся Пембертон. – И даже ведет особую тетрадь, куда записывает отдельные слова и выражения.

Вскоре начался крутой подъем, и фермы вовсе перестали попадаться на глаза. У Пембертона заложило уши, и пришлось сглотнуть пару раз, восстанавливая баланс давления. С асфальта он свернул на грунтовую дорогу, которая почти милю плавно заворачивала вверх, прежде чем сделать последний резкий подъем. Здесь Пембертон остановил машину, и оба вышли. Справа над дорогой нависал гранитный утес, по которому сбегали водяные струи. Слева не было ничего, только долгий обрыв да бледная круглая луна, нетерпеливо выжидающая наступления ночи.

Пембертон взял Серену за руку, и они вместе подступили к краю обрыва. Внизу долина Коув-Крик теснила горы квадратной милей ровной земли. В центре расположился лагерь, окруженный пустырем, утыканным пнями и ломаными ветками – следами сплошной вырубки. Склоны хребта Хаф-Акр, ограждающие долину слева, также стояли оголенными. Растительности была лишена и нижняя четверть горы Ноланд, высящейся по правую руку. Пересекающее долину железнодорожное полотно с вышины выглядело стежками аккуратной швеи, которые соединяли две части долины.

– Девять месяцев работы, – сообщил Пембертон.

– На западе мы управились бы и за полгода, – заметила Серена.

– У нас тут выпадает вчетверо больше осадков. К тому же сперва пришлось прокладывать дорогу в долину.

– Это многое объясняет, – признала его жена. – Докуда простираются наши владения?

Пембертон указал на север:

– Вплоть до горы за тем местом, где мы сейчас ведем промысел.

– А на западе?

– Гора Бальзам, – сказал Пембертон, перемещая вытянутую руку. – На юге – хребет Хорс-Пен, и ты сама видишь, куда дотянулась наша вырубка на востоке.

– Тридцать четыре тысячи акров?

– К востоку от Уэйнсвилла – еще семь тысяч, но их мы уже вырубили.

– Все, что восточнее, прибрал к рукам «Чэмпион пэйпер»?

– По самую границу с Теннесси, – кивнул Пембертон.

– Та земля, которую власти хотят забрать под парк?

Пембертон снова кивнул.

– И если «Чэмпион» уступит, явятся по наши души.

– Но мы ничего им не отдадим, – подхватила Серена.

– Нет. По крайней мере, пока не завершим вырубку. Харрис, здешний каолиновый и медный магнат, был на том собрании, о котором я рассказывал, и ясно дал понять, что не меньше нашего настроен против затеи с национальным парком. Неплохо иметь в союзниках самого богатого человека во всем округе.

– Особенно в качестве будущего партнера, – добавила Серена.

– Тебе он понравится, – пообещал Пембертон. – Харрис проницателен и не терпит дураков.

Серена коснулась его плеча над раной:

– Поспешим. Нужно перевязать тебе руку.

– Сперва поцелуй, – возразил Пембертон, заводя их сплетенные пальцы за спину Серене и привлекая молодую супругу к себе.

Приблизив лицо к губам Пембертона, та с жадностью впилась в них. Чтобы сделать поцелуй еще крепче, свободной ладонью Серена притянула к себе затылок мужа, и ее дыхание мягкой волной прокатилось по нёбу Пембертона; поцелуй все длился, вовлекая и зубы, и языки. Теперь Серена уже тесно прижималась к мужу всем телом. Стеснения в ней не было и в помине, даже в самую первую их встречу. Пембертон вновь почувствовал то, чего никогда не испытывал с другой женщиной: ощущение свободы и безграничных возможностей, каким-то чудом сосредоточенное только в них двоих.

Вернувшись наконец в «паккард», они съехали в долину. Здесь каменистая дорога сделалась более ухабистой, в ее полотне проявились овражки и вымоины. Прокатив по заиленному дну неширокой речки, Пембертоны вернулись под сень листвы, но ненадолго: деревья внезапно расступились, открывая дно долины. Дороги не осталось, только широкий простор голой земли и грязи. «Паккард» миновал конюшню и здание конторы, чья передняя комната служила кассой, а задняя – баром и обеденным залом. Справа располагались лавка и столовая для рабочих. Подпрыгнув, машина пересекла железнодорожное полотно и миновала вереницу пустующих вагонов-платформ, ожидавших утра. Тут же, у путей, стоял и служебный вагон, приспособленный под лазарет; его ржавые колеса глубоко вросли в почву долины.

Супруги проехали под цепочкой из трех десятков одинаковых длинных сараев, оседлавших склон хребта Бент-Ноб; их приподнятые фундаменты опирались на грубо отесанные сваи в ошметках коры, служащие защитой от змей и насекомых. Эти домики и сами напоминали вереницу товарных вагонов – не только размером и внешним видом, но и кабелем, который был между ними протянут. Над крышей каждого сарая торчал железный прут громоотвода, а в стенах были прорублены неровные отверстия, служившие окнами.

– Бараки для рабочих, надо думать? – предположила Серена.

– Да. Как только закончим здесь, можно будет погрузить их на платформы и отправить на новое место по железной дороге. Работникам даже не придется утруждаться сбором багажа.

– Очень удобно, – кивая, похвалила Серена. – Сколько стоит проживание?

– Восемь долларов в месяц.

– А заработок?

– Пока два доллара в день, но Бьюкенен собирается накинуть еще по десять центов.