Волк на холме

В дверь спальни деликатно постучали, и приглушенный голос мажордома проговорил:

– Синьора Малена, завтрак готов. Мы с Катариной ждем вас.

– Да, Микеле, спасибо… – Малена улыбнулась, захлопнула блокнот, отложила его на столик и спустила ноги с кровати. – Я сейчас приду.

Когда в Браччано не затевали пышного приема «больших гостей», утренняя трапеза в поместье был полностью семейным ритуалом, лишенным каких-либо церемоний. Обычно в ней принимали участие только Бруно с Маленой и мажордом с экономкой, постоянно жившие в доме. Пятой участницей, «приглашенной звездой», как шутил Бруно, была маленькая Лиза, с младенчества и до самой смерти…

Теперь детский стульчик навеки опустел, но так и остался жить на просторной кухне, несмотря на постоянные требования Белинды убрать этот бесполезный предмет с глаз долой.

Микеле, прекрасно воспитанный и безупречно вышколенный управляющий парадной частью дома, обычно беспрекословно выполнял приказы «второй синьоры» (как Белинду втихомолку именовали слуги), однако в отношении Лизиного стульчика проявил непоколебимое упрямство. Каждый раз, когда эта тема снова всплывала в беседе с госпожой, Микеле кланялся, улыбался… и ничего не делал. Зайдя на кухню в следующий приезд, Белинда обнаруживала стульчик на прежнем месте, журила мажордома и кидалась жаловаться мужу. Она твердила, что увековечивать память об умершем, сохраняя старые вещи, которыми больше никто и никогда не воспользуется по назначению – варварский обычай, дикость, наносящая вред психике живых.

«Достаточно просто взглянуть на жену твоего сына, дорогой, чтобы в этом убедиться… и разве хорошо, что мы позволяем прислуге столь явно проявлять неуважение к нам?»

Филиппо же или отмалчивался, или отвечал неопределенной усмешкой и сухим советом «оставить детей в покое», подразумевая и покойную внучку, и Бруно с Маленой. В его власти было морально надавить на мажордома, подвергнуть штрафу за формальное нарушение субординации и самоуправство, но он ни разу этого не сделал.

Белинде оставалось лишь молча злиться и гадать, почему супруг ни разу открыто не встал на ее сторону в таком «пустяковом вопросе», хотя поддерживал в более серьезных вещах.

Бруно, куда лучше понимавший отца, несмотря на его обычную холодность и скрытность, по секрету рассказал Малене то, о чем синьора Грасси так и не узнала за двенадцать лет брака: Филиппо был одним из тех «варваров», что не желают расставаться с любимыми даже и в смерти…

Белинда не подозревала о святилище, устроенном в мансардном этаже, в постоянно запертом кабинете хозяина дома, Бруно же там бывал неоднократно. Он видел портрет своей матери в полный рост, установленный на подобии алтаря, украшенный лентами и свежими цветами, с зажженной возле него лампадой. Рядом с алтарем помещалась обитая бархатом скамеечка для молитв, а в смежной маленькой комнате был воздвигнут настоящий реликвариум: здесь хранились подвенечное платье, фата, атласные перчатки и туфли Алессии, украшения, которые были на ней в знаменательный день бракосочетания, связка любовных писем, альбомы с рисунками и потрепанные ноты, и -отдельно -засушенный букетик, перевитый золотистым локоном…

Малена нашла этот жизненный сюжет одновременно трагическим и вдохновляющим, и порой позволяла себе помечтать о том, чтобы превратить его в историческую поэму. Правда, после смерти дочери вдохновение почти покинуло ее, муза дала обет молчания, и вот уже год, как из-под пера поэтессы не выходило ничего, кроме коротких и бессвязных фрагментов мрачного содержания…

Менеджер издательства «Арнальди», выпустившего и успешно продавшего несколько поэтических сборников Милены Войводич (так звучал творческий псевдоним урожденной Магдалены Драганич), названивал ей с тех пор, как это стало приличным. Он заботливо справлялся о ее самочувствии, и окольными путями старался выяснить: не собирается ли она возобновить работу над второй частью «Цыганских песен»?.. И можно ли – хотя бы теоретически! – планировать включение в альманах 96-го года поэмы «Апельсиновая ветка»?..

– Я ничего не могу вам обещать, синьор Риццоли, – грустно отвечала Малена. – Хотела бы, но не могу… Я помню сроки сдачи текстов для альманаха, и позвоню вам, если буду успевать.

Надежды на это было мало… но сегодняшней ночью, когда над Браччано бушевала гроза с неистовой пляской молний, и она долго не могла заснуть, даже на плече у Бруно после короткой супружеской близости, ей неожиданно пригрезились строки:

«Мне душно в городе: довольно красоты, убранства комнат, штор и канделябров…» – а следом за ними явился и образ всего стихотворения.

Мерцающий, неуловимый как призрак, он коснулся ее прозрачной рукой, и по жилам пробежал огненный ток предчувствия… особенного, ни с чем не сравнимого предчувствия, болезненно-сладкого, обещающего наслаждение куда большее, чем секс.

Малена вскочила с постели, схватила блокнот и включила ночник, чтобы поскорее записать – под диктовку, пока контакт с другим измерением не прервался… – но Бруно недовольно заворчал, что ему рано вставать и потребовал погасить свет.

Не желая тревожить мужа, она черкнула всего пару строк, самых первых, скользнула в постель, засунула блокнот под подушку и прошептала молитву Деве Марии, чтобы увидеть продолжение стиха во сне и не забыть наутро.

Ей снился лес под дождем, и она бродила среди мокрых стволов и ветвей, роняющих крупные капли ей на голову и плечи, закутанная в длинный, до полу, алый плащ, почему-то надетый на голое тело. Ноги были босыми, но ступни не чувствовали холода.

Она брела и брела, не зная куда, чувствуя, как сжимается сердце от сумеречной тоски… и совсем не удивилась и не испугалась, когда зашуршала высокая трава, качнулся дикий шиповник, и на дорожку мягко выскочил огромный волк, с бурой шерстью и яркими голубыми глазами.

Взгляд у этого хозяина леса был совершенно разумный, внимательный, изучающий… а лапы – широкие и сильные, когтистые… и босые. Малена сама не знала, почему ей в голову пришла эта странная мысль – что у волка босые ноги – и сейчас же захотелось рассмеяться. Но смеяться в лицо… (да, это определенно было лицо, а не морда!) волку было бы очень невежливо, и она спросила настолько любезно, насколько сумела:

– Синьор волк, вам удобно… ходить босиком?

– А вам? – хрипло прорычал волк и, подойдя поближе, поднялся на задние лапы, а передние поставил ей на плечи. Он оказался немыслимо тяжелым, и теперь Малене стало страшно, но пускаться наутек было уже поздно. Она обняла этого дикого волшебного зверя, вышедшего к ней из чащи, как обняла бы играющего пса, и погрузила пальцы в теплую шерсть…

– …Аййй… Малена… ну что ты делаешь?.. – это уже было не рычание волка, а знакомый человеческий голос – голос Бруно. Открыв глаза, она со смущением увидела, что вцепилась обеими руками совсем не в бурую волчью шкуру, а в золотистую шевелюру мужа.

– Охх, милый, прости, прости… мне приснился странный сон… – Малена переместила ладони ему на плечи и получила ответное объятие и шутливый вопрос:

– Ты в этом сне была индейцем, снимающим скальп с незадачливого рейнджера?..

– Нет, что ты!.. Какой ужас!.. Я была… кем-то вроде Алисы… или Красной шапочки…

– Так-так. Интересно… думаю, что тебе пошла бы короткая пышная юбочка, корсаж и маленькая красная шапочка…

– Да нет, я просто шла по лесу в красном плаще, и…

Бруно слегка ущипнул ее за щеку и потом сразу же поцеловал:

– Мммм… знаешь, я бы охотно узнал подробности… все-все… но к сожалению, мне пора вставать, иначе самолет улетит без меня. Я безбожно проспал.

– Как?. – поразилась Малена. – Разве будильник не сработал?.. Я же поставила два, как ты просил.

– Сработали, оба, – он взял со столика часы и показал ей. – Честно говоря, я удивлен… ты обычно так чутко спишь, что просыпаешься от первой же фанфары, и я понадеялся, что моя добрая женушка в любом случае меня разбудит.

Она вздохнула:

– Наверное, это все новые штайнеровские таблетки… Усыпили меня как сурка. Прости, милый.

– Господи, да за что же?.. Я позвоню и поблагодарю Штайнера – он наконец-то нашел лекарство, от которого ты спокойно спишь всю ночь. Ну и… ты меня все-таки разбудила, дорогая Покахонтас, так что капитан Смит спасен, но ему определенно пора отчаливать в Штаты. Иначе отец наяву снимет с меня скальп.

Малена тихо рассмеялась и шлепнула мужа по руке: она не очень любила жестокие шутки, но Бруно все же дозволялось нарушать табу.

– Я сейчас встану и провожу тебя…

– Нет, не надо! Это отнюдь не ускорит мои сборы. Повернись на другой бок и отоспись за нас обоих. Я еще позвоню тебе перед посадкой в самолет.

– Тебя… тебя повезет в аэропорт Лука?.. – она знала ответ, но почему-то решила уточнить.

– Да. Надеюсь, что хотя бы он не проспал, и машину подготовил к отъезду… Черт возьми, половина восьмого!..

Малена, проявляя супружескую солидарность, встала с постели вслед за мужем и, пока он спешно умывался и брился в ванной, подошла к окну.

Лука не проспал: подогнал «мерседес» именно туда, куда и было нужно, к боковому входу, и теперь стоял рядом с машиной, курил и поглядывал по сторонам – то ли любовался цветниками и перголами, которыми так гордилась Белинда, то ли размышлял о чем-то своем… С такого расстояния Малена нечетко видела его лицо, но оно показалось ей хмурым и мечтательным в одно и то же время… например… как у Спартака, в первое утро в поместье Суллы… (7).

«Нет, конечно же, нет… это все мои фантазии, потому что я сама еще не совсем проснулась…» – она смущенно усмехнулась и спряталась за занавеску, чтобы Лука случайно не заметил ее, и все-таки продолжала смотреть.

В груди шевельнулось приятное тепло при мысли, что этот широкоплечий парень, удивительным образом сочетавший в себе нахальство и галантность, немного сердитый, но с хорошей улыбкой, не сдрейфивший перед Бруно и способный возразить Белинде, будет рядом с ней во время отсутствия супруга. Будет катать ее на машине по живописным окрестностям, охранять ее, а значит, она сможет целые дни проводить на озере, и возвращаться домой только под вечер. Значит, она сможет избежать завтраков и обедов в компании свекрови (Малена не сомневалась, что Белинда непременно приедет «навестить мышку», может быть, даже раньше, чем самолет Бруно приземлится в Нью-Йорке) – и останется только пережить совместный ужин…

****

Принц благоразумно оставил «мерседес» в двух кварталах от «Пестрой кошки», рядом с мастерской Змея, но Монику все равно перекосило от злости, и она едва не выпрыгнула из платья, стоило блудному приятелю перешагнуть порог пиццерии.

«Явился все-таки, чертов засранец! И где его только носило два дня, если не в Терни, с этой мандой, „синьорой Фантони“?»

В нетерпении выяснить всю подноготную, она чуть резче, чем требовалось, поставила на столик тарелки с лазаньей и кружки с пивом, и пена выплеснулась наружу.