Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823

Что же мою красную книжку? У меня там иное годилось бы сюда. Чего лучше, как прислать бы с Бобринскою. Но нет, ты недогадлив! Перовский Алексей к вам поехал и скоро воротится: пришли с ним.

В Москве я упивался Италиею и точно блаженствовал: итальянская труппа очень хороша. Такое наслаждение в Москве невероятно. По музыке Россини можно Богу молиться: она шевелит душу и вливает какую-то весеннюю похоть в кровь. Не понимаю Батюшкова! Как скучать в отечестве Россини и его музыки! Я от них почти Москву полюбил. Московские вислоухи мало понимают: боюсь, что опера не удержится; впрочем, на зиму все станет. Я на днях, шутки в сторону, заснул с «Туркою в Италии», бредил о нем всю ночь и проснулся с ним. Никакая поэзия надо мною действия того не в силах сделать. Стихи и вообще слово тем и ограниченнее музыки, что они её полнее. Музыка намекает, но за то поле её намеков – безбрежность. Слово много высказывает, но не все, и потому всегда наткнешься на нельзя. Приезжай в Москву зимою, хоть для Россини: право, тут есть живая вода.

Жена отвезла сегодня в город Николеньву, который не очень здоров. Бог знает, чего ждать? Мы так несчастны в сыновьях, что сердце замирает. Знаешь ли, что указ Ивана Ивановича – не совсем в либеральном смысле, ибо противится пользе малых владетелей. Он только хорош разве в том отношении, что не размножает числа торговцев человеческой крови; но однажды эта кровь принята за собственность, – лучше быть ей разлитою по многим рукам, нежели густеть в руках малого числа. Неизвестно еще, кто у нас более прирос к крови: полнокровные ли или другие? Конечно, в последних менее образованности, и следственно – более закоснелости в навыках; но если растолковать им дело и просветить их ум, то, вероятно, они скорее других согласятся на пожертвование. Мелкопоместному не трудно будет искать в другом промысле двух или трех тысячей рублей, которые он при поте лица вытягивает из крови своих рабов; но нашему брату не легко будет вызывать из земли сто тысяч рублей, которые теперь, лежа на боку, выкачиваем, как насосами, из своих. В мелкопоместные владения душами – привычка, мода. Иной хочет иметь десять мужиков, как вице-Сушков хочет иметь малую толику из Священного Писания в письме своем потому, что и у всех есть. Мы, полнокровные, Магницкие, мы промышляем кровью, живем, строимся на крови, как он на набожности, которая у него безбожнее нашего бесчеловечия. Впрочем, если Николай Иванович пришлет мне основу, то я вотку ее к себе.

Что-то твои письма стали поздно приходить? Твое 15-ое пришло во мне вчера, то-есть, 21-го, а может быть к Дружиницу и 20-го. Впрочем, так я думаю и будет: пять дней по дурной дороге немного. Нет ли у тебя голоса Шишкова о собственности? Пришли, если можно. Да нельзя ли хоть за деньги доставлять мне все бумаги, которые по городу ходят. У меня здесь голос Мордвинова о бюджете. Я его еще не дочитал, но начало, мне кажется, темно думано и тяжело писано: «Часть, назначаемая из стяжаний каждого, тогда бывает умеренною и праведною, когда ни у кого не отъемлет необходимо потребного для собственного его благосостояния.» Нет, она бывает тогда праведна, когда собирается со всех только то, что нужно, необходимо для благосостояния государства. Иной и тяжелый налог, да законный; другой и сноснее, да произвольный; плачу первой охотно, другой меня за живое дерет. В военное время десять рекрут мне не тягостны. ибо выдаю их с тем, чтобы они защитили мое селение; в мирное и два поставить мне больно, ибо не вижу необходимости и святости в требовании. Вот главное. Гласность – совесть государств. Знай я, за что плачу и на какой конец, – и все легко; ибо все-таки в итоге моих расходов частных выводится доход мне благосостояния, как части общества. Самый расточительный не бросит копейки в воду; самый скопидом издержит тысячу рублей на нужное.

Письмо мое пахнет стариною; по крайней мере, количеством, если не качеством. Я все еще, или я решительно уже не тот. Любезнейшую из сестриц и именинниц поздравляю от всей души.

28-го.

Сейчас получаю «Сын». Помилуйте! Эпохе преобразования, введенной: не эпоха введена, а преобразование. Успехам дружбы: перекреститесь! Утехам! Ведь это все поживки Каченовскому! А статья Александра Лабзина верно, исправно напечатана] Небольшие пиесы!и Ах, вы! Скажи Воейкову, чтобы выставил он эти ошибки. Хороша критика Воейкова поеме Раича! Это грабеж: целиком дерет из него и только. И чем кончает: определением присутственного места, то-есть, без всяких доводов, оговорок, а так в силу быть по сему: «Воейков». И зачем назвал он свою критику: «Разбор поэмы»; лучше: Набор поэмы. Ненавижу это шарлатанство Гостиного двора в литературе!

Иван Иванович пишет ко мне, получив отрывок из моего «Известия» о нем: «Ни слова не скажу о моей к вам признательности: она трепетала в груди моей и обнаруживалась в глазах, когда я читал ваш отрывов, а на словах неизъяснима. Но в то же время, признаюсь, совестился, что вы умели искусить меня: строгость характера требовала бы от меня не знать ничего прежде публики.» – Не показывай этого всем, а дай Карамзину. Я сегодня часов восемь не вставал от письменного стола. Работа подвигается к концу. Скоро оставлю свою остафьевскую Эгерию. Я в Москве ничего путного делать не в силах: здесь работать мне на бессмертие. Варшавские письма отдай Туркулю. Если коляска не продалась, а вино не прислано, то что должен я тебе? Письма варшавские всегда под росписку. Одно письмо в контору к Северину.

421. Тургенев князю Вяземскому.

[Ноябрь-декабрь. Петербург].

Посылаю тебе кучу пакетов, а к следующим почтам оставил еще восемь частей «Revue Encyclopеdique».

Благодарю за стихи сестрам: прочел им. О книгах спрошу Сленина; но поверишь ли, что с определениям Сперанского докладчиком совету и государю по законодательной части, я еще более хлопот получил и даже выдти не имею времени. Найди себе другого хлопотуна, а меня держи для важных оказий.

Уваров Фовицкому помочь не может. Решил академик Круг и подтвердил министр. Прости! Пришлю новые стихи Козлова. Между тем вот посвящение оных:

К А. И. Тургеневу.

Моим стихам смеешься ты,
Тебя я забавляю
И вздорные мои мечты
От сердца посвящаю.
Вот стансы, в коих толку нет:
Вводи ты правду в белый свет,
Гони порок в изгнанье,
Быть добрым, милым продолжай,
Надеждой будь Совета;
Стихи мои хоть в печь бросай,
Но другом будь поэта.

422. Тургенев князю Вяземскому.

1-го декабря. [Петербург].

Красовский не пропускает восьми стихов твоих в «Снегу», где ты говоришь о тесноте ног и прочее, и просит почтенного автора переменит, и прочее. Я употребил хитрость, чтобы взбесить Красовского, и отдал стихи Воейкову, который уверен, что Бируков их пропустит без перемены для него в «Прибавления Инвалида».

Присылай еще стихов. рассмотрение прозы еще не кончено.

423. Тургенев князю Вяземскому.

6-го декабря. [Петербург].

Рукопись получил и вчера прочел. Много нужно исправить в редакции. Николай- еще не читал.

Поручение твое исполню о сойдусь с Блудовым и Севериным, хотя с последним и трудно мне сходиться, ибо душа его мельче его роста и тонее его ног.

Сестра-вдова играла прекрасно в спектакле у Уварова и в большой моде; другая нездорова. Перестань врать, мой милый, в письмах! Билеты на Пушкина получишь.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому.

424. Тургенев князю Вяземскому.

13-го декабря. [Петербург].

Получил письмо твое и объявление еврея. Посылаю ein Gegenst?ck для твоего собрания писем от Перов[скаго].

Писать нет времени. Академическое твое поручение постараюсь исполнить, но не знаю, есть ли у меня твое послание в Дмитриеву. Кажется, ты взял его.

Вчера был великолепный бал во дворце. Четыре новых камергера: Дивов, что в Париже; Обресков, что в Вене и прочие. Тургенев.

425. Тургенев князю Вяземскому.

16-го декабря. [Петербург].

Не имею времени писать, оттого что сижу за твоею рукописью, исчерченною уже Блудова карандашом и прочтенною Севериным. Сегодня или завтра покажу ее Карамзину и потом пришлю на твою конфирмацию.

Сестры благодарят за билет о поднятии животов, а я за солонину. Тургенев.

Для князя Гагарина в Париже нужны сведении о Пожарском, Минине и о Сибири. Спроси о первых Малиновского моим именем и пришли все, что он дать может, то-есть, печатное или и письменное, если решится. Он, кажется, писал о Пожарском и, вероятно, о Минине. Я писал князю Гагарину, что буду тебя просить о сих сведениях.

426. Князь Вяземский Тургеневу.

18-го декабря. [Москва].

Я писал к тебе на прошедшей неделе с Левушкою Давыдовым, но он за дурною дорогою воротился с дороги. Письмо оставляется до случая; в нем найдутся, может быть, иглы, которые заденут твою оффициальную совесть.

Билеты на Пушкина получены. Каково идет у вас подписка? Похлопочите, добрые люди! Василий Львович все-таки наш: «На трубах наших повит и нашими мечами вскормлен».

Вот конец моего «Известия». Кажется, конец окончательный – уже у вас, но, все равно: вот двойвик. Только поспешите выслать мне замечания: пора представить мне. Как вы думаете, будет ли за что воевать с ценсурою? Доволен ли Николай Иванович некоторыми намеками, сколками мнений? Тут пульс одной истины бьется непрестанно, невидимый, но ощутительный. Я сегодня нашел в газетах: «Ainsi il y aura un cours de droit naturel fondе sur l'explication de l'Ecriture sainte». Где ты думаешь? В Казани? – Нет, в Неаполе. Мне хочется кричать: «Караул!» Что за погода! Пары, дождь, ни снежинки. Того и смотри, что Москва обарцелонится, и желтая лихорадка выползет из луж.

Вот и «Послание к Дмитриеву», известное. Нельзя ли меня заставить – в лужу, то-есть, в Академию. Каков Каченовский с своим Леклерком! А иное дурачье проливает верноподданные слезы и говорит: «Вот настоящий патриот своего отечества!»

Скажи Плетневу, чтобы он дал тебе 25 билетов Пушкинских, и, запечатав их с прилагаемым письмом к Фовицкому, отправь в Варшаву через Туркуля, которому скажи, что за переездами, хлопотами, домом, не мог еще отвечать ему на последнее письмо. Да спроси у него, что должен я ему за книги и «Moniteur». Не забудь, моя. радость, и урви минуту между утреннею просвирою и вечернею маионезою для исполнения моей просьбы.

Приезжай, как путь станет, послушать наших итальянцев; право, новая жизнь вливается в жилы. Поверь, что и у вас нет таких голосов, не исключая даже и голоса Шишкова или Милорадовича.

Завтра утром – на погребение Окулова, которого смерть оторвала после трехдневной болезни от семейства многолюдного и без него пропадшего; после обеда – слушать «Ченерентолу», а вечером – к вашим парижским симбирякам Киндяковым, которые, говорят, живут прекрасно. Вот жизнь Тургенева и всех православных – христиан! А мы еще топыримся и важничаем! Все возвышенное – приделка к жизни, и пристало ей, как седло корове. Бурда и только, одна гуща. Как ни мешай, жемчужина не всплывет. Это обман, но жизнь этим обманом держится. Давай ловить! Что делает жемчуголов Жуковский? Много ли раковин навезет? Ему должно будет грянуть на публику чем-нибудь тяжким, а, ради Бога, не давайте ему метать бисер в журналы. Публика, то-есть, свинья, топчет его без понятия. Все к нему веру потеряли. Он молчи или снова заколдуй. Скажи ему это непременно, когда он воротится. Прости! Читайте и выручайте скорее моего «Дмитриева». Глинка меня, я чаю, уже ждет. Спроси у Греча присланную ему биографическую статью Дениса Давыдова. Прелестная шутка! А каков Шаликов! Не даром кипит в нем горская кровь! Блестящую сестру отдаю тебе и свету, но сердцем поклоняюсь страдалице смиренной. Братьям мой поклон.

19-го.