Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни

– Очень жаль… Ваш Игрушечник мог бы быть непревзойдённым настройщиком музыкальных инструментов. Люди с таким слухом в мире большая редкость… – Он помолчал и добавил. – Никогда бы не подумал, что здесь в лесу… В это трудно поверить…

– Уведите немца, – приказал командир отряда. – А вы, Игрушечник, останьтесь.

Когда немца увели, командир встал из за стола, подошёл к бойцу и крепко пожав ему руку, обнял и поцеловал. Затем, пересилив волнение, проговорил:

Командование соединения имени Феликса Эдмундовича Дзержинского выражает вам, Пётр Андриянович, благодарность. Мы послали на вас представление к ордену «Красная звезда» и крепко ещё раз пожал Игрушечнику руку.

Послесловие

Через много лет после войны дети Петра Андрияновича (Игрушечника) нашли в его военных документах характеристику, выданную ему командованием отряда, где и было сказано о том, что Пётр Андриянович представлен к ордену. Только ордена он так и не получил. Когда, автор этих строк спросил об этом отца, тот только улыбнулся и сказал: «Не до орденов тогда было. Случиться всякое могло. Вернее всего, самолёт с документами до большой земли не долетел. Но, не это главное. Каждый день, прожитый на войне, почитали за божью награду. Главная награда, это та, что я домой вернулся и чести не потерял». Больше он об этом никогда не рассказывал.

Нет, отец мой не был игрушечником, а вот свистки делал отменные. Такая молва о нём в родстве закрепилась, а уж был он действительно игрушечником, или нет, бог его ведает. По рассказу – вроде как был, а с другой стороны, вроде, как и нет. Я думаю, что был. А вот в родстве, почему-то, так не считали. У игрушечников, к этому делу особая мерка была. Нам, сегодня этого не понять.

Эксклюзив

В этом рассказе описывается история, произошедшая с игрушечницей Пелагеей. Только не с той Пелагеей, что оборонялась от волка игрушками в стародавние времена, об этом вы читали, речь идёт о другой Пелагее. Та была Андрияновна, а эта Ивановна. А вообще-то они родственницы. Муж Пелагеи Ивановны родной брат Пелагеи Андрияновны. Пелагея Андрияновна лепила, а потом продавала игрушки на «Сенном» и «Пешке», а Пелагея Ивановна лепила и продавала на «Шарике» и «Стадионе Волга» в Заводском районе, в самое что ни на есть перестроечное время, то есть, что гораздо позже, чем Пелагея Андрияновна. Вот и вся разница. История же, которую поведала Пелагея Ивановна, так и просится в книгу. В общем, дело на первый взгляд, может показаться пустяковым, только не для Пелагеи Ивановны. Такого поворота она в своей игрушечной практике не ожидала. Сейчас подобные взгляды не новость, а вот тогда-а!.. В общем, обо всём по порядку.

День погожий. Светло. Солнца нет, а так ярко, насыщенно, будто всё окружающее: деревья, дома, столбы, изгороди сами производят диковинный золотистый, похожий на подсолнечное масло, свет. Он каплет отовсюду, откуда, только можно. Этот свет издают даже вчерашние лужи. Все эти новомодные купеческие лабазы, сделанные из современных материалов, холлы и витрины зазывно светятся, источая теплоту и свежесть.

Люди идут по толкучему базарному проходу румяные от тонкой осенней прохлады, которая не заставляет человека кутаться, а наоборот, прохожий с радостью подставляет под свежесть утра свои щёки и грудь, распахнув, невесть для чего, наброшенную куртку. Один пожилой чудак в малиновой ветровке остановился, задрал неестественно голову к верху и, оторопев, смотрит в раскинувшуюся над головой янтарную вечность. Свалилась у чудака шапка, растрепались редкие волосы, а он и не замечает, поднял шапку, смеётся во весь рот, а во рту три зуба в разрядку, доволен, будто только отошёл от причастия.

Небо светло и прозрачно до такой степени, что хорошо просматривается тысячевёрстное пространство над головой и видно не только луну, но и ближайшие звёзды, которые от любопытства приблизились к земле, чтобы, рассмотреть эту чудную планету-крошку, в северной части которой творится что-то интересное и непонятное даже для их миллионолетнего разума. Великолепно, чудно, невыразимо. Невыразимы эти торговые ряды, невыразим воздух, невыразимо пространство и хочется верить и любить эту страну, этих людей, проникнувшись гордостью за их прошлое, настоящее и будущее. Да-да, вы не ослышались, и настоящее тоже, ибо только русская воля и гениальное необоримое терпение смешало все ближние и дальние планы «всех любящих русский народ»; и будущее тоже, потому как без России нет у земли будущего, ни хорошего, ни плохого, ибо закоснеет человечество, заплутается в мирозданье и не будет светильника среди народов, который бы указывал им нужное направление. Э-ге-гей!!!…, чудак! Смотри в небо, наблюдай безбрежную высь, ищи ответ на вечные вопросы, удивляйся и радуйся, и пусть валится с твоей головы шапка, потому как ты это можешь. Всё прейдёт, всё изменится и только останется прежней русская душа и русский дух, носящийся на необозримом земном пространстве севера евразийской суши. Так это есть, так это будет и впредь на все времена.

На базаре «Стадион «Волга», у прохода, что тянется до самого железнодорожного моста, маленький столик. За ним, не смотря на погожесть дня, стоит тепло одетая Пелагея. Знакомые продавцы весело переговариваются, рассказывая последние базарные новости. На столике глиняные игрушки, а рядом со столиком – горшочки для цветов. Горшочки стоят прямо на земле. Народ движется, покупатели подходят и отходят, унося с собой: кто горшочек, кто игрушку, а кто подходит просто так, поглазеть. Такого человека видно издалека, у Пелагеи глаз намётанный, она относится к таким покупателям терпимо: – «Сам не купит – так людям расскажет, что видел. Людская молва для продажи многое значит, от этого тоже прибыток».

Пелагея всегда с удовольствием рассказывает интересующимся про игрушку, про горшки. Говорит обычно, не торопясь, со знанием дела и люди понимают, что за стойкой стоит профессионал, а не перекупщик.

–Игрушки – то из местной глины? – вопрошает очередной покупатель, мужчина лет сорока с окладистой бородкой с проседью. Это «дока». Он всё знает и обо всём имеет своё собственное мнение.

– Конечно из местной.

– А как же известь? Местная глина этим грешит… – пытается подловить игрушечницу знаток.

– Для «сушки», что без обжига делается, известь только на пользу…

– Я не о «сушке», – парирует дока. – Обжиг – то проблемный, факт.

– «Не хочешь – не бери. – Урезонивает покупателя соседка справа, Люба, полногрудая женщина в очках с добродушным круглым лицом. – Подойдут, а ты ему ещё и лекцию должна прочитать, что за народ?.. Покупай. Вон, какие игрушки красивые! Нигде таких не найдёшь…

– Эксклюзив, я не спорю, а всё же…, как с известью справляетесь, если вы, конечно, понимаете, о чём я говорю? – А сам так испытующе смотрит, пытаясь уловить в лице Пелагеи оттенки тревоги или смущения.

– Вы о белых сосульках что ли? – уточняет та.

– По-вашему сосульки, а по-научному кальций… – поучительно сказал дока.

– Сын мельницу сделал, на ней глину в пыль размалываем. Так даже лучше получается. Размолотая в глине известь, придаёт черепку пористость, от этого краска лучше держится.

– А вы, бабушка, действительно профессионал, – уже миролюбиво, переменив тон, уважительно проговорил мужчина. – На такой вопрос только узкий специалист ответить может. Теперь верю, что вы не из этих, – и он многозначительно поднял вверх палец.

Дока тут же купил глиняного двухгорбого верблюда и прокомментировал: «Я из-за Волги приехал. У нас этой живности до недавнего времени было пропасть, а теперь редкий и, можно даже сказать, исчезающий вид». Он сунул игрушку в карман и, поблагодарив Пелагею, тут же смешался с толпой прохожих.

– Экзамены устроить решил,– покачала вслед доке головой Люба, – доцент выискался. А ты ему Полюшка, раз и – разевай рот шире. – Она весело засмеялась. – Нечего им секреты рассказывать… пусть сами попачкаются, если интересно.

Замолчали.

После небольшого затишья около столика к игрушкам подошли два молодых, высоких, модно одетых парня. Один плотный, кучерявый с длинными белёсыми бакенбардами, крепыш лет двадцати пяти, другой казался гораздо моложе с тонкими чертами лица интеллигента с ещё ни разу не бритыми усиками и папиросой во рту.

– Трофим! Как раз то, чего ты искал, – кивнул на игрушки крепыш.

– Может быть, может быть, – проговорил, тот, кого назвали Трофимом. При этом он не вынул папиросу из рта, а только загнал её языком в угол, затем присел около столика и стал внимательно рассматривать его содержимое.

После непродолжительного рассматривания, он вдруг проговорил раздумчиво, медленно произнося слова, говоря более для себя, нежели для окружающих:

– Нет, никогда не появится в России новая игрушка…, ни-ко-гда… так и будем лепить старину… . Нравится нашим людишкам в лаптях ходить…, ой! нра-вит-ся-я.

– Интересно, что ты понимаешь под новой игрушкой? Объясни бабульке, она может быть её и сварганит во временном промежутке между выпечкой блинов и пирогов, – мягко улыбаясь, сыронизировал крепыш и вполголоса хохотнул.

– Помолчи, Макс, – процедил Трофим сквозь зубы. – Не слепит,– подытожил он, затягиваясь папиросой. – Новая игрушка нашим бабкам не по зубам, видение не то.

– Этому, Троша, учить надо, – вставил крепыш.– Откуда оно появится. По телевизору, поди, только Зыкину смотрят.

– Много её напоказывали. – Вставила Люба. – Одни хварыздалки по сцене бегают, – и с видом знатока медийного пространства замолчала. Кто такие «хварыздалки» она не объяснила. На фоне недоговорённостей, создалась тягомотная пауза. Трофим ещё немного покопался в игрушках и сказал, обращаясь к товарищу:

– Ты, Макс, прав. Появится этому видению неоткуда. Но и это, мой друг, неплохо, если чуть осовременить. Ты как на этот счёт?

Макс придвинулся поближе к прилавку, взял в руки глиняную бабу в косынке, что торгует калачами, повертел в пальцах, многозначительно почмокал губами, вывернув в глубокомыслии нижнюю губу так, что она, заехав на верхнюю, капризно оттопырилась, проговорил:

– Ну, если орало сделать побольше и покруглей, одежонку пофартовее, губы налепить потолще, да накрасить их поярче, попу чтоб отклячила, да одну ножку этак игриво подняла, каблучком к пояснице, а-а? Что скажешь?

– Не хохми, – буркнул Трофим.

«Искусствовед что ли?», подумала Пелагея, глядя на задумчивое лицо Трофима, на его длинные тонкие пальцы и спадающие на лицо волосы.

– А ты, Троха, объясни, чего тебе надо?– проговорил крепыш. – Наш народ смекалистый, быстро схватит и выдаст, ты на этот счёт не сумлевайся.

Макс при этом особо нарочито произнёс последнее слово.

Трофим отрицательно покачал головой. Он продолжал рассматривать фигурки, поочерёдно беря их со стола, то рассматривая их через очки, то поднимая очки на лоб и отводя игрушку на вытянутую руку и всматриваясь.

– Н-да…. Забавно, но не то, – произносил он глубокомысленно отдельные слова и фразы. – Эксклюзив, конечно, и ничего больше… Этого недостаточно, шарм есть, но не тот, философии в них не хватает, философии…

– Какого тебе рожна надо? – занервничал товарищ, – безделушки они и есть безделушки. Ты что, в них решил увидеть сакральный смысл бытия? Подгон не тот. Наш народ кроме глупых баранов ничего путного сделать не может, это факт,– и опять тихо хохотнул.

– Да нет, не безделушки это, Макс, не без-де-луш-ки… – опять медленно и тихо проговорил Трофим и, помолчав, добавил. – Столько лет безраздельного господства и на земле, и в воздухе, как говорят военные, и на тебе…, не привилось. На разных веточках привилось, а на стволе, нет.

– А ты был уверен, что она исчезла? Ты желаешь, чтоб её не было?.. – быстро и нервно заговорил крепыш. – Нет ничего проще – скупи у этой бабки игрушки на десятилетие вперёд, и вопрос исчерпан, – и он опять самодовольно хохотнул.

– Дурак, ты, Макс, прости за грубость. Меня заботит, отчего новая игрушка не появилась, а не почему эта не исчезла, – проговорил Трофим не смотря на товарища, и продолжая внимательно вглядываться в игрушку. Он смотрел так, будто это были не глиняный барашек, дородная хозяйка с ведром молока и не калачница, сделанные три дня назад, а находка с тысячелетним прошлым. – Если желаешь знать, подобными изделиями определяется пульс народного организма, оценивается его самосознание и историческое самочувствие.