Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни

– Для этого надо спрашивать политологов и врачей, а не рассматривать глину на базаре, – парировал крепыш. Трофим саркастически улыбнулся. – Только ты, Троха, сам себя обманываешь, – продолжил Макс. – Ты же прекрасно понимаешь, что пока существует ЭТО – не придёт ТО, место занято. Для того, чтоб новое пришло – этого на прилавке не должно быть…

Он специально сделал упор на слова ЭТО и ТО.

– А оно, Макс, есть. Понимаешь, есть… Все магазины продвинутой игрушкой завалены… а оно не исчезает, даже не мутирует… Стоит здесь себе на прилавке в рядах и жизни радуется… Вот она и по-бе-да. Не победа это, а фига в кармане, которую народ держит…

Пелагея не особо прислушивалась к разговору этих покупателей. На её веку всякое было. Бывало, и раскритикуют товар, чтоб цену сбить, а под конец купят. Так и эти, пусть бормочут про эксклюзивы и прочее, это её, Пелагеи, не касается. А касается её то, что коммунальные платить надо, а денег всё-ничего, вот она и старается. Потом внучатам тоже подарки какие-никакие купить надо. Для детей подарки – первое дело. Без подарков никак нельзя. А лепить что?.. лепить она привычная, хотя дело и не слишком спорое. Тут тебе и глины привезти надо, и просушить, и намять, и прочее… Торговля тоже неплохо идёт, не перевелись ещё ценители её искусства. А что до философии, то она у неё самая простая – лепи доброе, светлое, чтоб, глядя на игрушку, душа отдыхала, а там, как Бог даст, так и будет. И ещё она верила в то, что каждая добрая, хорошая игрушка сродни иконке, потому как о добром печётся, в добре наставляет и на великое человеческое предназначение ум-разум наталкивает. Не зря её сосед, дядя Гриша, как не придёт к ней в дом за чем- нибудь, так домой сразу торопится. А почему? Однажды он ей так и брякнул: «Ты меня, Пелагея, извини, перед твоими игрушками находиться как-то неловко. Вроде как в душу смотрят и жалеют душу мою непутёвую. Лутче б в рожу мне плюнули, иль укорили…, а они жалеют, участие к моей дрянной жизни выказывают. А я жалости не терплю, сама знаешь. Уж лутче по зубам и за пьянку мою, и за прочее».

Неплохой был Григорий мужик, пил только, а совести до конца не пропил, игрушек, вишь ли, стеснялся. Матершинник правда был, а при женщинах и детях не ругался. Это Пелагея ему в большую заслугу ставила, потому как в семье её отца Ивана Андреевича и матери, тоже Пелагеи Ивановны, никто чёрных слов не употреблял, да и свёкор этим не грешил. Знала Пелагея и то, что пред тем, как игрушку лепить – надо помолиться, а когда лепишь, чтоб никакая скверная мысль твою голову не посещала, потому как это всё ребятишкам передаётся, вот такое игрушечное правило. Надо чтоб детям передавались добрые мысли и добрые чувства. Если при таких настроениях, да с молитвой игрушку лепишь, то от такой игрушки и отдача соответствующая будет. И в этом Пелагея ни один раз убеждалась.

Однажды неподалёку от её столика ребёнок у родителей закапризничал, упал, стал по земле кататься. Они ему и игрушки, и конфеты, и строгостью хотят взять, а он, знай, кричит на весь базар и ни на что не реагирует. Пришлось Пелагее взять глиняную игрушку и подойти к малышу. Через минуту ребёнка как подменили, куда и слёзы делись, щёчки порозовели, игрушку держит обеими ручонками, улыбается и этак, по-детски, с ней разговаривает, лопочет. Родители молодые, дивуются. А что там дивоваться, ребёнок лучше их знает, что ему ближе и милее. Тут, какую игрушку, станком сделанную, не дай, всё не то, хоть самую наикрасивейшую. Родители мальчика потом к Пелагее подходили и удивлённые рассказывли, что их Витеньке какую игрушку не дай, всё на полдня хватает Он её или забросит, или разобьёт, а эту, вроде, по всем законам физики должен давно разбить, а она всё целая и на месте. Про другие, разбитые им, игрушки даже и не вспоминает, а тут краска чуть отколупнулась, заставил отца подкрасить и вообще с ней не расстаётся – он в постели – и глиняшка под боком. Вот такая была история.

«Что-то долго мои покупатели выбирают,– мелькнуло в голове у Пелагеи. – Толи разборчивые да привередливые попались, толи себе на уме с горошком?

– А вы не могли бы показать ещё чего-нибудь, – обратился к Пелагее Трофим.

– А чего ещё показывать? – спросила недоумённо игрушечница, – других не делаем.

– Однако ж, посмотрите, а вдруг, что к душе выищится, – поддержал товарища крепыш. – Вдруг на дне этого коробка философский камень окажется?

– Какой… какой… камень? – Пелагея занервничала, обиженно пододвинула к себе коробку с игрушками, стала шарить внутри. – Никаких камней не держим, ни в коробке, ни за пазухой. – Хотя ей покупатели не нравились, но других пока не было, а тут, глядишь, чего-нибудь, да возьмут. Внутреннее чутьё ей подсказывало, что этот покупатель не её покупатель, чужой. Вон про какую-то новую игрушку толкуют. Видела она у внучки эти новые – так, срамота одна, «ни для духа, ни для брюха». Немного погодя она вытащила из коробка несколько изделий. Тот, что с усиками смотрит, но не уходит, медлит, ждёт, когда Пелагея ещё чего из короба вытащит.

– Нету боле, – проговорила Пелагея, – машинально вытаскивая из коробка оставшиеся игрушки. Она даже не посмотрела, что вытащила, но увидела, как лицо у «искусствоведа», наблюдавшего за её действиями, сразу вытянулось, глаза просияли и всё его существо, выразило недоумение и восторг. Он взял прямо из Пелагеиных рук игрушку, не дав поставить её на стол и стал вертеть перед лицом приговаривая: «Это то, что надо… умеют же, когда захотят… Вот тебе и русская сиволапость, вот тебе и бабка с термоядерным прошлым… а!! Макс!.. Макс!!.. Гляди чего!?… а… да гляди скотина ты рыжая, – воскликнул он от переполнившего его чувства изумления и восторга, а не для того, чтобы обругать товарища.

Пелагея посмотрела и ахнула – в руках Трофима она увидела зайчонка, которого она собственноручно собиралась отправить в бой и брак, да не отправила. Только, как он оказался в коробке, она объяснить не могла. «Видно впопыхах сунула, когда на базар собиралась, – подумала Пелагея и щёки её стыдливо зарделись. – Искусствовед небось, специально изумляется, чтоб её в неудобное положение поставить». Она уже хотела сказать, что это брак, что игрушка случайно попала в коробку. Только она ничего не сказала. Руки Пелагеи стали подрагивать то – ли от волнения, то – ли от ворохнувшегося в груди стыда. Такого с ней ещё не случалось. Покойный свёкор говорил, что если игрушка самому не нравится и если у двух одинаково слепленных не находится отличий – это брак. У каждой игрушки, как и у людей должен быть свой характер, а он передаётся через взгляд, мимику и так далее. И если с точки зрения свёкра подходить, то этого зайца даже браком назвать нельзя. «Сейчас взять и выбросить, – мелькнуло в голове, – неудобно, невесть что подумают, а им, видно, лишь бы посмеяться…»

Заяц, конечно был… Даже слов сразу не подберёшь, чтоб описать. Разве можно подобрать слова к этому через чур загоревшему в пламени изделию. Видно он в горне стоял не ахти как, вот и свалился в самое пламя. Огонь как бы в насмешку над Пелагеиным трудом учинил такое, что этого зайца даже игрушкой назвать стало нельзя. Скрюченные от жара уши опали и неестественно свалились на одну сторону, выпучившийся правый глаз смотрел зло и надменно. Правый же, наоборот ушёл в глубину, ехидно и насмешливо поблёскивая из – под надбровья, выражая ко всем остальным игрушкам своё презрение. Два передних зуба, которые Пелагея так любовно расположила, и они придавали травоядному самый, что ни на есть, миролюбивый вид, здесь, отслоившись от нижней губы и оттопырившись в стороны, кроваво и воинственно поблёскивали, будто это был вовсе не заяц, а вепрь, у которого на уме только и было – убить и зарезать. Наверное, уже и зарезал с десяток себе подобных и неподобных. Багровый цвет изделия, палевые с коричневыми подпалинами пятна, грязная с синятой от въевшегося дыма, клочками вспученная спина, подчёркивали в зверушке вардулачную сущность и разное иное непотребство.

– Трофим смотрел на изделие широко открытыми немного отрешёнными глазами. Его преоткрытый рот отображал восхищение, а образовавшиеся на лбу складки, говорили о глубокомыслии и сосредоточенной работе мозга.

– Клёво…. А ещё такого нет? – явно завистливо проговорил крепыш.

– Так, такой на весь мир один и точно такого нигде и никогда не будет, – проговорила сердито Пелагея.

– Полный отпад, – в восхищении вымолвил Макс, разглядывая вурдулачонка через плечо товарища.

– Среди эксклюзивов – эксклюзив, – выдохнул Трофим и, разогнувшись, весело и довольно сказал: – Берём, – вытащил из-за пазухи бумажник, засунул в него два пальца, не глядя, вытащил зелёную купюру и не дал, а засунул её Пелагеи в нагрудный карман халата. – Держи бабка. Порадовала. За хорошую работу не жалко. – И бережно положив изделие в добротную кожаную сумку, толкнул дружески товарища в плечо кулаком, сказал: – А ты не верил!.. Бабка-то цивильная… – и они, весело переговариваясь и переталкиваясь плечами, пошли по дорожке.

– Чего это они? – спросила с интересом Люба, – покажь.

Пелагея не спеша вытащила из карманчика купюру.

– Ба-а! Так это ж валюта! – Она взяла у Пелагеи купюру и стала зачем-то её рассматривать на просвет. – Не доллар это Поля… не доллар. Я доллары знаю. Может чего всучили?

– «Евро» это, – молвил дворник, отставив в сторону метлу, – не обманули. Так что, Пелагея, можешь домой отправляться.

– Это, Фёдор, почему?

– А потому, дурка баба, он тебе дал столько, что все твои игрушки, а заодно и горшки продашь, а столько не выручишь. Понятно тебе?

– И это что, за одного палёного?! – Удивилась Пелагея.

– За одного, за одного, – подтвердил дворник, – домой иди, ты свой миркендинг сегодня сделала. В следущий раз, ты их всех в огонь засунь, да и поддай жару. Иди, иди, говорю.

– Это как же домой? – встряла в разговор Люба. – Не для одних же денег она всю эту красоту творила. Ты, наверное, Фёдор, не опохмелился, чё несёшь то, уши б не слушали.

А Пелагея стояла и не знала, что ей делать. Радости особой от продажи не было, одно только не проходящее смущение, словно с подворотни ветром обдувало душу. В следующий раз, укладывая игрушки в горн, она особо следила, чтобы изделия на поду стояли устойчиво и прежде чем замазать глиной творило, обязательно ещё раз проверяла, всё ли сделано так, как положено.

Ноябрь 2011

Как саратовской игрушке наряд придумали

Давно это было. Очень давно. Уж никто не помнит тех игрушечников, что в Саратовской земле до Григория жили. Канули в вечность и их творения из глины. Возможно, даже сейчас, кто-то случайно и выкопает из земли нечто такое, или вывернет из земли лемех плуга прозеленевшую штуковину, или подмоют воды речки свои крутые берега и низвергнутся с высоты огромные пласты лежалой земли в воду, увлекая с собой древнего глиняного конька или козлика, сработанных неизвестным мастером, отмоют прозрачные воды речки Крюковки поделки от никчемной породы и заблестит, заиграет в перламутровых водах, среди полированных камешков, удивительная красота. И это будет такая красота, что сыскать подобной в подлунном мире невозможно.

Да, давно это было. Ещё тогда, когда первые поселенцы появились на берегах речки и начали своим теплом и потом согревать и разделывать эти, не ведавшие сохи и лопаты, уклонистые земли водораздела Волга – Дон. На этих уклонах речка Крюковка и образовывается. По весне завязываются ручьи в лесистых оврагах в тугой водяной жгут и нет для этого водяного жгута преград. Так и несётся сломя голову, так и режет каменистую подошву овражных суходолий, так и устремляется неистовый поток в речку Колышлей, а Колышлей в Медведицу, а та в самый что ни на есть Дон. Сойдут снега, стихнет речка и начинают питаться её неспешные воды от многочисленных родников. Лесная гряда в этом месте, шириной в полверсты будет, это и есть наивысшая точка водораздела. Все ручьи, что по ту сторону леса собираются, путь свой уже в Волгу держат.

После того, как город-крепость Саратов образовался, стали эти места обживаться – баре со своими крестьянами приехали и эти крестьяне первые сваи под дома забили и землю сохой тронули. Чтоб строиться, материал нужен. А что служит для крестьянина в этих местах строительным материалом: дерево, камень, глина, да песок. Фундаменты под дома сплошь из камня делали, с дубовыми околышами. Этого камня по склонам речки видимо-невидимо. А вот для скрепления камней глина крестьянину была нужна. Больше камень друг с другом ничем не свяжешь, чтоб дёшево и крепко. Стали крестьяне глину искать. За версту нашли залежь. Только эта глина им не совсем подошла, жирная, а песка, чтоб добавить, поблизости нет. Это потом, их правнуки, стали из этой жирной глины кирпичи делать. Пока же пришлось поиски наиболее подходящей глины продолжить.

Разумеется, в каждой деревне были свои смекалистые мужики. Был и в Крюковке такой крестьянин, Андроном звали. Смекалистый, в глине толк знал, потому как в тех местах, откуда его барин переселил, саманы делал и другие глиняные изделия, для приработка. Пошёл Андрон вверх по речке. Идёт, всякие овражки осматривает. А так как Андрон знал, что глины разного цвета бывают, то к любому обрывцу присматривается, пробные шарики из земли катает, на язык пробует.

В общем, нашёл Андрон глину. Дожди и вешние воды прорыли небольшой буерак, в нём и нашёл. Хорошая глина, серо-белая. Этой глиной хорошо дома обмазывать. Добавил в неё соломки для связки и хорошо. Дома все беленькие будут стоять, будто их нарисовал кто. Обрадовался Андрон, перемял пальцами кусок глины, слепил конька и овечку, на бугорок поставил, посмотреть, как глина сохнуть будет, не даст ли трещин и какие трещины будут? Для игрушек глинка даже очень подходит. Беленькие будут игрушки, вон подсохшие комочки глины, по цвету на свежестираные рубахи походят. Не совсем уж белые, а с серинкой.

Прилёг Андрон на бугорок, бороду солнцу подставил и задремал. Да только дремать ему недолго пришлось. Налетел шквальный ветер, пригнал лиловую с белой бахромой тучку и среди весеннего тепла и неги заплясал вокруг Андрона град с мелкой едучей крупкой. Град некрупный, колкий с ветром; так и режет лицо, шею. Накрылся Андрон епанчой, присел под куст ольхи, всё не так лицо посечёт. Только град ежеминутным оказался. Пролетела тучка, сгинул ветер, засияло солнышко, будто ничего и не было. «Чудно… – подумал Андрон. – Ладно, потом досушу поделки…» – и домой засобирался, односельчан порадовать находкой. Как не говори, а если есть глина рядом, то половина строительных дел, считай, сделаны.

Стряхнул Андрон с епанчи ледяную крупку с застрявшими в складках градинами, наклонился, чтоб поделки взять, да так и ахнул. Поднял конька с овечкой, рассматривает, а сам в усы улыбается. Сам – то, такое вряд бы выдумал, а тут, смотри, как дело с непогодью обернулось! Глядит Андрон на поделки и видит, впились мелкие градинки и ледяная крупка в мягкую глиняную поверхность и серебром с перламутром отливают, каждая грань ледяных кристаллов свой лучевой всплеск имеет, своим огнём горит. Такое сияние для Андрона не новость, всяк знает, что и град фигурный бывает, а про крупку ледяную и говорить нечего – бывало, упадёт на ладонь звёздочка-звёздочкой, и жалко, что такая красота тает. Пройдёт минута – и нет её, исчезнет без следа. «Вот так бы расписать игрушку» подумал он, – «только вряд ли такое по силам человеку, что Бог создал, такого повторить невозможно».

Тают на глазах Андрона красивые льдинки, освобождая пробитые ими ямки на теле игрушки. Каждая ямка свой рисунок имеет, где треугольнички выдавлены, где звёздочки, или ещё что. Андрон по безграмотности и названий многих не знает, и сравнить ему их не с чем. Только красота строгих форм от андроновой безграмотности хуже не становится.

Заметил Андрон – каждая грань в ямке по- своему лучи отражает. И тут, аж озноб по телу прошёл.

– Создать такую ледяную крупку, что в глину впилась – он не может, а вот ямки похожие оттиснуть, ему по силам. Тут голову ломать не надо – вырезал на торце прутика треугольничек, да вдавил этот треугольничек в сырую глину, так и хорошо, здесь тебе и углубление, и грани. А если эти углубления в виде треугольничков, кружочков, да звёздочек подкрасить, то о-го-го, как будет! Это не то, как он раньше на игрушку красу наводил.

Понял Андрон подоплёку случившегося, понял, как надо расписывать игрушку, понял, как надо класть ямчатый рисунок. Только невдомёк ему, как это лёгкая крупка, или градинка смогли в глине ямки оставить? Андрон об этом думать не стал, чудо, оно и есть чудо. А, как пришёл в строящуюся деревню, то перво-наперво сделал тройку игрушек из этой глины и простенький рисунок геометрический наложил, для памяти, а затем уж за постройку дома взялся. Только не знал Андрон слова такого – «геометрический». Это потом, через двести с лишним лет, грамотные люди эту роспись по глине, которую Андрон увидел и которую в скором времени обязательно освоит, назовут геометрической росписью, имя же глиняной игрушке дадут «Саратовская». Андрон же пока игрушку не лепит, он строит дом. Крестьянину без дома никак нельзя.

Вот и истории сей, конец настал. Умер Андрон, умерли его дети, кто от отца мастерство росписи перенял, умерли многие, кто после родился, игрушку лепил и успел состариться, одна игрушка не умерла, а живёт и благородством своим в чудной росписи, делает жизнь саратовцев краше.

Алёшкины скакуны

(Необыкновенная история, приключившаяся с мальчиком Димой, в результате которой, он научился лепить традиционную Саратовскую глиняную игрушку)

Я хочу рассказать вам, ребята, одну очень занимательную историю, которая произошла с вашим сверстником Димой Полозковым, который жил в большом городе, стоящем на реке Волге. Вы, наверное, уже догадались, что это за город? Правильно – это Саратов. Красивый город! И люди в нём красивые и мужественные. И история этого города славная. Гимназий же, школ и лицеев в нём не пересчитать. А мальчик этот – Дима, учится в школе, и занимается в объединении «Керамика» у Павла Петровича Тетерина. Ещё его ученики зовут кратко – «Два-П». В объединении Дима учится из глины лепить всякие вещицы. В общем, он занимается уже второй год и кое-что уже умеет делать. Особенно Диме удаются свистки, маленькие, заливистые. Никто из ребят не может сделать такого свистка как он. Только сегодня лепить свисток Дима не будет. Почему? Да потому, что Павел Петрович обещал объяснить новую тему. Какую? Послушаем, увидим. Он сейчас подойдёт.

А вот и сам Павел Петрович!.. В кабинет входит пожилой мужчина с седыми волосами при короткой стрижке. Обводит взглядом рассаживающуюся за столами шумливую ребятню. Тут, скажу я вам, пожалуйста, будьте повнимательнее. Давайте послушаем. Павел Петрович Тетерин всегда проводит занятия интересно. На его уроках – муха пролетит– слышно.

Учитель подошёл к своему столу и начал говорить.

– Вы, ребята, конечно, знаете глиняную Дымковскую игрушку!– Павел Петрович многозначительно помолчал, чтобы сконцентрировать детское внимание. «Знаем, знаем!», раздались голоса.

– Это игрушка – знаменитость,– возвысил голос Павел Петрович,– она известна во всём мире. И знаете вы о ней потому, что об этой игрушке пишут в учебниках, о ней можно услышать по радио и просто увидеть эту игрушку на прилавках магазинов, потому, как лепили её не только в давние времена, но лепят и сейчас.