Странные истории

– Так вот, – продолжила баба Даша,– Это сваты рассказавали. Заспорили они и чуть ли не до драки. Вадим Парфёнов Сысоя за грудки начал брать. А Сысой и крикни ему: «Полезай на столб!» и пальцем указал. Парфён, как бросится к столбу и мигом макушки достиг, а слезть не может. Это зимой в валенках и полушубке. Сысой ушёл, а мужики начали Парфёна со столба снимать. Столб высокий и гладкий. Пришлось две лестницы связывать, чтоб достать. Кое -как от столба оторвали… Потом ему литр ставили, чтоб на этот столб залез, а он

– А я о чём говорю! – Дядя Яша недовольно хмыкнул и продолжил.– Ладно, Натолий, это давно было, а про Сергунькину свадьбу знаешь, всё совсем недавно произошло. Я на свадьбе не был, а у ихней колитки стоял, когда молодых увозить стали. Лошади в санки были впряжены правленские. Огонь, а не лошади. Федот на облучке. Тронул Федот вожжами коней, а они ни с места. Вперёд шага не могут сделать, только на дыбы встают, как перед стеной какой. Так и не тронулись. Других лошадей впрягли, тогда праздничный поезд и тронулся. Разве, Натолий, ты про это не слыхал? На свадьбе той за молодых стали пить, гости стаканы к губам поднесли, а водка из их стаканов вся в потолок. Ещё налили – и та в потолок. Поняли хозяева что к чему. Гришуньку соседа из за стола за шиворот вытащили и давай ухватом охаживать, а он кричит: «Не бейте! Я больше не буду!» После этого и вино из стаканов перестало в потолок вылетать…

Я верил в эти рассказы и мне было жаль себя, потому как я чувствовал беззащитность перед таинственными силами о которых говорит дядя Яша.

– А что, дядь Яш,– спрашивает Братка, хитрая улыбка опять появилась на его лице,– ты с кладбищем-то того – не пошутил?

– Вот удумал, – дядя Яша сделал доверительную мину, – видно я вам ещё не рассказывал, что со мной произошло по осени.

Он уселся поудобнее и ещё на четверть придвинулся к столу. Так вот слушайте.

– Темно было, луна хоть и светит щербатая, да толку большого нет, а кладбище-то на горе, там снежок не растаял, видно там ещё ветерком его обдувало, а в деревне напрочь весь сошёл, от речки тепло. Часов в десять вечера моя Стрелка залаяла, и всё за ваш двор бросается. Я пошёл посмотреть, вышел в проулок, глядь на гору и меня как током пронзило. А хорошо так видно гору-то, как на ладони. Снежок – не снежок, а так крупа тоненько так разбросана, как курам просо сыпят. А среди могил кто то в белом весь, ходит и в сторону деревни направляется.

Я до чего вроде небоязливый, а сердце холодком обдало,– в это время дядя Яша, переменил положение и ещё дальше отодвинулся от двери, но продолжает говорить.– Тут ещё соседский Тобик подбежал, пёс злобный и вдвоём со Стрелкой бросились к кладбищу. Стрелка рыжая, её хорошо видно, а Тобик серый, рядом пятном тёмным кроет. Только как собакам приблизиться, фигура в белом остановилась и вытянула в стороны руки, собаки разом осеклись, стоят как вкопанные, а потом с визгом назад. Я, хоть человек и неробкого десятка и много чего на свете видывал, а тут мурашки по спине побежали толпой.– Дядя Яша перестал рассказывать, обвёл всех взглядом и ещё отодвинулся от двери уже без всякого предлога ногу переменить, или ещё чего.

– Чё… замолчал-то, – спросил Братка.

– Тут замолчишь,– проговорил дядя Яша,– как вспомнишь, так перед глазами и стоит – руки вытянуты и только белое что-то с головы до пят немного колышется.

– Саван,– ахнула тётка.

– Можа и саван, я ближе не подходил, только собаки оттеля с поджатыми хвостами вернулись и уже не брехали. Стрелка, так та сразу в конуру забилась, будто её и нет.

– Покойник-то куды делся?– спросила баба Даша.

– Можа покойник, а можа и нечистая сила,– заключил рассказчик, и пододвинулся ещё немножко, а баба Даша перекрестилась на угол.– Откель мне знать, кто это был? Тут луна за тучку зашла, покаместь она из-за неё выйдет? Только я дожидатца не стал, холодно, домой ушёл.

– Как же ты всё это помнишь? – Спросила Няня.

– Запомнишь, когда мурашки по спине побегут.– Многозначительно сказал дядя Яша. – Ты вот Натолий, я вижу, не больно этому веришь, – обратился он к Братке,– а я не могу не верить, потому как сам много чего видел и поэтому не могу не доверять тому, кто мне про эти дела рассказывает. Вот, например, что мне дружан из Малой Крюковки рассказывал. Его мать заболела странной болезнью, похоже, как с головой что-то стало. Заговаривается, иногда просто несусветную чушь несёт, злится, нервничает, посуду бьёт… К доктору возили – он сказал, что понаблюдать надо, случай непонятный. А тут мужу больной, Андрияну, посоветовали в Старую Ивановку съездить, там, дескать, один старик живёт, он вылечит.

Запряг Андриян лошадь, поехал. Привозит этого старика с бородой, в дом ведёт. Знахарь этот перед тем, как в дом заходить, говорит Андрияну: «Сейчас, как в дом войдём, ваша баба бросится на меня с кулаками и с руганью. И бросать в меня будет всем, чем непопадя. Я у вас должен прожить три дня. Сегодня она будет сильно буянить, а потом тише станет.

Прошло три дня. Жена Андрияна вылечилась.

На четвёртый день повёз Андриян знахаря назад, в Старую Ивановку. Выехали за деревню, а этот знахарь и говорит: «Деревушка ваша, Андриянк, маленькая, а колдунов то в ней сколько-0-0!!. Хочешь, они сейчас прибегут на этот выгон и раздерутся в пух и прах?!»

«Нет, говорит Андриян,– не надо. Ты уедешь, а мне здесь жить». Так и увёз он этого бородача.

– Это, наверное, был главный колдун в их округе?– заключила Анна,– если он может другими колдунами командовать…

– Не без этого.– Заключил рассказчик.

– Ну ладно, дядь Яш, на сегодня хватит, ребятам спать надо,– сказал Братка и поднялся. Дядя Яша тоже засобирался.

– Проводил бы,– сказала Няня Братке и кивнула в сторону дяди Яши. Тот это заметил и стал протестовать:

– Подумаешь, тут два шага шагнуть,– говорит дядя Яша, – одевая старый армейский бушлат, купленный когда-то по сходной цене у военных и открывая ногой дверь в коридор.– Ты, Натолий, не беспокойся, дорожки я прочистил, дойду,– и за ним захлопнулась дверь.

Братка вернулся из коридора. Но не успел он повесить фуфайку, как на улице раздался истошный вопль. Братка раздетый бегом выскочил в коридор, а из коридора на улицу. Через несколько минут, в коридоре раздались голоса и в открывшуюся дверь ввалились Братка и дядя Яша. Дядя Яша был бледный как полотно. Он стучал зубами и вращал ошалелыми от испуга глазами. Ему дали пить. У дяди Яши стучали зубы, вода в рот не попадала и проливалась на пол. Он продолжал дико вращать глазами и повторять:

– Оно это,… сам видел!!! Налетело сзади, я и в сугроб,… обняло будто верёвками обмотало,… вот силища… А! Если б не Натолька – мне бы конец.

Тут он немного отдышался, помянул крепким словом нечистую силу, будто ей от этого стало хуже.

– Так тебя простынёй накрыло,– сказал Братка весело, когда увидел, что дядя Яша в своём рассудке.– Ветром сорвало у Анки соседки с верёвки простыню, ей и накрыло.

– Я и без тебя знаю, что простынёй,– уже уверенно, и тоном, не желавшим пререканий, сказал дядя Яша.– А за простынёй что было?.. и он многозначительно поднял палец к верху,– То-то же…

– Можа у нас заночуешь?– робко спросила баба Даша. И увидев отрицательный жест дяди Яши проговорила,– Ты уж, Натольк, как следует проводи, прямо до крыльца, чтоб в сени вошёл.

Дядя Яша и Братка ушли. Я лёг спать на своей раскладушке и долго ворочался, потому, как в голове рождались и исчезали образы, то бегущих в ночь собак, то наводящей на людей порчу колдуньи, то образ летящего по воздуху ковра-самолёта из простыни. И почему-то на нём сидит дядя Яша смеётся и машет на прощание рукой. Я тоже машу ему рукой, и мне жалко, что он не взял с собою бабу Дашу, вместе им было-бы не скучно. Я засыпаю.

Саратов, 2007.

Сеня

(рассказ)

У Сени болит душа. Он ходит по дому и не находит себе места. Нет, ничего не болит, не болит явным образом, а вот в груди теснота какая-то. Даже объяснить толком не объяснишь. Пошёл Сеня к врачу, разделся, всё как полагается. Простукал его врач, прослушал, кардиограмму посмотрел, велел зачем-то открыть рот, в него заглянул. И ничего не нашёл. А чего в рот смотреть, когда в груди что-то трепехчется и как бы живое вроде. И это живое не даёт Сене никакого нормального житья. Мужики после зарплаты, как обычно сбросились; отдал свои гроши и Сеня, а пить не стал, не по себе как-то, домой ушёл. Первый раз с ним такое, чтоб вот так не по-человечески… Пить не стал, а душа всё равно болит и это «оно», за грудиной, вроде как шевелится. И теснота везде: в сердце, в лёгких, в глотке даже. И ничего с ней Сеня поделать не может.

Идёт Сеня как-то с работы домой, смотрит бабка Таня на скамеечке сидит, весна, тепло, солнышко, а она в валенках и в шубейке, совсем видно кровь не греет. К ней-то и подсел Сеня. Так, мол, и так, душа, дескать, болит, а что делать ума не приложу. «Это тебя Господь к себе зовёт» – прошамкала старуха. Плюнул Сеня в сердцах: «Тебя,– говорит,– самою Господь к себе зовёт, а ты тут всё на скамеечке сидишь, на солнце шубейку греешь». Плюнул и ушёл. Ушёл-то он ушёл, от старухи немудрено уйти, а вот от себя как уйдёшь, когда оно вот тут ворохтается и житья никакого не даёт.

Жена Люба стала настои трав разные готовить, мужик-то совсем никакой стал, всё о чём-то думает, думает. Вон у Савосиной, так же вот ходил, ходил смурной, а потом раз – и повесился. Бабка Таня велела его святой водой попоить. Съездила в район, в церковь сходила, воды святой привезла. А он чего удумал – взял и на кладбище после работы попёрся. Чего, спрашивается, ему там делать?

– Никола-й!– прокричала она брату, что жил от них через дом,– сходил бы на кладбище, мой туда потопал, как бы чего не удумал.

– Ладно, сейчас. – И Николай, воткнув топор в колоду, пошёл на деревенское кладбище. Пришёл, смотрит, Сеня от могилки к могилке переходит и губами шевелит, вроде как разговаривает.

– «Совсем, видно, мужик с рельс съехал»,– подумал Николай и окликнул зятя. Сеня не удивился появлению Николая.

– Что, моя послала? – Николай кивнул. Оба сели на скамеечку возле оградки. Посидели, помолчали.

– О чём думаешь?– спросил Николай зятя.

– О многом я думаю Коля, ох, о многом,– он покачал головой и добела закусил нижнюю губу. Помолчали. – Вот Любаха боится, что я как бы не того, с собой чего не сделал, тебя сюда прислала. Она думает, что я как Савося голову в петлю суну, так что ли?– и Сеня в упор посмотрел на Николая.– Нет, дорогой, сейчас не суну. Раньше мог сунуть, а теперь нет, теперь мне хочется в самом себе разобраться, на самого себя посмотреть, как говорится, этим самым критическим оком.

– Так и разбирался бы дома,– буркнул Николай.

– Дома никак нельзя. Дома никак…, жисть она здесь, на кладбище начинается.

– Как это?! – опешил Николай.

– А вот так, Коленеька, вот так… Я раньше тоже как ты думал: «Отнесли, закопали, бутылку на двоих проглотили и всё тут». Нет, жизнь она отсюда начинается,– и он указал пальцем на кладбищенскую землю. Почему так – я не знаю, но чует моё сердце, что отсюда и я до этого обязательно докопаюсь. Вот хожу я по могилкам, всматриваюсь в фотографии и думаю: «Как вы жили, милые мои? О чём вы думу думали? Кому свою жизнь посвящали?» Дед Захар сидел на Ямале, а дед Кирьян его охранял. Оба вот здесь и могилы по соседству. Я уж не говорю про ту, старую часть кладбища, там и белые и красные и зелёные, все бок о бок лежат. Так ты мне скажи: о чём они думали, ядрёна вошь, когда друг в друга пуляли? О чём? А ведь с одной деревни…

– А ты их и спроси?

– А я вот и спрашиваю. А они мне отвечают, что о душе своей они ни хрена не думали.