Странные истории

Вообще, они по-крупному не скандалят, а так, ворчат от скуки. Внуков у бабы Даши нет – один сын и сноха. Нас с сестрой баба Даша любит. Я это чувствую. А ещё, на селе, я знаю, бабу Дашу зовут колдуньей. У неё чёрные с проседью волосы и такие же чёрные глаза. По рассказам я знал, что колдуны все злые, недобрые люди, а баба Даша, какая же она колдунья, когда она о нас так заботится!

И не только о нас она заботится, а как увидит в окно, что какой-то кульдюшонок, не по погоде одет, так обязательно это дело постарается исправить. Выйдет, остановит, спросит: «Дома ли родители?..» и так далее. Нет, таких колдунов не бывает. И зря одноклассники говорят, что пятёрку по литературе мне баба Даша наколдовала. Врут всё. Мне литература даётся, они этого ещё не поняли. А если бы знали, то и о колдовстве бы не говорили. А «кульдюшатами» баба Даша всех зовёт, кто в младших классах учится.

Я сижу у окна и по-прежнему смотрю в проталину. Смеркается. Уже тёмным пятном смотрится дяди Яшин дом, но старик ещё со двора не уходит, что-то там копошится, только видно на белом снегу мельтешит его высокая сгорбленная фигура, да торчат в разные стороны уши от шапки. Я знаю – дядя Яша так будет копаться до позднего вечера, чтобы потом сразу прийти к нам.

Я люблю дядю Яшу, он добрый и не совсем старый. Я сижу и думаю о том, что вот если бы он посватался к бабе Даше, то, наверное, ладно бы жили. Баба Даша никогда не забывает угостить его блинами или ещё чем. Мне всегда кажется, что они друг другом премного довольны. Было бы очень хорошо, если б они вдвоём жили напротив нас, и мы бы ходили к ним. Но, почему-то время идёт, а ничего в этом плане не происходит. Я знаю, что у бабы Даши муж погиб на войне и она после ни разу замуж не выходила, хотя её и сватали, боялась за сына.

Немного погодя пришёл с фермы Братка, это муж моей тётки. Его в деревне любят все: и взрослые, и дети, и старики. И в соседних сёлах тоже любят. «Сейчас будет проверять тетрадки»,– думаю я. Эта процедура всегда немного омрачает вечер. Но вот приходит дядя Яша и всё внимание переключается на него, про меня забывают.

Дядя Яша долго в сенях обметает веником валенки от снега, потом стучит ими друг о дружку, затем, пригнувшись, входит в низкую дверь и садится у печки на приступок. Это его излюбленное место. Отсюда он потом медленно начинает перекочёввывать ближе к столу и останавливается на уровне печного чела. Здесь он, держась за задоргу, потихоньку разоблачается, садится на пол и подсовывает под себя свою незабвенную шапку. Сколько ему раз говорили, что надо раздеться – не соглашается. Сидит молча и смотрит, иногда кивает, или дакает, поддерживая таким образом разговор, и не больше.

При нём начинают играть в карты. Дядя Яша не играет. Мы садимся кругом на полу и начинаем резаться в дурака. Братка нас всегда немного обманывает, да он и не скрывает этого. При игре его широкое с румянцем на щеках лицо, всегда улыбается.

– Натолька, мухлюешь,– говорит баба Даша, притворно сердясь.

– А какие ж это и карты, если их не передёргивать,– говорит Братка, нисколько не смущаясь. Он весело проигрывает, а ещё более весело выигрывает.

У моей сестры – Анны «лошадиная память». Так говорит Братка. Именно она всегда его ловит на разных афёрах, потому как помнит – какие карты выходили, а какие нет. Я же обычно играю азартно, игра захватывает меня гипнотически и я легко просматриваю даже самый грубый Браткин сброс. В карты мы играем недолго – Братка бросает карты и говорит – «баста». Затем на столе появляется противень с калёными подсолнечными семечками. В этот момент может зайти на огонёк лесник. Он живёт через дом и нередко заходит поговорить о том, о сём. Но если его и нет, то это ничего в корне не меняет – настало время дяди Яши.

Он кряхтит, усаживается поудобнее, или просто меняет ногу, на которой сидит, и начинает рассказывать. Рассказывает он всегда об одном и том же – о колдунах, привидениях, мертвецах, змеях и прочей нечисти. Тема одна и та же, а вот рассказы разные.

Дядя Яша почти никогда не повторяется. Говорит он размеренно, не торопясь. В его рассказах главное действующее лицо – он сам. Иногда он выступает в качестве пересказчика или стороннего наблюдателя.

– Собираюсь я к вам сегодня идти… «Схожу,– думаю,– вечер длинный, дома одному скучно, с Филимоновной поговорю», с Бабой Дашей значит.– Только вышел на улицу, глаза-то поднял, а от моего-то дома кладбище хорошо видно, оно на бугре. Над кладбищем ореол, как северное сияние, только пониже и с красноватым оттенком. «Батюшки,– думаю,– знамение что-ли какое?» Вспоминаю – «такое же было перед тем, как моей бабке помереть».

– Дядь Яш,– прерывает его Братка, улыбаясь,– поди, когда к нам шёл так и придумал эту историю?

– Да ты што, Натолий,– искренне возражает дядя Яша,– взаправду видел, да нешто я когда неправду…– и он покачал из стороны в сторону головой,– разве можно… грех.

– Так-то оно так,– вдруг соглашается Братка и хитро нам подмигивает,– так что это было, как ты думаешь?

– Да што я думаю, тут и думать нечего – ведьмы лампы зажгли, их дело. Вот как баушку Мотрю похоронили, так и начались на кладбище всякие несуразности.

– Правда, что ль? – сделал серьёзную-пресерьёзную мину Братка.

– Спрашиваешь тоже, покуролесила старая, чтоб ей. Хотя о покойниках и не принято говорить плохо, а я скажу – людского горя на ней не меряно. Собственного мужа со свету сжила и дочь тоже.

– Про дочь-то я не слыхала, – говорит баба Даша,– о муже всё разговор по селу шёл.

– Ей что, чужих людей разве было мало?– вдруг спросил совсем серьёзно Братка.

– Мало, не мало, а как их бес мучить начинает, чтобы зло делали, так они первого встречного портят: мать, отец, брат, сват… ни с кем не считаются.– И дядя Яша победоносно посмотрел на Братку.

– Ну и ну!

– Вот тебе и «ну и ну!». Я сам видел, как она за сараем в полночь килы пускала. С Сергуней Бариновым засиделись вот так же. Иду от него, глаза к темноте пообвыклись, глядь, а за Мотриным двором человек стоит. Я поначалу думал, что это бельё на морозе сушится, ближе подхожу и остолбенел – Мотря. То стоит, то начинает крутиться на одном месте и аж повизгивает. «Ну,– думаю,– вляпался. Увидит, что я её за таким занятием застал и, пиши пропало». Схоронился за световой столб, стою, жду когда чародействовать кончит. Мёрзнуть уж стал, а она всё подпрыгивает. Пока дождался, покуда уйдёт, думал насквозь проморозился. После этого я к Сергуне ни шагу, а ведь дружаны. Он меня пытает: «обиделся, или что?». Я всё молчал, молчал, а потом не вытерпел и говорю ему: «Или что!» Он догадался, что дело не во мне – перестал спрашивать. Только когда бабка убралась, я ему и рассказал. Ей потом осиновый кол в могилу забили.

– А что это за килы такие, – спрашиваю я, а сам уже жмусь поближе к сестре. Страшно. И представляю бабушку Мотрю, что за сараем чародействует, и дядю Яшу, схоронившегося за столбом.

– Килы – это их слуги, – с видом знатока поясняет дядя Яша. – Как стрелы. Они их по ветру пускают. Попадёт в скотину – скотина мается. В корову – молока там не даёт, а то мычит и на стену лезет. В человека – значит человек сохнет, или болезнь какая приключается ни с того, ни с сего. Врачи природу болезни не определяют, и вылечить не могут.

Все слушают дядю Яшу внимательно, даже Братка перестал отпускать свои шутки. Баба Даша, чтобы не сидеть без дела, взяла свою прялку и стала прясть шерсть. Няня с ручкой в руках, тут же что то высчитывает, она учётчик и краем уха слушает дядю Яшу.

– Давно она померла? Мотря эта? – спросила Няня. Она в эту деревню была отдана три года назад и всех историй и людей не знает.

– Померла то давно, только вот как помирала, страхи Господни. Кричит, мается, всё лицо ногтями изодрала; говорит на третий день: «Стащите с крыши набалдашник, что на коньке прикреплён, в нём моя смерть». Мужики тут же вдарили по нему прямо с земли оглоблей – набалдашник в щепки, а из бабки дух вон.

Я гляжу на дядю Яшу во все глаза и потихоньку отодвигаюсь от тёмного окна. Мне кажется, что сейчас из окна, протянется ко мне старухина рука и… В это время дядя Яша потихоньку начинает двигаться мне навстречу. Мы сидим напротив и я вижу каждое его движение. Он тоже, сильно уверовав в то, что говорит, начинает побаиваться. Однако форса не теряет и своё передвижение от двери маскирует то под затёкшую ногу или под смену уставшей руки.

– Я, Натолий, всегда правду говорю. Всю жись только за неё стою и её держусь…

Он помолчал. Дядю Яшу никто не торопит. Потому как знают, сам всё расскажет и вечера ему на рассказы не хватит.

– Нечисти в нашей жизни много, – начал он, глядя в пол. – Вот я ещё парнем был. Пошли мы с ребятами в Кошаровку вечером к девкам. Сами знаете, сельцо маленькое, а девок там было – пруд пруди… Вышли за крайние дома и откуда ни возьмись свинья… бегает вокруг нас и хрюкает за ноги укусить норовит. Мы и так, и этак, а она не уходит и хода не даёт. Тогда мы решили её поймать. В общем, бегали мы за ней, бегали по полю, поймали. Сёмка в нашей компании был, он её и ухватил за заднюю ногу. Отчаянный парень. Навалились мы на свинью кучей, держим, а Сёмка вытащил перочинный нож и чирк ей по уху, так кончик и отхватил. «Это ребята для заметки, – говорит,– чтоб больше не попадалась».

Сходили мы в Кошаровку. Больше свинья нам не встретилась. Наутро Сёмка к своей бабке пошёл, мать послала. Пришёл, а бабка на печи с перевязанным ухом лежит, стонет и ругается. Кровь на повязке запеклась. Увидела внука, зло на него посмотрела и молчит. Понял Сёмка, что это он собственной бабке ухо ножичком резанул.

Дядя Яша помолчал и добавил.

– Бедовый был парень, этот Сёмка в японскую погиб.

– Как же это человек и свиньёй становится? – Недоверчиво спросила Няня.

– Ведьма просто так в свинью, или кого ещё, не превратится. Ей надо в лунную ночь через двенадцать ножей перекинуться. – С видом знатока заключил дядя Яша.– Ещё могут кожу свиную одевать. Точно никто не скажет, как это у них там происходит, только против фактов не пойдёшь…

– У нашей Пеструшки, у коровы, молоко отнимали.– Проговорила тихо баба Даша. Все повернули головы в её сторону. – Вечером пошла корову доить, а молока в вымени ни капли. Села на крыльцо и не знаю, что делать, хоть в голос плачь. Только коровой и жили в то время. Сижу, смотрю, какой-то белёсый шар по двору прокатился и в торец бревна ударился. У нас брёвна на постройку сарая во дворе были сложены. Пошла посмотреть. Глядь, а это масло. Соскребла его в плошку, захожу в дом и говорю мужикам. У нас они всегда собирались по вечерам. Мой муж простой был, весёлый. К нему и липли. Два соседа за столом Турик Иван, Семён – сосед, да мой среди них. Я рассказываю и плачу. Турик, мужик бывалый, мне и говорит: «Не плачь. Клади это масло в сковороду и на огонь, а сама режь его крестообразно с молитвой. Кто молоко у твоей коровы отнял – тотчас здесь будет, а ты этого человека ругай».

Я всё делаю, как Иван сказал. Немного погодя приходит соседка и говорит Семёну: «Пойдём Сёма домой. К нам гости приехали». А я и давай её бранить за содеянное. Соседка в ответ ни слова. Ушли они, а следом Турик ушёл. Я вышла на улицу, глядь, а в окнах у соседей ни огонька. Вот тебе и «гости приехали». После этого молоко появилось у коровы.

– А я о чём говорю,– встрепенулся дядя Яша. – колдунов в нашем селе много было. Это они сейчас повымирали и то не все…

Я дядю Яшу не слушаю, я представляю клубок масла, что катится по двору и что он не сам катится, а вокруг него мелькают какие-то тени с длинными и тонкими руками и направляют этот клубок на брёвна. Мне страшно.

Особенно мне страшно, когда дядя Яша начинает рассказывать про летающих и сыплющих искрами змей, что летают с кладбища к тем, кто убивается об умерших родственниках. Дядя Яша говорит, что перед домом того, кто убивается чрезмерно, змей падает на землю и рассыпается, как бы, жаром. А уж в дом идёт человеком, точно похожим на умершего и что они такого змея видели. Что этот змей летал к Матрёне, у которой сына автомобилем задавило, а она по нему уж очень плакала.

Дядя Яша рассказывал, что они с Федюхой в створку окна подсматривали. В дом вошёл вроде бы её сын и с Матрёной разговаривал, только не близко, а на расстоянии, от порога. Выходил из дома он задом, потому как сзади у него хвост и шерсть, чего показывать Матрёне никак нельзя.

Когда змей первый раз прилетел, то у Матрёны соседка была, Марька. Она рассказывала про это так, что сидят они с Матрёной разговаривают, вдруг дверь входная открылась и закрылась, как бы сама по себе. Вроде вошёл кто-то, только Марька никого не видит, а Матрёна с кем-то разговаривает. Затем опять дверь открылась и закрылась и никого.

Два раза к ней этот змей прилетал, после чего знающие люди Матрёну предупредили о том, что как третий раз прилетит, то обязательно её убьёт. Порядок у них такой. Посоветовали ей свечи и лампадку перед иконами зажечь и молитву читать. Помогать читать ей Марька приходила. Прилетать змей в тот вечер прилетал, а в дом войти не мог. Когда увидел, что у него ничего не выходит, то так по углу дома ударил, что из крайнего окна даже рама вылетела.

– Неужели правда!?– Восклицает, притворно удивляясь, Братка.

– А ты Федюху спроси, он скажет. После этого рассказа наступила пауза.

– Я и сама скажу,– прервав паузу, начала баба Даша. – В Ивановке на праздник мужики собрались, заспорили, а среди них Сысой был. Помните Сысоя?

– Кто ж его не помнит, – подтвердил дядя Яша.