Маньяк, похожий на меня. Детективные рассказы и повести

Теперь уже Миша Левин был прав: владельцам машин явно не до случайных прохожих. Их можно понять – собрались с утреца на пикник, едва, можно сказать, съехали с асфальта, едва прикоснулись к родной природе, а тут пожалуйста – труп с разбитой головой.

Теперь всё почти что становилось на места: длинные крики ночью в лесу – это, как и показалось сначала, отчаянные вопли убегающего человека. «АаАаА» – это не колыбельная, это короткие вскрики лежащего в траве у моста, когда его раз за разом били по голове, по шее, по позвоночнику. Он упал, не добежав метров триста до домов у шоссе…

…Подвернулась нога. Упал тяжело, мешком, с лица полетели на землю липкие теплые брызги. Чертыхнулся, досада почти заслонила боль: ведь оставалось пробежать совсем немного, наверх и к домам… Шаги второго человека прошуршали по траве ещё раза три и затихли рядом. Через силу, сквозь тошнотворные страх и боль попытался открыть глаза. Получилось. Высоко вверху качались силуэты деревьев и кустов, чёрные на фоне чуть посветлевшего уже предутреннего неба. И вот, заслоняя их, появилась фигура. Лежащему она показалась громадной, хотя человек, державший в руках палку, был на вид хилым и щуплым. По-старчески тяжело он склонился к лежащему. Потёртый плащ, потрёпанная шляпа. Редкие седые волосы и лицо в морщинах. Лежащий почувствовал тяжёлый взгляд, но глаз видно не было, глаза прятались в тени… А потом… лицо начало меняться… Это стал другой человек.

Да лучше бы это было привидение из финского дота, бессмертный дух, поселившийся в лесу, – подумал Саша Брославский. – Но только я, кажется, теперь догадываюсь, кто наносил удары по голове упавшего. И это для нас всех куда хуже, чем призрачный маньяк из детских сказок…

– …Топор, – Левин уже не уворачивался от веток, он думал, а это отбирало у юного программиста столько душевной энергии, что два дела одновременно он делать не мог. – Рядом с этим мужиком в траве лежит топор. Но рубили как-то слабо. Брюс, правда? Мозгов-то не видно. Ты видел? Я нет. Значит, возможно, что это могла сделать и женщина…

Это у тебя, программист Миша, мозгов не видно! – мысленно застонал Брославский. Левин, даже шокированный видом мёртвого тела, продолжал мыслить категориями детективных романов: а что, если это была женщина? Самая заурядная женщина, которая ночью по лесу гоняется за мужиками, догоняет у моста и там аккуратно рубит топором.

– Да не рубил его никто, – сказал Саша коротко.

– А как же? – Брюсу мешала говорить сигарета, которую он яростно сжимал зубами.

– Александр хочет сказать, что ранения нанесены этим… – Левин, даже неся полную чушь, оставался воспитанным школьником. – Ну этим… затылком топора…

– Затылок топора называется обух, – сообщил Саша. – Всё, пришли. Давайте вниз.

С этой стороны пойменный склон порос шершавыми еловыми стволами. Внизу виднелся небольшой лужок, дальше текла река, а уже за нею – знакомый песчаный откос.

Брославский молча полез вниз по рыхлому, поросшему мхом песку. Топор… Топор лежал под грудью у убитого, и топорище его действительно заляпано кровью. Но убивали не топором, и не «затылком топора». Саша готов был поклясться, что орудие убийства лежит чуть в стороне, оно брошено в лужу, метрах в трёх, и пока никто из тех, кто обнаружил тело, не обратил на это орудие ни малейшего внимания. Поэтому он так спешил вернуться к палатке и проверить, не показалось ли.

Под ногами скользила опавшая хвоя, тут она потемнее – еловая. Брославский спускался, балансируя руками, Левин перебегал от ёлки к ёлке, и казалось: вот-вот он врежется в дерево и рухнет замертво. А жемчужина отечественных единоборств Брюс просто упал и прополз вниз по склону несколько метров на спине, матеря на чём свет стоит шишки, коварно попавшиеся под спину.

– Папироску плюнь, подавишься, – посоветовал Брославский, когда Брюс проезжал мимо. – Да загаси ты её, ради бога. Нам только лесного пожара не хватало!

Они вышли из-под сени ёлок и двинулись по луговине. Брюс дисциплинированно заплевал окурок и тут же провалился в кротовую норку левой ногой.

– Хоть бы они не разбежались, – приговаривал Левин, помогая ему выбраться, – хоть бы сами туда не пошли. Там же Майя, там же Марецкий, они шебутные, они могут. Мы долго ходили, не двадцать минут.

– Крикнуть им отсюда, чтобы собирали вещи уже, – предложил Брюс. – Дойдём, пожрём, и сматываться надо.

Левин даже в лице переменился:

– А зачем нам сматываться?

Он, видимо, полагал, что прекрасная туристическая поездка в самом разгаре, и сейчас самое время купаться и играть в летающую тарелку.

– Слушать надо было ушами! – огрызнулся Брюс. – Машин приехало три. Одна уже развернулась и двинула, куда там они сказали – к магазину. Звонить в ментуру.

– И что? – лицо Левина вдруг выразило что-то вроде подозрения. – Вы что, сбежать хотите, что ли? С какой стати? Мы же тут совершенно ни при чём!

– Нет, а зачем нам это? Давать показания? Смотреть на трупы. Вот Майе твоей это надо?

Брославский шагал впереди молча, как лось, стараясь не оступиться на кочках. Брюс канючил жалобно, как двоечник, не желающий идти к завучу, а в голосе Левина слышался праведный гнев обывателя, одетого в «адидас», но запомнившего из правильных советских фильмов, что милиции надо помогать, а не убегать от неё.

– Да он же не мимо нас проходил даже! – горячился Левин. – Кто на нас подумает, если этот мужик шёл из деревни… Ну вот которая не Верхние Ослы, а другая…

– Оселки, а не Ослы! А кто будет разбираться, откуда он там шёл? В лесу остановились туристы, значит, туристы что-то видели, что-то знают!

– Ну так пусть они нас об этом спросят! Иначе хуже получится. Были туристы и нет туристов. Костровище есть, а туристы сбежали куда-то. Тут нас и начнут искать!..

Они дошли до реки, и Левин с Брюсом дружно замолкли, сообразив, что в ледяную воду лезть всё-таки придётся.

– Искать начнут тех, кого видели у моста, – объяснил Брославский Левину тихо, чтобы не услышали на том берегу реки. – Тебя, меня и Брюса. Пусть ищут. Найдут – мы им расскажем, как было. А девчонкам это не нужно, тут Брюс совершенно прав. Поэтому мы сейчас позавтракаем, соберём рюкзаки и двинем на шоссе. Но не на ближнее шоссе, а на Выборгское, пойдём через лес, в посёлок Чухонские Оселки. Ты понял меня, Миша?

Брюс был настолько поражён, услышав от кого-то слова «Брюс совершенно прав», что не смог выговорить ни слова. А Левин, тоже удивлённый, пробормотал растерянно:

– Но если мы не имеем к этому отношения, Александр… Если мы ни при чём?

– А ты уверен? – и Саша красноречиво поглядел на то, что Левин всю дорогу тащил в руках, но как-то об этом забыл.

Потрёпанную джинсовую кепку с длинным козырьком.

– Ни при чём?

Миша Левин тупо уставился на ту же кепку, перевернул её, поглядел на кровавое пятно снизу на козырьке. Брюс приоткрыл рот и сказал одно слово:

– Муравейник!..

Лицо начало меняться. На тропинке стоял не старый человек в шляпе, а длинный двадцатилетний парень в штормовке и кепке, надвинутой на глаза. Из-под козырька он пристально смотрел на горящий муравейник и сам не понимал, кто он теперь: девятилетний напуганный пацан или убийца.

«Вернуться к палатке, – стучало в голове, – и ударить эту стерву по лицу… Скоты неблагодарные. Я вас позвал в этот лес, я хотел рассказать что-то важное, я вам доверял. Я думал, что у меня теперь есть девушка. А она весь вечер глядела не на меня. Они думают, я не заметил. Прекрасно я заметил, как ей этот Микки-Маус понравился. Ловелас стриженый, скалолаз с туристическим образованием. Дура, стерва, шлюха, студентка с филфака! Кто же спорит, Александр Брославский крутой мужик, а я так – ученик барда Мурашова. „В походе нельзя играть на гитаре“. Правильно он сказал, нельзя. Нельзя в это верить. Бард Мурашов обманул нас и свалил куда подальше, а нам теперь с этим жить. И я пытаюсь! Я же пытаюсь, пропадите вы пропадом! Сейчас не то время пришло, когда про сосновые шишки поётся, сейчас время страшное. И всегда было страшное. Это вы, это вы всю жизнь врали друг другу, что жизнь – штука простая: соберешься с друзьями у костра – и все счастливы. Я сочиняю про другое. Я не сочиняю даже, я говорю правду!»

«А они не слышат. Даже эти, с которыми я давно знаком и вроде как друзья, не слышат. И эта стерва. И этот псих Вадя. Ударить по лицу… Кого ты решил ударить по лицу? Кого бы ни захотел – не выйдет. Александр Брославский не собирался с нами ехать, но на вокзале заглянул мне в глаза и присоединился к группе. Он сразу понял, что я псих, что за мной лучше присмотреть. Вдвоём с Толей они меня легко скрутят… Правда, можно взять в руки что потяжелее. Толин топорик, например, из дерева вытащить? Что, интересно, ты скажешь тогда? Сука…»

За все свои двадцать лет Светлов почти никогда не пользовался ругательствами – ученику барда Мурашова и честному романтику это вовсе не к лицу. Но сейчас, сидя на вывороченной из земли бетонной плите, он с наслаждением повторял бранное слово: сука неблагодарная! Я её позвал, а она недовольна. Она мне велела извиниться… За что?.. Я подлостей не делал, сука… Я бедный, но я честный…

Перед Светловым высился муравейник, похожий в темноте на надгробный памятник детским страхам и юношеским надеждам.

«Никто не убивает людей просто так…» Да что ты говоришь, клоун рыжий?

«Вам правда не страшно? – лёгкий шум ветра, пролетающий в кронах деревьев, походил на пение. – Не стра-ашно вам? Не стра-ашно? Может, скажете, так не быва-ает?»

Муравейник стоял перед ним. Высокий, в три четверти немаленького светловского роста. Светлов вспомнил, нет – почувствовал на губах запах дыма и мокрой хвои. Ему девять лет. В руке тикают отцовские часы с секундной стрелкой. Перед ним лес. Дым. И огонь.

…Смотри,
Дверь на старую дачу запри
И пойми – это значит:
Никто не придёт.
Фонари
За спиной на шоссе.
Шаг, два, три,
И погасли совсем…

«Крыша поехала», – промелькнула в голове шальная мысль. Промелькнула и исчезла.

«Я не спел вам песню… Я напрасно сюда приехал… Я не бард, я не честный бедняк, не романтик, я никто… Из-за этих гадов… Которые не слушали меня… Которые перебивали… Трепались… Хамили мне в лицо… А кому ещё будет интересно, если не им? Это ведь лучшие из всех, кого я знаю. Эти в лес поехали не водку жрать, а песни слушать. Уплыла „Бригантина“, кончилась навсегда, не будет больше… Я им не нужен… Никто никому не нужен… А кто вы такие, сволочи, – мысль плелась и терялась, – чтобы я вам был не нужен?!»