Маньяк, похожий на меня. Детективные рассказы и повести

Поэтому крики Брославский услышал сразу. Кричали где-то далеко.

– Ну и уши у тебя, – шёпотом похвалил он девушку и попытался понять, откуда доносятся эти странные вопли. «Похоже, кричат в стороне поселка, – подумал Саша, – точнее сказать, в стороне моста. Бог его знает, как далеко разносится крик ночью в лесу».

– Господи! – в настоящем ужасе прошептали слева, в Сашу вцепилась ещё одна рука того же человека, и рука эта непритворно дрожала. Именно в эту секунду Брославский проснулся окончательно и понял совершенно ясно, что в лесу, на той самой тропинке, по которой они все сюда пришли, метрах в пятистах, действительно кто-то кричит. Да что там кричит – вопит благим матом, как будто его убивают.

– И давно это продолжается? – осведомился Саша деликатно высвобождая руки.

– Н-нет. М-минуты две… – женский голос заикался, шепчущую во тьме бил озноб. Девушка цеплялась за Сашу, как будто он был спасательным кругом, а она тонула.

– Успокойся, – потребовал Брославский. Плевать на матрас. Потому что крики очень нехорошие. Почти не прекращаясь, они следовали один за другим, как будто кричащий делает перерывы, только чтоб набрать воздуха в легкие. Такие крики, должно быть, и называют истошными. На таком расстоянии даже лёгкий шум ветра, пробежавший в кронах, крики заглушает, но вопят там здорово, изо всех сил. «И это кричит не ребёнок и не женщина, – подумал уверенно Брославский, – это орёт взрослый мужик, вернее, почти визжит на бегу. Да, точно, он убегает. Вот только от кого?».

Тут справа кто-то придушенно захрапел, и криков стало не слышно.

– Наши-то все тут? – спросил Саша, оглядываясь в сырой палаточной темноте.

– Все-е, – протянули в ответ, – но Толя сидит снаружи.

– Что он там делает? – чуть ли не в голос удивился Саша.

– Он сказал, тут тесно…

Ветер в очередной раз прошумел в сосняке, и тут крики в лесу сделались другими: из протяжных – частыми, отрывистыми. Будто кто-то там укачивает ребёнка, но совсем без материнской заботы в голосе. «АаАаАаА!». Дело-то житейское, старенькая такая няня баюкает ночью в лесу малютку… И голос у няни мужской…

Саша нашарил застёжку-«молнию», закрывающую вход в палатку. Ничего она сейчас не закрывала, была расстёгнута, и это, если вспомнить о комарах, тянуло не менее чем на преступную халатность. Но не до комаров уже. Саша отодвинул брезентовый полог и высунул стриженую голову наружу.

На краю песчаного откоса виднелся силуэт уснувшего сидя богатыря. Противоположный берег излучины низкий, и потому широкая, но вся мирная и бородатая Толина фигура чётко выделялась на фоне чуть посветлевшего уже неба. Что-то у него в правой руке. Неужели топор? Чего ради?

– Толя? – шёпотом позвал Брославский.

Богатырь не отреагировал. Слева дотлевал костёр, справа ряды деревьев вокруг поляны прятались одни за другие. Саша сам удивился тому, что тревожно оглядывается, пытаясь углядеть за соснами кого-то. Или что-то. Никого там нет, разумеется.

– То-оля! – повторил он настойчиво, уже не шёпотом, но всё ещё вполголоса и потянулся к ближайшей сосновой шишке.

От точного попадания шишкой бородатый силуэт на фоне неба нервно встрепенулся.

– Кто-тэ-то? – спросил Толя и обернулся с риском скатиться по откосу прямо в реку.

– А ты чего тут, на улице, забыл? – вопросом на вопрос ответил Саша. Толя взмахнул правой рукой. Это не топор он держит, это блокнот и карандаш. – Песенки сочиняешь?

– Я песен не пишу, – хрипло, но с достоинством ответил Толя, – я стихи пишу. Немного.

– Не видно же ничего, – возразил Саша. – Иди в палатку, а то околеешь.

Совет прозвучал неубедительно. Воздух снаружи казался куда теплее, а главное – суше, чем внутри палатки. Как будто сырая и страшная лесная ночь вся забралась туда, под брезент, и спряталась от наступающего утра, цепляя спящих за плечи цепкими пальцами с маникюром.

– Я туда не пойду, – вежливо, но категорически отказался Толя. Видимо, сочинение стихов во сне требовало непосредственного контакта с русской природой.

– Бог с тобой, – согласился Саша и полез было обратно. – Толя!

– А?

– Из наших никто никуда в лес не уходил?

Толя посмотрел на палатку, словно стараясь просветить её взглядом насквозь.

– Ходить-то уходили, – промямлил он наконец, – но, вроде, все обратно пришли.

– А кто же там кричит?

– Где кричит? – Толя бдительно повернулся к реке и прислушался. Сосны сейчас не шумели, комары не звенели, и криков тоже слышно уже не было. Минуту ещё длилось молчание, и за это время бдительный Толя успел несколько раз заснуть и проснуться.

– Ладно. Твори, – разрешил ему наконец Саша и пополз обратно. В палатке показалось темнее, чем раньше. Но стоило устроиться на боковую, как в ухо Саше выдохнули всё тем же нетерпеливым женским шёпотом:

– Ну что? – как будто он ходил на разведку и забыл доложить о результатах.

Брославский плюнул бы, но нельзя – кругом спят романтики из «Бригантины».

– Ну ничего, – не очень приветливо прошипел он в ответ, – больше никто не кричит.

– А Толик там?

– Толик там.

Существо слева привычно ухватилось рукой за плечо Саши и, зашеборшившись в темноте («Не надо согревать меня дыханием, ты одеяло лучше отдай!» – тоскливо подумал Брославский), пододвинулось к нему вплотную. Существо била крупная дрожь.

«Не люблю песни у костра», – такова была последняя мысль Саши Брославского, прежде чем он окончательно уснул.

Городским бездельникам, имеющим возможность рано утром принять горячий душ, включить радио и без проблем сварить себе сладкий кофе, утро в лесу представляется прекраснейшей и блаженной порой. Воображение рисует картину с лёгким красивым туманом, греющим прямо сквозь туман ласковым солнышком и непременным пением пташек.

Туман был. Этого отрицать не стал бы никто. Он казался сырым и неприятным на ощупь.

Под утро холод разбудил романтиков и бардов и безжалостно выгнал из палатки. Когда Саша огляделся в зеленоватой мгле, он тут же увидел своё одеяло, и ещё несколько, сваленных в груду у стены. Из-под груды кто-то тяжело дышал. Саша порылся в одеялах, и вдруг навстречу ему метнулись заспанные, безумные, с рыжеватым отливом глаза Вади Марецкого. Вадим глотнул пару раз пересохшим горлом и что-то спросил.

– Чего? – не понял Саша.

– Что-то случилось? – нездоровому человеку приснилось явно что-то нездоровое.

– Ничего не случилось, – пожал плечами Брославский, – утро настало, только и всего.

– Значит, кошмар… – сказал Вадя, поглубже закапываясь в одеяло.

Брославскому стало немного обидно, что проснулся предпоследним, вместе с этим лодырем. Он выглянул наружу и убедился, что там тоже уныло.

Любители туристской песни бродили по краю откоса, ёжась и бросая нерешительные взгляды вниз на речную воду, все дрожащие, неумытые, неприветливые. Толя, как и следовало ожидать, за ночь охрип и тщетно пытался раздуть костёр из холодной золы. Майя привычно перебирала вещи в рюкзаках. Брюс в криво застёгнутой «военной» рубашке курил, картинно опершись на сосну. И все молчали.

Первым делом Саша мужественно умылся ледяной водой из речки, его примеру сразу последовали Брюс, уронивший при этом в воду контактную линзу, но счастливо её поймавший, и унылая пуще вчерашнего Таня Таволгина. Саша решительно прогнал Толю от костра и в две минуты разжёг огонь. Пересчитал всех по головам и отправил Брюса найти отсутствующих Светлова и Левина. Тут Майя порадовала всех тем, что завтракать придётся вермишелью с килькой в томате. Картошку вчера так и не спекли.

Минут через двадцать стало пободрее. Вермишель бурлила над костром под зорким надзором Майи. Брюс притащил из леса Левина, который невнятно объяснил, что искал там потерянную авторучку.