Вихрь переправ: 3. С собой проститься придётся

Как же желалось ему проклясть, послать на все буквы всех известных миру алфавитов живых и мёртвых языков того, кто так грубо и бесцеремонно позволял вторгаться в сознание и помыкать, повелевать и унижать, как ему вздумается! Но язык Нила молчал, точно под него вогнали шприц с анестезией. Нет, в мозг вогнали. Как бы хотелось проснуться и понять. Что это лишь длинный кошмарный сон, а впереди встреча с Юнкой и ребятами, и всё – как и прежде.

«И не мечтай, парень, – оборвал мысленную надежду вурдалак, словно яд, проникающий всё глубже в разум Нила, – пока ты мне хоть каплю полезен, мечты тебе не по карману. Вот выжму тебя до последней капли и – мечтай, сколько влезет, если будет чем».

Последовал неприятный холодный смешок, от которого заныло всё нутро.

«Итак, слушай внимательно: хватит прохлаждаться в Дханпуре, ты мне срочно нужен здесь. Найми переправщика и не мешкай».

Хватка ослабла и связь, столь тесно державшая хозяина и слугу, пропала, будто и не бывало её никогда. Постанывая и потирая виски от подступившей головной боли, Нил Хотин открыл глаза – зимнее море вновь бушевало в его больших круглых глазах.

Может, ему всё причудилось? Но тогда что он делает так далеко от дома? А если он просто напросто болен и всё – плод больного воображения…

Нет, так жаждать глотка крови даже больной человек не способен. А ему сильно хотелось, позарез, так, что хоть волком вой. Один глоток, а там хоть весь мир гори.

3. Горизонты расширяются

Когда-нибудь …

Когда-нибудь он привыкнет к этим бешенным скачкам, успокаивал себя Эрик Горденов, пока голова гудя, словно растревоженный осиный улей, понемногу возвращала себе из тошнотворного кружения цельность.

Утерев пот с лица носовым платком, молодой человек встал на слабые ноги. С волосами что-то нужно делать, за месяц заметно отрастя, те волнистыми каштановыми прядями сильно докучали лицу. К тому же так не доставало бриолина, которым Эр прежде каждодневно умащал шевелюру. Если так и дальше пойдёт, то единственным выходом останется повязать волосы в хвост. Бррр… от этого видения у него внутри всё дрогнуло.

Слезящимися глазами – остаточный эффект переправы – Эрик оценил состояние друзей, шумно отдувавшихся и всхлипывавших, также как и он. Все на месте, прислужники тут же. Снизу что-то легонько ткнулось в ногу – Сеера. Её идеальная чёрная шубка от переброски запылилась, поблекла, став седовато-тёмной. Потому юноша сперва не признал кошку, приняв её за постороннего прислужника. Но стоило нагнуться и пригладить грязный мех на кошачьей голове, как зверёк довольно замурчал, а пыль частично снятая пальцами, освежила былую черноту.

Галки-переправщики покинули их, как только сделка свершилась, остался филин Элигос. Этот факт несколько удивил всех, но протестовать особо никто не рвался, решив предоставить свободному переправщику право следовать с ними. И, кажется, филин был рад прибиться к разношерстной «стае», держась ближе Лукерьи Баранки.

Голова вышла из крутого пике и больше не грозила стремительным заносом к земле, теперь Эрик внимательнее осмотрелся. Не всем было так плохо после переброса из Дханпура, пожалуй, Луция и Матфей твёрдо стояли на земле и казались вполне себе довольными – ни следа, ни намёка на какой бы то ни было дискомфорт. Эрика озадачили взгляд и осанка Мафа: тот держался увереннее, чем когда-либо, а глаза (на мгновение показалось, что они сверкнули золотом) взирали высокомерно и дерзко. Но вот Матфей Катунь шевельнулся и наваждение, охватившее Эрика, прошло – перед ним вновь стоял его былой приятель и в глазах его, как и всегда, проглядывала светлая зелень.

– Ой, а солнце уже катится к горизонту, – донёсся чуток хрипловатый голос Юны Дивии с ноткой не то досады, не то удивления. – А в Дханпуре едва перевалило за полдень. Снова мы потеряли время.

Действительно, дневной светоч низко завис в безоблачной выси над черневшей линией горизонта, свету оставалось властвовать каких-то два часа от силы, а то и меньше.

Эрик, как и остальные участники путешествия, заметил, что воздух в этих местах суше, отдаёт запахом пыли и жарок, впрочем, дыхание зноя уже гасло вместе с дневным светом. Где же они оказались и что за диковинная страна Ситрич? Если они и рассчитывали на какое-то подобие живописности пейзажа, то тут их встретило разочарование.

Бескрайняя унылая степь простиралась во все концы, лишь на западе вливаясь в бугристый дымчатый песок. Будто мышиная орда, отправленная сказочным королём покорять свободные земли, неуклюже перекатывался хрупкий серый пергамент листьев по коричневато-жёлтой прилизанной, точно бриолином, траве. Осень сотворила с этим краем всё, что смогла, выжав все краски и соки жизни.

– М-да, то ещё местечко, – философски изрёк Эрик.

В поднебесье крохотными точками со стороны запада пронеслись два самолёта, оповестив своё пребывание в небесной гавани утробным рёвом. Царапины, оставленные ими на безоблачном небе, навели Эрика на обескураживающие думы: небеса рассекают машины, да что там, на дворе эра машин, а тут, под носом, творятся чудеса, место коим в книжках, но уж никак не в жизни.

– Гамаюн предлагает нам в спешном порядке переодеться в тёплую одежду, – оповестил всех Матфей, раскрывая рюкзак и вытаскивая из него в первую очередь саламандра, – ночи в этих местах холодные, несмотря на время года.

– И всё-то твой ворон знает обо всём, – усмехнулся Виктор Сухманов, наконец, и он очухался, правда, на отношении к Луции это не сказалось – он старательно обходил её взглядом.

– Так ему и более трёх сотен лет, – с долей иронии пояснил Матфей, – и ты бы знал обо всём за столько лет.

Ребята последовали совету ворона-долгожителя, облегчив спины от новеньких рюкзаков с одеждой. Ещё перед отправкой в Ситрич, по настоянию Гамаюна, Матфей попросил сыновей Миры купить Юне и Эрику тёплую одежду, взамен той, что они легкомысленно забыли у стен Белого храма. Старые вещи Виктора, Луции и Матфея остались при них. В средствах юноша не поскупился, благо, и одежда на Дханпурском рынке отличалась дешевизной, не падая в качестве. С размерами было угадано почти удачно, за исключением обуви – тут кроссовки обоим оказались великоваты. Но как сказала хихихающая от примерки Юна: лучше уж пусть пальцы шевелятся, чем упираются.

– Ну вот, поклажа легче, – подытожил Виктор, сложив легкую летнюю одежду в свой рюкзак. – Куда теперь двигать? Что-то тут не то чтобы городом, даже деревней не маячит.

– На запад, туда, где пески, – бегло указал рукой Матфей и шагнул первым, не дожидаясь остальных. – В северо-западную часть пустыни Данаки. Если поторопимся, успеем к полуночи.

Эрик нагнал его и вновь содрогнулся: глаза друга снова полыхнули золотом, отчего взгляд казался чужим, с долей надменности. Нет, это закатное солнце сыграло такую недобрую шутку с обликом Мафа, безусловно. И всё же нехорошее предчувствие чего-то тягостного пробежалось морозцем по спине Эрика, тот поёжился и сунул руки в карманы куртки, мысленно послав все свои ощущения. Через несколько шагов уже все пятеро шли нога в ногу, а прислужники сопутствовали им чуть впереди.

Матфей Катунь боролся. Конечно, сделка обязывала его, но так просто сдать людину своё тело, а самому встать в тень, он не мог позволить. Всегда есть лазейка, и он её нашёл сразу. Вернее, трещинку в чёрном зеркале.

Ещё в раздувшемся от переправы вихре, когда тело ему не подчинялось, подпав во власть круговерти, Матфей расслышал отчётливый треск зеркала, за которым томился двойник. Это было так странно: рёв урагана, сминавшего и трепавшего тело, как безвольную куклу, бил по ушам – тут себя-то не услышишь, а вот как пошла трещинами аспидная гладь зеркального потусторонья – так, пожалуйста, во всех подробностях. Победный возглас людина не то чтобы оглушил, сотряс Матфея изнутри, до чудовищной жути.

Самое скверное последовало после.

Видение окружающего его мира и все ощущения резко принялись сужаться, а сам Матфей будто погружаться внутри себя же, как если бы его вдруг с силой бросили в тёмный чулан. Вскоре вокруг и была тьма, жидкая, вязкая и гнетуще бездушная. Кажется, единственным дозволенным ощущением ему оставили холод, пронизывавший разум, ведь тела он лишился. И всё же руки и ноги были при нём, ими он нащупал стеклянную стену, за которой в маленьком круглом окошке он мог подглядывать то, что происходило наяву.

Эта метаморфоза так напугала его, что он принялся колотить руками и ногами по стеклу: движения выходили замедленными и смазанными, а удары хлипкими и беззвучными. Никаких трещин, даже намёка на их образование на зеркальной поверхности. Как же тогда антиподу удалось её разбить?

«Угомонись, копия, – раздалось вокруг него утробным эхом. – Всё же честно. Я тебе вон сколько раз помогал: и на озере, и в доме вурдалака спас. Без меня ни ты, ни твои дружки бы не протянули так долго. Теперь моя очередь рулить, а твоя – смотреть в замочную скважину. Пардон, в зеркальную. Имей совесть. Даже у демонов она имеется».

На последней фразе жидкая тьма пошла крупной рябью и волновой дрожью.

«Это моё тело! Моё! Не смей так поступать со мной!».

«А ты думаешь, у меня прежде не было телесной оболочки? – вдруг с мрачной злобностью изрекла темнота. – Миллионы лет назад я щеголял по вселенной в таком ослепительном наряде, что тебе и не вообразить, копия. Твоя шкурка – лишь жалкий отголосок того великолепия, коим я был наделён… Но что ворошить ушедшее. Твоё тело мне вполне подходит, немного внешней коррекции и никто ничего не заметит. Так-то».

« Не выйдет! Я всё сделаю, чтобы у тебя ничего не вышло! Я верну себе своё!».

Но тьма ничем не отозвалась, будто он уже канул в её глубинах, прочно увязнув за чёрным зеркалом на веки веков.

И всё ж Матфею удалось отыскать на бесконечно протяжённой вширь и в высоту стене крохотную, едва приметную трещинку.

Это произошло как раз в тот момент, когда переправа завершилась, и все вокруг очухивались после посадки. Матфей устремил всё своё сознание тонким искрящимся лучиком в излучину той трещинки, воображая, что она увеличивается и разрастается в сеть кривых и глубоких расколов. И ему это удалось. Чёрное зеркало задрожало, покрываясь бегущим во все стороны узором расселин и вдруг замерев на долю мига, взорвалось, разлетевшись на миллиарды осколков. И тут же виденное вдали окошко стремительно налетело на Матфея, и в то же мгновение всё было по-прежнему. Мир снова обтекал его, а тело принадлежало ему, но где-то на задворках разума он явственно чувствовал, как за ним подглядывает зеркальный подменыш, скрежещет от ярости зубами и льёт проклятия в его адрес.

По пути Тимофей, людин с золотистыми глазами, которые приметил Эрик Горденов, вновь атаковал его, на миг это удалось ему, но Матфей усилием воли изгнал за чёрную гладь зеркала нечисть. Людин взывал к нему, умолял, уговаривал, угрожал. В конце концов, его речи свелись к философскому монологу, отвечать и потворствовать коему Матфей не собирался, напрочь игнорируя вкрадчивые слова.

«Кто-то давно придумал, что нечисть – это зло, что-то скверное и плохое. Но на свете нет ничего чистого и совершенного. Даже озеро, в котором прекрасно просматривается дно и кажется, что воды? его ничем не замутнены, на самом деле полно множеством жизней. Чистота в действительности – это смерть. Только там, где нечему расти и дышать, истинная чистота. А нечисть – просто жизнь, затейливая, замысловатая в своих разнобоких ипостасях, но уж какая есть. И нет в ней ничего ужасного. Ужас в голове. Как ты не поймёшь, что и я хочу жить, а не висеть в этой пустоте?!».

То ли Тимофею наскучило говорить с самим собой, то ли и у людинов есть предел силы, но вскоре голос его ослабел и иссяк, как истончается дым угасшего костра. Матфей Катунь с наслаждением шагал по земле, которая облысела и незаметно перешла в жёлто-серый песок, обещая впереди песчаную пустошь, а то и пустыню. Он не знал, как долго продлится тишь в его разуме, но собирался наслаждаться каждой её секундой в полной мере. И сдаваться он так же не собирался, готовясь бороться за самоконтроль хотя бы до смерти.

Проклятый мальчишка. Проклятый трижды! Обдурил меня – меня, которому в подмётки не годишься. Да как ты посмел нарушить сделку?! Неужто ты помыслил, что я так легко сдамся? Ха! Что ж, легковер, считай так и дальше. Любое зеркало, хоть какой ничтожный водоём, да пусть даже плошка с водой – и я выйду. А тебя упеку за сотню зеркальных преград – оттуда ты не то что видеть, слышать перестанешь. И никакая трещина тебе не поможет! Слышишь, копия? Всего один ничтожный шанс…

– Куда же мы идём? Просто хотелось бы внести хоть немного ясности в стремительно утрачивающий ясный свет день, – не вынес долгого молчания Эрик Горденов.

Топанье по песчаному настилу его начинало раздражать, к тому же новая обувь (на то она и новая) уже начинала натирать стопы. В разговоре юноша видел единственный выход отвлечься от неудобства, да и природное любопытство не думало впадать в спячку даже посреди пустыни, в кою их угораздило притащиться.

– К вулкану Шаммал, – кратко ответил Матфей таким тоном, будто всему и вся известно про то место.

Оказалось, что один человек всё же кое-что знал. Лукерья Баранка напряглась и впервые осмелилась заговорить за часовой поход. Солнце плавно входило в распахнутую пасть горизонта, отчего небо на востоке сгустилось пасмурными сумерками, а закатная высь над головами спутников и перед их лицами истлевала розоватыми сполохами и переливами, всё больше слабея и чахнув.

– Уж не к киранлалам мы идём? Это крайне опасно и необдуманно, – тревожно заметила она.

Незаметно песок под ногами исчерпал вкрапления дыма и пепла, его бежевая желтизна набухала всё сильнее сочными оттенками охры и бурой рыжины, сам же песок более не рыхлился под ногами – его песчинки смешавшись с куда мелким по фракции, порошкообразным веществом, образовали твёрдую и шершавую корку настила. Идти стало сравнительно легче. Но вскоре земля уже бугрилась и вздыбивалась целыми мегаполисами губчатых наростов-холмиков, отчего у людей возникло отчётливое ощущение нахождения на иной планете – на Марсе или Луне. Протяженные тени неотрывными двойниками следовали за союзниками, среди же пустынного рифа – набухали, тяжелели, множа чудаковатые наросты. Воздух тяжелел от нараставшего запаха серы, дышалось всё труднее.