Якобинец

Увидев опоясывающий его трехцветный шарф, толпа сама рассекалась, образуя на его пути широкий проход. Поднявшись по широкой, устланной красным ковром лестнице на площадку перед дверями в зал совещаний он обернулся и резко поднял руку, призывая к тишине:

– Сегодня не приму никого, – и не обращая внимания на разочарованные возгласы вошел в зал.

Следом за ним зашел невысокий, худой как подросток молодой человек не старше 24-х лет, секретарь Лавинь.

Только сейчас Норбер почувствовал резкий приступ слабости, слегка пошатнулся и оперся о косяк, в глазах потемнело. На лбу мелкими бисеринками выступил пот.

– Гражданин комиссар, – тихо, но настойчиво Лавинь пытался привлечь внимание Куаньяра.

Когда Норбер резко обернулся, юноша заметно вздрогнул. «Как же запугал же вас всех Мэнье», – подумалось невольно.

– Сегодня рано утром произошло нечто возмутительное. На стене мэрии какой-то негодяй повесил наглую роялистскую прокламацию. Она у гражданина Эрбо, они уже около получаса ждут вас в соседней зале, – Лавинь неуверенно поправил кисейный галстук.

– Они?

– Да, еще председатель клуба и мэр.

– А где гражданин Лапьер?

– Он в клубе, общается с местными патриотами..

Соседний зал выглядел почти также, как и приемная. За круглым, покрытым сукном столом сидели трое.

Жак Анж Эрбо, общественный обвинитель революционного трибунала, отличавшийся чёрным цветом костюма и шляпой с черным плюмажем (это форменная одежда трибунала), важный и представительный мэр Лаваля Филипп Жютлэ и уже известный председатель якобинцев Антуан Северьёф. Куаньяр переводил взгляд с одного озабоченного и хмурого лица на другое.

– Salut et fraternite! («Привет и братство!»)

Ответ на стандартное приветствие прозвучал кисло, что можно понять.

– Где прокламация, гражданин Эрбо?

Общественный обвинитель развернул узкий и длинный лист бумаги:

– Я прочту, если позволите, гражданин комиссар…

Наступила тишина.

– 16 фрюктидора II года эры дьяволов, спущенных с адских цепей Тартара, чтобы погубить всё прекрасное во Франции…,– начал Эрбо.

Норбер вдруг прервал его:

– Дьяволы, спущенные с адских цепей…– и задумался.

– Это мы, республиканцы, защитники нового мира и французской демократии, а «всё прекрасное во Франции» по мнению наших феодалов, вероятно, это они сами»,– вежливо, с усмешкой пояснил Эрбо, – и что?

– Где-то я подобное уже слышал и не так давно, но читайте дальше.

– Я, маркиз д Эспаньяк, подписываюсь под строками графа Фланшландэна в том, что «сопротивление не прекратится, пока Конвент не будет истреблен, пока не будут казнены все чудовища, голосовавшие за казнь помазанника Божия. Если…, – Эрбо умолк, пробегая глазами текст, – тут целый список лиц, роялисты, аристократы и шуаны, содержащиеся в городской тюрьме, и что?.. А вот что, «если хоть один волос упадет с их голов, то… Мерзавцы смеют угрожать нам! Далее всё в том же духе. Читайте сами, – протянул лист Норберу, – и вот это тоже…, – выражение лиц присутствующих насторожило.

– Бросали пленных солдат Республики в колодец и добивали камнями,…местных якобинцев прибивали гвоздями к дверям домов, зарывали в землю живьем …, – Норбер нахмурился и отодвинул бумаги, – знаю, эти зверства творили банды Шаретта на Луаре, в Вандее…Но что вы хотите от меня здесь?

Северьёф резким жестом пододвинул комиссару бумаги обратно:

– Нет уж, гражданин, вы читайте дальше. Это они так с рядовыми солдатами, а вот, что касается чиновников Республики…и не только там, а здесь…, – голос Северьефа понизился, в лице появилось нечто такое, что заставило Норбера продолжить изучение документа

– Видите ли, гражданин, вы уже в курсе, перед вашим приездом мы похоронили моего секретаря Жубера. Эти твари так издевались над ним, что гроб нельзя было открыть. Живому вырезали глаза… отсекли кисти рук, а затем добивали штыками!…Чего вам еще?!

– О судьбе вашего секретаря я в курсе. Так, что же вы молчали про своего предшественника, Северьеф? Они убиты одновременно в доме прежнего председателя клуба?

Изменившийся в лице председатель якобинцев бросил на комиссара Конвента диковатый взгляд и промолчал, наблюдая, как сам собой меняется оттенок его лица. Некоторое время Норбер молчал.

– Обе ноги ниже колен и обе кисти рук отсутствуют… Судя по выражению лица трупа, когда его кромсали он был живым… Дикость… Тут и атеист перекрестится. Почему же его никто не слышал?.. Он не мог не кричать?! Ах, да, остатки лауданума. Странные палачи, а опиум зачем?! – тут Норбер решительно отодвинул жуткий документ. Это что за дьявольщина…?!

– Вот и я об этом, гражданин. Приходится молчать, чего народ пугать? Представьте, что тут начнется. Тут версия такая… эти извращенцы сначала сильно напоили его этой дрянью, затем сотворили это… Они ушли видимо, совсем не сразу… Вы понимаете, что это такое? А позже, измученная полуживая игрушка надоела, они ушли, а действие опиума закончилось…, – последними словами Северьеф подавился,– подозреваем дЭспаньяка…так как известны его кровавые «забавы» с чёрными рабами на Сен-Доминго. Я что, теперь следующий, гражданин Куаньяр?

– Один вопрос, вы или кто-иной видели лично их искалеченные тела? Я даже не об этом случае, это факт. Ведь случалось нечто выходящее за рамки разума и гуманности здесь и до меня? Звучит всё как-то чрезмерно дико.. хочу напомнить сплетни перепуганных жителей Нанта о трупах беременных женщин со вспоротыми животами и о младенцах, воткнутых на пики якобы по личному приказу Карье, сплетни то есть, а изуродованных тел не видел лично никто, всё на уровне бабьих сплетен, где что-то кто-то кому-то сказал… Не обычный ли это психоз, вызванный попеременными репрессиями обеих сторон?

Хмурый и бледный Северьеф без слов ткнул себя в грудь.

– Я видел это тело. Потребуете эксгумации, гражданин комиссар?

Куаньяр сделал отстраняющий жест в знак отказа, резко поднялся и пригласил секретаря к столу:

– Пишите, Лавинь!» Пару раз он измерил кабинет от окна к столу и зло буркнул под нос – говорите, угрожают…Хоть один волос упадет с голов их сообщников…

Наконец он успокоился и остановился:

– Пишите! Голов у них уже нет. Список прилагается, впишите те имена, которые эти господа столь любезно сами предоставили нам. Но далее… пишите, Лавинь: вопреки распространенному заблуждению, я совсем не так кровожаден. Высшая мера коснется только взрослых участников мятежа обоего пола, то есть не моложе 17 лет, беременным женщинам дается 9-месячная отсрочка, согласно гуманному примеру Парижа. Но при этом я еще раз, решительно заявляю, что всякая попытка контрреволюции еще раз поднять голову встретит такой отпор и такую расправу, перед которой побледнеет всё, что понимается обычно под революционным террором…, – он умолк.

Лица коллег заметно светлели, в глазах засветилась надежда.

Северьёф мягко склонил голову:

– Это хорошо. Нам нужен непреклонный, решительный человек. Только вашу гуманную оговорку они вряд ли оценят по достоинству. Их подростки и женщины участвуют в убийствах и пытках патриотов наравне с мужчинами

Смуглое лицо Куаньяра при упоминании шуанов приняло серый оттенок. Воспоминания о пытках были свежи и страшны.

Северьёф мрачно смотрел в упор на комиссара, напоминая, чем здесь встретили самого парижского делегата.

И всё же его следовало понять правильно, Северьёф вовсе не имел в виду допустить применение пыток, что противоречило принципам самой Революции и психологии французских якобинцев, последователей Руссо, очень суровый, принципиальный человек, он тяжело переживал жуткую смерть своих товарищей.

Норбер упрямо нахмурился:

– Решение уже принято. Гражданин Эрбо подготовит обвинительный акт. Включите в список 800 пленных шуанов, к тем вышеуказанным. Завтра я всё подпишу.

Северьёф, выслушайте меня. Мы не имеем права унизиться до «равенства» с врагом в дикости и зверстве.

Роялисты подвергают пыткам наших пленных? Шуаны убивают 10-летних детей и беременных женщин?