Якобинец

Услышав историю Куаньяра, она мрачно нахмурилась, и безапелляционно заявила:

– Проклятые санкюлоты, варвары, им мало гильотины, нет такого скотства, до которого не опустились бы эти отбросы человечества!

Мари переглянулась с братом и поэтому оба не заметили, как напрягся д, Эспаньяк, как дёрнулись в нехорошей усмешке его губы, как стиснули стек холёные белые руки.

– Говори тише. Мы еще не знаем, кто это сделал и кто он сам, наш невольный гость.

Элен сделала нервный жест:

– Надеюсь, вы не считаете, что люди благородной крови из хорошего общества могут опуститься до побоев и пыток, просто застрелили бы и только! А впрочем, – девушка холодно сузила глаза, – между нами, нет таких адских мук, каких не заслужили бы эти цареубийцы!

Она обменялась с мужем понимающим взглядом, они словно вспомнили о чём-то.

Мария грустно покачала головой и недоверчиво улыбнулась, тряхнув русо-золотистыми волосами:

– Ты говоришь, как дикарка из племени людоедов, но ведь сердце же у тебя не каменное!

Элен холодно улыбнулась сестре и положила на стол пистолет:

– Я не расстаюсь с ним ни днем ни ночью, с тех пор, как я, маркиза д,Эспаньяк с мужем и другими благородными людьми разделили образ жизни шуанов. Эта игрушка мне не для красоты…

Мария смотрела на младшую сестру, широко открыв глаза:

– Нет, я не верю, ты же не сможешь.. Знаю, как ты ненавидишь якобинцев, но всё же, окажись один из этих несчастных под дулом твоего пистолета, ты же в него не выстрелишь? Не сможешь убить?

Розели грустно смотрел на сестру, словно не узнавая её, вчерашнего подростка, что-то чужое и жестокое в глубине красивых карих глаз отталкивало его.

Д, Эспаньяк, потягиваясь в кресле с ленивой грацией сытого хищника, слушал спор сестёр с явным удовлетворением и одобрительно улыбался молодой жене.

– Я стреляю в санкюлота как в бешеное животное, – яркие губы Элен сжались решительно и зло, – а тебе Арман недурно было бы точно узнать, кого ты спас и не привел ли ты врага в свой дом…

Маркиз поднял на хозяина светлые волчьи глаза с расширенными зрачками, его тонкое надменное лицо помрачнело, он брезгливо поморщился:

– Кажется, я знаю, кого вы могли подобрать на этом участке дороги. Так он не сдох? Санкюлоты поразительно живучи… Сударь, уверяю вас, этот негодяй стопроцентный якобинец и при высокой должности, на нем был трехцветный шарф … А теперь сами решайте, как вам поступить с ним…

Побледнев, Розели поднялся с кресла и принялся мерить комнату неровными шагами. Заговорил он отрывисто и нервно:

– Из-за этого мы уже ссорились и не раз.. Я, прежде всего врач, и сказать честно, горжусь этой профессией. Я врач и для меня больной и раненый не роялист или якобинец, не дворянин или простолюдин, а человек, нуждающийся в милосердии и помощи.

Кто бы он ни был, сейчас он ранен и совершенно беззащитен, в любом случае я не бросил бы его умирать на дороге, будь он хоть членом их проклятого революционного правительства, хуже того, окажись он хоть самим Робеспьером или Сен-Жюстом!

Элен разочарованно, мрачно и чуть презрительно смотрела на старшего брата.

– Удивляюсь я тебе и не понимаю. Мы родные по крови и в то же время будто чужие. Кто ты и с кем? Не забыл ли ты о долге дворянина? Разве тебе не свято, то же, что объединяет в единое целое всё дворянство Франции, более того, всей Европы?

Предпочитаешь бесстрастно наблюдать, как безродные плебеи, рождённые, чтобы пахать землю и прислуживать, негодяи, regicide, казнившие королевскую семью и тысячи людей из старинных благороднейших фамилий страны, изображают из себя правительство и законодателей? Если бы ты не был моим братом, я решила бы, что ты изменник! Ведь здешние санкюлоты не трогают тебя, почему?

Молча слушая резкие выпады жены в адрес брата д, Эспаньяк явно получал удовольствие и не прерывал её.

Сдержав гнев, Розели пожал плечами:

– Я же сказал, я врач и не занимаюсь политикой. Вы сами знаете, у меня нет ни малейших симпатий к якобинцам и их Республике, моим убеждениям близка конституция 91 года, но участвовать в разжигании гражданской войны не стану, мое призвание лечить людей, а не убивать их. Отсюда вывод, поскольку я ни в чем не замешан, не совершил преступления против их Республики, то и в эмиграцию подаваться не собираюсь. Буду жить, и лечить людей, это нужно при любом режиме.

Увы, короля в нашей стране больше нет, но Франция никуда не исчезла!

Мы всё еще надеемся на помощь наших принцев и иностранных государей?

Les souverains? Qu ont ils fait pour Louis XYI, pour la reine, pour madam Elisabeth? Rien». (фр. «Государи? Но что они сделали для Людовика Шестнадцатого, для королевы, для Елизаветы? Ничего».)

И секунды помолчав, добавил:

– И ещё, я хотел бы знать, сударь, – обращаясь к маркизу, – откуда вам известны все подробности этой расправы? Так это были ваши люди? Значит, всё что я слышал о зверствах шуанов всё-таки правда… Но это же чудовищно…

Думаете, война всё оправдает? Отнюдь! Ни война, ни борьба идей не требуют и не объясняют подобного каннибализма! Я слышал о диких расправах над пленными республиканцами в Машкуле в Вандее, когда раненых и умирающих зарывали живьём вместе с трупами, живым отрубали кисти рук…Я считал эти ужасные рассказы грубой якобинской пропагандой, но теперь… теперь я верю..

Маркиз вяло потянулся в кресле, смерил Розели ледяным насмешливым взглядом и заговорил врастяжку, решив разъяснить этому «далекому от суровой реальности» человеку истинное положение вещей:

– Барон, вы прекраснодушный и наивный идеалист. Всем этим хамам, черни нужен намордник и кнут, добра они не помнят и благородства, так свойственного нашей расе, не понимают.

Революционные идеи, права человека, демократию, республиканизм, то есть, в итоге якобинизм следует выжигать калёным железом, уничтожая физически их защитников, и делать это следует эффектно и с размахом, дабы привести обнаглевших простолюдинов к приличествующей им покорности.

Как вы думаете, что будет, когда объединенные силы французского дворянства, наших эмигрантов, англичан, австрийцев, пруссаков сметут к дьяволу их поганую Республику и займут Париж?

А я вам точно скажу, на повестке дня будет Террор, да-да, наш, «белый» анти-якобинский террор! Мы имеем право на ужасную месть, мы намерены казнить цареубийц десятками тысяч, нет, сотнями тысяч, если надо миллионами! Мы не станем отменять гильотину, она славно потрудится и для нас.

Граф д,Антрэг в одном из писем решительно заявил: « Я намерен стать вождём контрреволюции и отрубить сто тысяч голов!» Не уступит претензиям Марата! И ему хочется верить! Эмигранты настроены решительно и жаждут мести! Хотя по мне, – он хищно улыбнулся, – якобинцы правы и гильотина действительно гуманное орудие казни, по-моему, медленная мучительная смерть, четвертование или колесование выглядят куда эффектнее и страшнее, а стало быть, для низкородного сброда поучительнее…

Розели смотрел на него с холодным отвращением:

– Господин маркиз, по- вашему выходит, что я сейчас должен подняться наверх и добить раненого или позволить вам это сделать, отдав его на расправу вашим шуанам?

Д,Эспаньяк жёстко рассмеялся:

– Неожиданный вывод для вашего характера, но в целом верный! Это было бы разумно для нашей же безопасности. Но вы никогда на это не решитесь, я это знаю, и заметьте, даже не обвиняю вас. Таков ваш характер, у вас всё наполовину, как у всех конституционных роялистов, в этом ваша беда.

Вы проклинаете якобинскую Республику с их народовластием и равноправием, но при этом верите, что древнему институту монархии надобна конституция!

Тысячи лет короли и императоры правили без неё, опираясь на естественную защиту своего верного дворянства, и мир оттого не рухнул, а главное чернь знала своё место!

Воля государя вот основной закон для каждого верноподданного! Государь издаёт законы, он же и отменяет их.

Права? Король милостиво дарует их самым родовитым, самым верным и разумным. Разве наши с вами права были ограничены?

Но как ими может распорядиться тупоумное стадо простонародья, гордо называемое «нацией» с легкой руки Марата и Демулена?! И это мы теперь видим!

Знаете, когда начались все наши неприятности? В самом начале этого века, около ста лет назад, когда король, забыв о своей древней роли представителя дворянства, перешагнув через его исключительность, заявил, что он представитель всех сословий…

Прежнее общество было устроено вполне справедливо и вы, как роялист тоже это понимаете, хотя мягкость характера и заставляет вас сопереживать плебеям, этот же ложно понятый гуманизм заставил вас как панацее радоваться этой убогой мёртворождённой конституции 1791 года!