– Ну вот это бы и сказал…
– А что, так непонятно? – опять разозлился Арсений Васильевич, – если твой Володя таких вещей не понимает, куда он тогда вообще лезет?
Он махнул рукой и пошел к себе в спальню, лег на кровать и уставился в потолок. Мучила досада – не сумел объяснить мальчишке… а как объяснить, если и сам ничего не понимаешь?
И он стал думать о том, что вообще очень мало интересовался тем, что происходило. Дети работали на заводах? Было, было. Но какие дети? Друг Тимофей, рабочий с Выборгской стороны, учил своих детей в реальном училище, жил с семьей в хорошей квартире, летом снимал дачу.
Дети жили в подвалах? И это было. В их дворе в подвальной квартире жил сапожник, каждую субботу напивался и лупил жену и детей, как-то Арсений Васильевич услышал крики и пошел навести порядок, во дворе встретился с Альбергом, тот тоже шел к сапожнику. Сапожнику много не потребовалось, они с инженером взяли его под руки, вывели на задний двор и пообещали неприятностей, если он не угомонится. По субботам стало заметно тише. Альберг тогда вздохнул, лучше бы такими вещами занималось государство, ну вот, оно и занимается – семья такой же пьяни живет у него в квартире…
Дети, дети! Да, дети, но что вырастет из этих детей? Вот случилась революция, и эти дети перебрались в отличную комнату, а то, что из этой комнаты выкинули такого же ребенка, они и думать не станут. Они вырастут с мыслью, что они чем-то лучше, чем Володя и Нина, потому что их пьяный скотина-отец пролетарий, потому что они были бедными, потому что у них не было ботинок.
Но они же и не виноваты. Арсений Васильевич почувствовал, что запутался, что все надоело, что он хочет жить своей обычной, понятной и приятной жизнью – растить дочку, работать, читать, гулять, по вечерам играть в лото.
Нина постучала:
– Можно?
– Конечно.
– Папа, пойдем играть в слова?
И весь вечер они играли, составляя слова из слов пролетариат и революция.
На следующее утро Нина пошла к Володе. Дверь в квартиру была распахнута, на подоконнике сидел маленький мальчик, одетый в какие-то тряпки.
– Ты что тут сидишь, простудишься, – сказала Нина.
Ребенок что-то буркнул. Нина не расслышала.
– Что?
– Пошла… – ребенок поколебался и добавил еще слово.
Нина усмехнулась:
– Что сказал-то… иди домой, дурачок – замерзнешь!
– Там папка пьяный, – сказал ребенок.
Из квартиры донесся крик. Нина пожала плечами:
– Ну, так хоть в кухне посиди.
– А ты в квартиру пойдешь?
– Да.
– Ты лучше не ходи, папка когда пьяный, злой.
– Нешто он мне что сделает? – удивилась Нина, – пойдем, доведу тебя до кухни.
В Володиной комнате явно что-то происходило. Причитала Нюронька, что-то грохотало – кажется, швыряли мебель.
Когда Нина с мальчиком проходили мимо, дверь распахнулась. На пороге появился пьяный отец семейства.
– Куррррва!
Увидев сына с незнакомой девочкой, он остановился, тупо моргая глазами.
– Нюрка! – заорал он, – ты что, сука, еще девку когда родила? Почему Панька с девчонкой тут?
Нина не удержалась от улыбки:
– Я не твоя, слава тебе господи.
– Не моя? – озадачился урод, – ладно тогда. А ты что, ущербок, тут шарисси? Я тебе как отец сказал сидеть в комнате не дыша, а ты? Ну, я тебя сейчас научу…
И он протянул к сжавшемуся мальчишке руку. Нина нахмурилась и отодвинула мальчишку плечом, оказавшись прямо перед пьяным.
– Это что? – удивился Куроесов, – это что такое передо мной?
– Иди на кухню, – велела Нина мальчику.
Мальчик растерянно топтался рядом. Куроесов угрожающе поднял руку.
– У меня есть отец, – сказала Нина спокойно, – задень меня – и ты покойник, точно говорю.
– Как это покойник?
– Ну как? В гробу лежать будешь.
– Ну нет, – возмутился пролетарий, – я еще поживу! Ты глянь, жизня какая началась! Кроватки у этих ушлепков – спят как порядочные! У меня матка вокзал убирала, так я при сортире спал, а как выгнали ее, так и на улицах. У тебя вот кроватка есть?
– Есть.
– И у моих щенков есть. Тебя звать как?
– Твое какое дело?
– И то, – согласился Куроесов грустно, – ты кто, из буржуев?
Нина внимательно посмотрела на него:
– Спать иди.
– И пойду. У меня ж тоже кровать есть.
– Ну вот. Иди, иди.