Про красных и белых, или Посреди березовых рощ России

Последний крестовый поход закончен.

Он обернулся. Кто-то подошел и встал рядом. Словно кто-то свой. И правда – свой. Это был Василько.

Василько смотрел и не понимал. Красные вошли в город. В пустой и брошенный город. Белые все ушли. Почему он остался? Павел?

– Ты не можешь остаться, – заметил он. – Тебе лучше уехать. Тебе нечего делать в государстве рабочих и крестьян. Ты ведь прежний капитан царской армии. Тебя могут узнать, тебя могут расстрелять.

Павел посмотрел на море под пирсом. На волны. На небо. Такими же были прерии. Такой же оказалась и эта его невольная судьба. Владивосток. Россия.

– Я бы уехал, – согласился Павел. – Но уже не получилось.

– Я найду тебе корабль, – решительно ответил Василько. – Я все решу, как тебе уехать. Ты ведь мой друг.

Он отвернулся. И снова посмотрел на него.

– Прости меня, Павел, – вдруг сказал командарм.

– Бог простит. Ты меня прости, – улыбнулся Павлик.

Василек пожал ему руку. И почему-то они стояли сейчас такие веселые и беззаботные. Словно как и не было всех этих красно-черных лет. Словно не было и сейчас опасности. Словно вернулось детство. А потом они договорились, как найти друг друга, и Василько заторопился уйти. Ему надо было ведь спешить, если он хотел побыстрее выручить своего товарища.

Почему он не ушел с ним? Но он не подумал. Они не подумали оба. А сейчас он стоял, и к нему приближался случайный патруль. Он отвернулся в сторону, ему ведь, наверное, просто показалось, что они идут к нему. Но ему не показалось. Тяжелая рука легла на его плечо. Он повернулся. Повернулся и отступил, чтобы остаться на расстоянии с подошедшим. Тот стоял и смотрел. Как смотрит на свою законную добычу лев.

– Оставь, – заметил товарищу его младший спутник. – Мы ведь победили. Побежденный враг – уже не враг.

Он стоял, юный и великодушный красноармеец, но он не знал. Есть не только белые и красные. Еще есть всякие чувства. Месть. Ненависть. И еще иногда все происходит слишком быстро. Слишком быстро, чтобы успеть понять и возразить. Ты ведь думаешь, что это невсерьез. Но пуля – дура…

– Документы.

Ему не нужны были документы. Ему был нужен он сам. Павел понял. Они узнали друг друга.

– Павел Лесс, – сказал он.

Тот толкнул его к краю пирса. Павел снова отступил и удержался. И сделал еще шаг в сторону. Подальше от моря. И встал. Встал, как всегда стоял на Херувимской.

Черный маузер был наведен на него. Молча, без слов.

Павел не верил. Сейчас? Так просто и легко? Сейчас, когда все уже за плечами, – все беды и опасности, – и осталось только вот это море? Еще немного – и он будет дома. Сейчас? Когда Василько все устроит и найдет ему корабль, когда еще немного – и там где-то Америка. И жизнь. С синим небом и этим солнцем. Долго-долго и много-много. Жизнь, которой такая понятная и простая цена. «Не веселие, не трапезы, не гуляния, не пирования, не лики, но покаяние, но плач, но слезы, но рыдание и крест…» Просто ходить в храм. Просто читать святых Отцов. Просто каяться и молиться, как уж можешь. Просто его погоны. Когда вся жизнь – дар, вся жизнь – благодарность. А с моря тянет соленым простором. Соленым простором, словно горьким горем. Он ведь правда еще не жил. И не каялся. И не молился. И голову за Отечество еще только класть и класть. И вот так уже – все?.. Но «пядень твоя – мера жизни твоей, и не простирается она дальше… Вот мера твоя, если определено тебе совершить ее вполне», – так сказал преподобный Ефрем Сирин.

«Пядень твоя – мера жизни твоей, и не простирается она дальше; персты твои указывают на пять степеней этой меры. Малым перстом начинается пядень твоя и оканчивается перстом большим. Так младенчество – начало твоей жизни, а конец ее – старость. Малым перстом, первым возрастом младенчества, начинается жизнь твоя; потом идет она до второго перста – неразумного детства; после этого человек стоит посредине, – в горделивой и надменной юности; за этим следует четвертый возраст совершенного мужа; потом мера начинает умаляться, а так как не достает еще одной степени, то приходит старость; это большой перст – конец жизни. Вот мера твоя, если определено тебе совершить ее вполне; часто же бывает, что придет смерть и не даст дожить до конца, потому что Творец, по воле Своей, сокращает пядень твоей жизни, чтобы зло пресеклось и не продолжалось вместе с твоей жизнью. Итак, рука показывает меру человеческой жизни; персты – образ пяти степеней, по которым проходит человек.

Смотри же, за какой теперь держишься перст, на какой стоишь степени, ибо не знаешь, на каком персте внезапно постигнет тебя конец»[142 - Ефрем Сирин.].

Он ведь знал. Он ведь всегда все знал. «Ныне или завтра умрем»[143 - «Ныне или завтра умрем», – сказал святой Андрей иноку (Четьи-Минеи, 2 октября).]. Это просто так всегда кажется, что у тебя еще вагон времени. «”День Господень, якоже тать” (1Фес.5:2), и поемлет тебя незаметно»[144 - Ефрем Сирин.]. Вот он и настал, этот день. Павел стоял, наверное, стоял, словно это уже был и не он. Вздохнул. И спокойно вскинул голову. Так сказал Господь. «Не бойся, только веруй» (Мк.5:36).

XIII

Безвестные!

Идущие в ночь. Под плащами молчанья.

На подвиг… в тюрьму… на расстрел…

И ветер, подслушавший чье-то рыданье

О вас, о безвестных пропел.

    Марианна Колосова[145 - Из произведения «Братьям в жизни и смерти». Цитируется по: Марианна Колосова. «Вспомнить, нельзя забыть»: стихи/Сост. В.А.Суманосов; предисл. Александра Родионова; послесл. Александра Зуева. – Барнаул: Алтайский дом печати, 2011. – 331 с.: ил.]

Василек, наверное, почует неладное и вернется. И будет трясти наганом, и разгонит всех, как мышей в норы. И поймет. Что никогда не знал и не думал, но Павел – его лучший, настоящий друг. И какой же он всегда был дурак. Он только сейчас все понял. Когда чуть не случилась беда. Что положит за него голову. И душу. Все равно, что тот из белых. «Свобода, свобода, эх, эх, без креста!»[146 - А.Блок.] Нужна она, такая свобода. Такой ценой. «Воистину суета всяческая, житие же сень и соние…»[147 - Из последования панихиды.].

И они улыбнутся. Они пожмут руки. И пойдут по пирсу, плечом к плечу, светлоголовый капитан царской армии и кареглазый красный командарм. А потом усядутся на самой дальней гряде камней. Море будет пахнуть солью. И солнце будет садиться. А они будут молчать. Как когда-то в детстве. Павлик тогда был кадетом. Вырос. Взрослый и мужалый офицер. А на памяти так и остался – все тот же Павлушка. Словно из своей коробки с новенькими оловянными солдатиками. Сам живой и игрушечный этот солдатик. Хотя сколько ему сейчас? Двадцать пять, двадцать восемь? Много ли это значит, шестнадцать там или тридцать лет. Когда просто вся жизнь. Как ослепительный, сияющий миг. Но пока еще не вся. Этой дружбой словно остановлено сейчас время. Остановлено, словно навсегда. «Павка…», – улыбнулся Василек. Все тот же. Такой свой, светлоголовый. Со своим светлым, сияющим взглядом. Стойкий и чудный оловянный солдатик. Русский офицер. За Веру, Царя и Отечество.

А он молчал. А сейчас они просто сидели и молчали. И зажгутся звезды. И, наверное, красный командарм поверит в Бога. Потому что Павлик сидит вот рядом – а завтра его ведь может и не стать. И тебя может не стать. И что же тогда – эта жизнь?.. Без Бога – ни до порога. И это не Государь, не богатые и не бедные, не красные и не белые – вся печаль. Это просто земля – преддверие ада. Не одни беды, так другие. Там хорошо, где нас нет. Это просто земля, которую надо победить огнем и мечом – свое сердце и страсти. А остальное – по обстоятельствам. «Кесарево кесарю, а Божие Богу…» (Мк.12:17)

Пустое набитое чучело, этот коммунизм, подумал вдруг Василек. Разве за коммуну пошел он воевать в эту Красную Армию? За землю, за свой завод, за то, чтобы жилось лучше. Но Манифест Коммунистической Партии нагло врет. Не крестьянам – земля, и не рабочим – заводы. Государству. За что боролись, к тому и пришли. Не новый мир построили, а это убийственное государство, как оказалось. Он-то должен был понять. Читал ведь всю эту философскую муть. Коммунизм – это идея. Мания величия и идея господства. А люди – просто расходный материал. «Да», – усмехнулся Василек. Читал, но не задумывался. А ведь правда. Загнать всех в светлое будущее – и чтобы не рыпались: «Что есть истина?». Потому что зачем тогда истина, если главное – это достойная жизнь и. Он не удивился своим новым мыслям. От Петрограда и до Владивостока. Когда-то это должно было случиться. Последняя капля. Последняя слезинка.

Павел не понял сразу, но это была все-таки правда. Василек отпустил пограничный бот и вместе с ним спрыгнул на причал Посьета. Постоял. И наконец повернулся.

– Пошли, Павлик.

Границу они перешли вдвоем.

– А твой коммунизм? – все-таки посмотрел и спросил Павел. Братья? Они снова братья, а не враги?

– Дураков нет, – уверенно заметил Василек. – Не коммунизм. Я теперь за тебя. А коммунизм мне надоел.

И правда надоел, подумал он. Какой коммунизм. Прав он все-таки оказался, Александр Сергеевич Пушкин в своей «Капитанской дочке». Забытой и, казалось бы, такой ведь безнадежно устаревшей книжке перед всеми новыми революционными веяниями: «Молодой человек! если записки мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений». Но как в воду глядел Александр Сергеич. А что – глядел. Знал.

А то ведь правда. Какая классовая борьба. Классовая борьба – кто сказал, Маркс, Энгельс? Так они что, русские, что ли? Это у них там классовая борьба. А тут – Россия. Вот именно. «Вера, Царь и Народ». Погоны Павлуши. Как он сам. Тихий и молчаливый подвиг. «Иже есть без греха в вас, прежде [первый] верзи камень…» (Ин.8:7).

А всё плохо, так это не Государь и не установившийся государственный порядок – причина, догадается наконец прежний коммунист. Это – жадные, жестокие и немилосердные нравы. И никуда ты эти нравы не денешь. Никаким коммунизмом и общим благом. «Врачу, исцелися сам!» (Лк.4:23) Это только Святое Евангелие на эти нравы. Да начальник, который носит меч. Вот и вся беда. Это просто малое стадо – православные христианы. Да мало таких начальников и мечей: «Человек не должен становиться рабом своих страстей: раба перед самим собою и другие не могут уважать и слушаться. Только человек с громадной дисциплиной своего личного “Я” может требовать от других»[148 - Обращение ген. Дитерихса к офицерам Российской армии. // Генерал Дитерихс / Сост.: В. Ж. Цветков и др. – М.: Посев, 2004. С.264.]. А самим людям не надо: «Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. На таковых нет закона» (Гал.5:22,23). Но людям нужен рай здесь и сейчас: «Тварь ли я дрожащая или право имею?»[149 - Ф.М.Достоевский.] Рай любой ценой. А после нас – хоть потоп.

«Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови —
Господи благослови!»

    А. Блок.
Но он отвлекся, понял Василько.

– Ура, – коротко отозвался Павел. – Ура, Василек.

Наверное, это было слишком мало слов. Но слов было и не надо. Была серо-голубая сталь. И каряя глубь другого взгляда. Двух братьев. Двух однополчан. Одно сердце и одна душа. На миг, на вздох, навек:

И туда, где струится
Дым зари в небеса, —
Обожженные птицы,
Полетят паруса!