Про красных и белых, или Посреди березовых рощ России

«Кладбище…»[160 - Игнатий Брянчанинов. Из «Аскетических опытов».]

После многих лет отсутствия посетил я то живописное село, в котором я родился. Давно-давно принадлежит оно нашей фамилии. Там – величественное кладбище, осеняемое вековыми древами. Под широкими развесами дерев лежат прахи тех, которые их насадили. Я пришел на кладбище. Раздались над могилами песни плачевные, песни утешительные священной панихиды. Ветер ходил по вершинам дерев; шумели их листья; шум этот сливался с голосами поющих священнослужителей.

Услышал я имена почивших – живых для моего сердца. Перечислялись имена: моей матери, братьев и сестер, моих дедов и прадедов отшедших. Какое уединение на кладбище! какая чудная, священная тишина! сколько воспоминаний! какая странная, многолетняя жизнь! Я внимал вдохновенным, Божественным песнопениям панихиды. Сперва объяло меня одно чувство печали; потом оно начало облегчаться постепенно. К окончанию панихиды тихое утешение заменило собою глубокую печаль: церковные молитвы растворили живое воспоминание о умерших духовным услаждением. Они возвещали воскресение, ожидающее умерших! они возвещали жизнь их, привлекали к этой жизни блаженство.

Могилы праотцов моих ограждены кругом вековых дерев. Широко раскинувшиеся ветви образовали сень над могилами: под сенью покоится многочисленное семейство. Лежат тут прахи многих поколений. Земля, земля! сменяются на поверхности твоей поколения человеческие, как на деревьях листья. Мило зеленеют, утешительно, невинно шумят эти листочки, приводимые в движение тихим дыханием весеннего ветра. Придет на них осень: они пожелтеют, спадут с дерев на могилы, истлеют на них. При наступлении весны другие листочки будут красоваться на ветвях и также – только в течение краткой чреды своей – также увянут, исчезнут. Что наша жизнь? Почти то же, что жизнь листка на древе!

    20 мая 1848 года. Село Покровское Вологодской губернии

II

Энни обернулась на шум и движение. К ней спешила невестка. И она. Девочка, которую бабушка узнала бы через все расстояния и дали. Тоненькая и хрупкая птичка. Пелагея. Петра. Приехала. Дорогая пташечка. Ясноглазая, светлокудрая ее Василиса Прекрасная. Что ж без Финиста Ясна Сокола, поняла вдруг Энни. Двое из ларца, братик и сестренка… Она обняла ее, кинувшуюся к ней на шею, она боялась спросить и должна была спросить.

– Павлик, Петя?..

Петра отступила от объятий. Просто сами собой разжались руки.

– А разве… Мне мама ничего не успела еще сказать. Разве он не приехал? Я думала, он ведь здесь. Я добиралась сама с мужем, там в России все так перепуталось. Но я верила. Я всю дорогу верила, что ему тоже удалось выбраться. Бабушка Энни! Скажи, мама!

Мама не сказала. Мама тоже стояла, оглушенная правдой. Она не подумала. Она слишком обрадовалась. Она увидела Петю, и, значит, Павлик тоже ведь должен был быть где-то рядом.

Петра отвернулась. Петра стояла и смотрела на березовую рощу, и на глаза наворачивались слезы. Она была в этой полыхающей России. Если Павлик не приехал, то там ведь невозможно такому, как ему, остаться в живых. Прежнему офицеру царской армии. За Веру, Царя и Отечество…

Володька бежал от дома. Он задержался где-то там, знакомился с папенькой и дедушкой, и сейчас они тоже бежали сюда. Ее Володя. Подбежал. Помахал письмом. Это было чудо. Пока они были здесь, как раз пришло письмо. Из России. Только чудо ли или беда?.. Кто там и что написал?.. Россия ведь, эта покинутая Россия, кромешный ад.

Не знала та береза,
Дороги на краю,
Что в лютые морозы
Затем красу свою

– Сибирскую «корицу» —
Белила и спасала —
Чтоб русская Царица
На ней письмо писала

– За все благодарю —
Небесному Царю.
…………..
Стояла та береза —
России на краю,
– За тын, за плен, за слезы —
За все благодарю.

А если мало – плену,
А если много – тыну…
Сам назови мне цену…
А если скажешь: сына

Под кончиком пера
Коробится кора…

Стояла та Россия —
Обрыва на краю.
– И если скажешь – Сына… —
За всё благодарю,

    Марина Цветаева. Из «Поэмы о Царской Семье».
Мама не решилась открыть. Передала бабушке. Бабушка, открыла, прочла и передала маме. Мама читала, а Петра смотрела на бабушку и старалась понять. Бабушка не была рада. Ее серо-зелено-карие глаза были какие-то серьезные и печальные. А потом она отвернулась. Как только что было отвернулась и сама Петра. Как стоит серьезный и печальный Володя.

«По сравнению с вечностью… Все мы молоды, и все мы стары…», – подумала Энни. И она. И Павлик. А сколько лет и сколько зим ты прожил на этой земле, в конечном итоге неважно, как говорил батюшка как-то на панихиде. Главное – успел ли ты в своей жизни прийти к Богу. Войти в вечность. «Вечность!.. Туда утекли все предшествовавшие нам времена; в этой пропасти скрылись все миллионы людей, сменявшиеся поочередно на лице земли; пред нею, пред ее взорами родился мир, размножилось человечество, образовались племена, народы, царства; пред ее взорами уже многие цветущие царства обратились в пустыни, многие великие грады сравнялись с землею, вросли в землю, покрылись ею; пред ее взорами пустыни безлюдные, леса дремучие, болота непроходимые соделались цветущими жилищами человеческого общества, многочисленного, образованного, шумного… На все это смотрела, смотрит равнодушно с холодной суровостию – вечность. Ничто ее не насыщает и ничто не насытит. Все в ней должно исчезнуть: все – ее жертва; на все глядит она, как жаркое вешнее солнце на хрупкий, слабый вешний снег…»[161 - Игнатий Брянчанинов.]

Но какая она зеленая, эта белоствольная роща. Как шумит. За него и о нем. За Павлушку и о Павлушке. Где-то там, посреди березовых рощ России. Вот они, эти навернувшиеся слезы Петры. Теперь и у нее – тоже. «Милосердый Бог Сам да утешит вас! Да утешит вас мысль, что невинный юноша, чистый, как Ангел, неуспевший оскверниться никакими нечистотами земными, ушел, унесся в безопасное пристанище, в небо. Там ничто и никто не будет наветовать его благополучия! Тихо и счастливо текущая, неутекающая, неумаляющаяся вечность преобразилась в день один для наследников блаженной вечности. Там несменяющаяся радость, там неумолкающий праздник, там пир, уготованный от века и на веки Царем царей – Богом. Туда поспешно отлетел юноша, призванный великим учредителем пира, Создателем человеков. Кто может воспротивиться всемогущему призванию Всемогущего? Лишь тварь услышит повеление Творца своего, – спешит мгновенно раболепно исполнить его. Очами веры посмотрим на милого юношу, шествующего по воздушным пространствам к небу! Очами веры посмотрим на чистого юношу, водворяющегося на небе и от радостей его забывающего о всем земном! Проводим его горячею молитвою и горячими слезами! Принесем в память его молитву и слезы! Земля – страна плача; небо – страна веселия. Небесное веселие вырастает от семян, посеваемых на земле. Эти семена: молитва и слезы»[162 - Игнатий Брянчанинов.].

Мама отдала письмо Петре. Посуровевшая и вздохнувшая. Для нее уже не было. Ничего не было. Ни этой березовой рощи, ни этого дня. Была только боль. На вдохе и выдохе. На сегодня и на завтра. На землю и на небо. На веру: «Покорите ум и сердце ваше воле Божией, премудрой и всеблагой: в этой преданности вы найдете успокоение и отраду для души вашей. Бог взял возлюбленное дитя ваше на небо, и вместе с ним взял туда ваш ум и сердце. Там – хорошо»[163 - Игнатий Брянчанинов.].

Петра взяла конверт. Чужой, незнакомый почерк. Выпала та памятная фотокарточка с ее надписью на оборотной стороне: «На многая лета. На вечную память». И приписка чужой рукой: «Из Владивостока. Вечная память». Тот, другой красноармеец из патруля, оказывается, забрал и отослал эти бумаги. Вместо Василька. И за Василька. Как когда кто-то падает в стрелковой цепи, и на его место заступает другой.

Конверт выпал из ее рук следом за выпавшим снимком. Она подняла фотокарточку. Это будет память. И все. И больше – ничего. Только слезы. Только эти соленые, горькие слезы, которые вроде вытрешь украдкой и не хочешь показать, а они все равно льются. Павел, бравый, хороший Павлик. Как он тогда сказал. Как знал: «Христос Воскресе, Петра! Воистину Воскресе!».

– Не надо, Петя, – сказала мама. Ее православная мама. – Там – хорошо.

Пелагея кивнула. Но бабушка тоже ведь не просто так отвернулась. И мама сама такая печальная стоит, серьезная. Мама тоже будет плакать. Просто не сейчас. Просто когда останется одна: «Узнав о смерти ближнего вашего, не предайтесь тем неутешным рыданиям, которым обыкновенно предается мир, доказывающий тем, что надежда его – только во плоти. Ваша надежда – во Христе! Пролейте о умершем слезы молитвенные, обратитесь сердцем и мыслями к Тому, Кто один может вас утешить, пред Которым Вы должны предстать в предназначенное вам время. Не увлекитесь чем-нибудь земным: плод такого увлечения, которое – обманчивая, обольстительная мечтательность, – тление. Мир имейте в Боге, предавайтесь с полною покорностию Его святой воле. В этой воле полнота благости и премудрости. Ей поклонимся, припадем к стопам ее, вручая души и тела наши Господу. Аминь»[164 - Игнатий Брянчанинов.].

– Нет, – сказал вдруг Володя. Он был Павка, Павлик. Друг и брат. – Нет! Христос Воскресе!..

Лес и река отозвались гулким эхом. Пасхальной радостью на великое горе. Он был Павел, подумал Володя. В честь и в память Апостола Павла. Павел, Павлушка и Павлик… Просто Павка – в честь дружбы.

«

Не хочу же оставить вас, братия, в неведении об умерших, дабы вы не скорбели, как прочие, не имеющие надежды.

Ибо, если мы веруем, что Иисус умер и воскрес, то и умерших в Иисусе Бог приведет с Ним.

Ибо сие говорим вам словом Господним, что мы живущие, оставшиеся до пришествия Господня, не предупредим умерших,

потому что Сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божией, сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде;

потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем.

Итак утешайте друг друга сими словами» (1Фессал.4:13–18).

– Да, – сказала Настя. И пошла к дому. Тихо, неслышно, прямо. «Анастасия», – вспомнила Энни. «Воскресение…» Дирк стоял. И молчал. И стоял, и молчал сын. Они все были Лессы. С серо-стальным взглядом своих серо-голубых глаз. За Веру, Царя и Отечество… И стояла она – Петра.

Павлик. Павлуша-Павлушенька. Павлушечка. Павел.

Она назовет дочку Софией. Вера. Надежда. Любовь…

«Воскреснет брат твой» (Ин.11:23).