Про красных и белых, или Посреди березовых рощ России

Так перевернулась и закрылась эта страница.

Как миг. Как вспыхнувшая и сгоревшая звезда на небосклоне. В темную ночь. До новой зари. День в день и миг к мигу. Все эти дни.

…Как избранный единогласно как Армией, так и народом Воевода Земской Рати, под звуки национального гимна, появился пред войсками и среди собравшегося народа послышалось всхлипыванье, шепот и возгласы.

– Наконец-то началось наше родное русское… Его зовут Михаил, архангел Михаил с мечом огненным, он разгонит всю эту нечесть окаянную[131 - См.: Парад Земской Рати 10 августа 1922 г. // Генерал Дитерихс / Сост.: В. Ж. Цветков и др. – М.: Посев, 2004. С. 417.]…

Как кто-то потом не поймет. Как всегда ведь кто-то не понимает и не поддерживает: «Надо ли рассказывать… <…> как эта Дума время от времени ездила заседать зачем-то в Никольск, где в вагоне, в ревниво охраняемом уединении, жил впоследствии Воевода и не то, как утверждали, молился, не то занимался столоверчением, сносясь с потусторонним миром; как резко и ненужно вызывающе были порваны им отношения с японцами? <…> Надо ли рассказывать, как «история, печальней которой нет на свете», превращалась в смешной и странный фарс?..»[132 - Из книги: Руднев С.П. «При вечерних огнях». Воспоминания. Харбин. // Там же. С.496] «Что думал он, какие мысли роились у него в голове, когда он сидел в своем вагоне, уставленном иконами и хоругвями, и работал за письменным столом целые ночи напролет?»[133 - Из книги: Сахаров К.В. Белая Сибирь. // Там же. С.300.] «Наивный фанатик», «богомольный генерал», «Ваше Преосвященство» – за глаза.

Но как сказал Главный священник Земской Рати о. Леонид при поднесении Священного Нерукотворного Образа Спаса генералу:

«<…> …Казалось, даже здесь, на последнем клочке родной земли погибает наше дело – стояние за веру и за родину.

То было время расщепления общественного, духовного разброда, когда одна русская душа не стала понимать другую. <…>

Наша армия, пришедшая с Волги, Камы и Урала через всю Сибирь на край родной земли, чувствовала одиночество, а порой и взаимное непонимание. Необходимо было что-то сделать, дать какую-то живую, освежающую воду. И это сделано в настоящую минуту. Армия нашла единый для всех групп голос и язык и единого вождя, который объединяет всех пришедших и всех живущих здесь людей, болеющих о судьбе и славе своего Отечества. Теперь мы, пришедшие – не одиноки; с нами вождь, христолюбивый воин Михаил, с нами русские люди. <…>

Надпись на серебряной пластине следующая: «БЛАГОСЛОВЕНИЕ ЗЕМСКОЙ РАТИ СВОЕМУ ВОЖДЮ И ВОЕВОДЕ М. К.ДИТЕРИХСУ НА ПОДВИГ ОБЩЕГО КРЕСТНОГО СЛУЖЕНИЯ ОТЕЧЕСТВУ. АВГУСТА 10-ГО ДНЯ. 1922 Г.

Г. ВЛАДИВОСТОК»[134 - Там же. С.412–414.].

Это был Владивосток. Последний крестовый поход. Белое Приморье. Белая жемчужина Белого движения. Последняя кровь. Последний завет: «За Веру, Царя и Отечество».

XI

Это будет октябрьский лес. Синее октябрьское небо. Белые березы. Тишина, и звенящая хрупкость воздуха. Солнечный свет через зеленую хвою. Красная калина. А потом все смешалось. А потом начался бой.

Павел не знал, как он отбился от остальных. Но иногда так бывает. Слишком большой перевес чужой силы. Кто-то свой слева, кто-то свой еще где-то рядом. А потом вдруг оказывается, что ты один. И нет патронов. Тоже ведь бывает. Когда этих патронов почти и не было.

Он положил ненужную, ставшую бесполезной винтовку. Прислонился спиной к дереву. И закрыл глаза. На мгновение. На секунду. Понять, принять и поверить. В то, что не понимается, и во что не верится. Что невозможно. Потому что ведь только не это. Попасть живым в руки этих врагов. Белогвардейский офицер. На земле лежали листья. Хрусткие осенние листья. Когда поздняя осень. Тишина и покой. И синело небо. А он стоял в шаге от своего земного ада. Это был ад. Это будет ад. Когда уже не жизнь. Только смерть – вся надежда. «Смерть во аде столько вожделенна, сколько вожделенна на земле жизнь»[135 - Игнатий Брянчанинов.]. Но самая страшная смерть была на кресте. Все остальное должно быть легче. Любые казни и истязания. Он не знает – как. Он знает только, как все написано в Святом Евангелии. И что не он первый, не он последний. Это так и должно быть. Чтобы один огонь, одни раны, одна боль. Это их братская чаша. Чаша Христова – страдание. Ибо всякий огнем осолится… (Мк.9:49) Он удерживает отчаянный вздох и открывает глаза. «Помяни…» «И не введи во искушение…» Это когда-то уже было. Когда-то он уже так стоял. Это была Сибирь. Тогда это была Белая Сибирь. Сейчас это будет Красная Россия. Как когда-то это был тоже и красный Петроград. Да, красный Петроград, неожиданно понимает Павел.

Он попал к друзьям. Питерцы… Его друзья с Петрограда. С города святого Петра. Конечно. А он – Павел. Святые апостолы Петр и Павел, улыбается он. Его небесные покровители. Апостол Павел – по имени. А они с сестрой Павел и Петра. И Акафист – Петру и Павлу, и – праздник Петра и Павла, и на иконах они всегда – Петр и Павел.

Бой отгремит и затихнет. Спустятся сумерки. Дядя Ваня выведет его по низу лощины. Через большак. Догонять своих. Дядя Ваня долго не уйдет обратно к костру. Будет стоять один под звездным небом. Будет молиться забытыми словами молитв. Чтобы Павлик успел. И чтобы не встретил тигра или медведя. Потому что это ведь – тайга. Уссурийская тайга. Что-то не то и не так с этой революцией, подумает вдруг дядя Ваня. Или это просто – старость не радость, и в религию вот ударился. Жалость какая-то собачья. «Хотя разве жалость бывает собачья?» – вздохнул он. «Жалеть – значит, любить», – как всегда говорила ведь его дорогая хозяюшка, его красавица Нюта.

Павел опоздал к своим. Своих не было. Это был спускающийся вечер. И он словно один в целом мире. Он отстал. Он безнадежно отбился. Владивосток. Последние дни октября. И этот звонкий, осенний холод. Про который он забыл и которого не чувствовал, пока торопился успеть. Но теперь это снова был холод. Как всю эту войну. То слишком легкая одежда, то Великий Сибирский Ледяной Поход. Замерзший, голодный, озябший, наверное, он уже не думал. Как и что. Уже было нечего думать. Уже был только океан впереди и торжествующий враг где-то там, по этим улицам. Закрытые двери, закрытые окна. Он со своими погонами. Чужой, равнодушый город. Когда своя рубашка ближе к телу и моя хата с краю.

– Простите, но не подскажите, кто может пустить заночевать? – подошел он к пробирающейся вдоль по улице случайной тени.

Это был глупый и неуместный вопрос, подумал Павел на себя со стороны. Кто приютит и пустит его на порог в этом Владивостоке, который ни пополнения армии не прислал, ни пожертвований? Приехали, конечно, герои, которые смело пошли погибать[136 - Сохранились советские воспоминания:«Было уже за полночь… <…> Но заснуть не пришлось. По телефону сообщили, что за рекою, в стане противника, творится что-то непонятное.Степан Сергеевич вышел из штаба, и тут же до его слуха донеслось отдаленное «ура!». Ветер донес звуки оркестра. <…>– Взбесились, что ли? – И он распорядился немедленно отправить разведку для выяснения непонятного торжества белых.Как выяснилось, из Владивостока прибыло большое пополнение, приехал сам владивостокский епископ Мефодий, командированный генералом Дитерихсом для поднятия в воинстве боевого духа. Ночью же служился молебен о даровании победы.С рассветом белогвардейцы перешли в новое наступление. И кого только не увидели народоармейцы в их цепях! Здесь были “добровольцы”, одетые в то, в чем, должно быть, застала их вербовка. Разношерстная лавина, брошенная в наступление, была многочисленна, но не сильна. Одна за другой захлебывались атаки этой “рати” <…> Ударная группа Вострецова, стремительно развивая наступление, 14 октября с боем заняла ст. Ипполитовка, а на следующий день – г. Никольск-Уссурийский». Тимофеев Е.Д. С.С.Вострецов. http://militera.lib.ru/bio/timofeev/07.html (http://militera.lib.ru/bio/timofeev/07.html)]. Но вот именно, что это были те геройские добровольцы, а кому здесь и сейчас нужен риск на свою голову перед приходом красных? Но это оказалась смелая бабушка. Она не шарахнулась в сторону.

– Захотел чего, – заметила она. – Вас только пусти. «Была у зайца избушка лубяная, а у лисы ледяная…» Куда вас пускать, красных нехристей. Сами все возьмете и сами все займете. Чай, не пропадешь.

Православная Русь, подумал Павка.

– Я за Веру, Царя и Отечество, – выдохнул он.

– Нет больше царя, – отозвалась его непреклонная собеседница. – Чего еще выдумал. Сразу видно – нарочно такие разговоры, чтобы людей уловить и под расстрел подвести. Какой еще такой царь.

– «Яко да Царя всех…», – словно пароль, невольно вспомнил Павел. Вздохнул и сел на деревянные ступеньки. Наверное, ему было уже все равно. На этот Владивосток. На этих красных. Он все равно просто возьмет сейчас и замерзнет. Замерзать нельзя. Спасаться – некуда. Отчаянная и горькая безвыходость. Как никогда. Но «Господи! Волен один Ты вершить / Жизнью и смертью! Аминь!»[137 - Из песен Земской Рати. Молитва воина. // Генерал Дитерихс / Сост.: В. Ж. Цветков и др. – М.: Посев, 2004. С.436.]. «Яко да Царя всех… Аллилуиа…»

Она теперь была выше его. Он не знал. В последнем свете заходящего солнца блеснули золотистые вензеля на его погонах.

– Это какого же ты полка, милок? – вдруг услышал он удивленный возглас. – Что, и такие есть? За Самого Господа нашего?

– Это в Сибири. Были, – сказал он.

Она не побоялась. А может, ей просто было под сто лет и терять уже было нечего.

– Пошли, – вдруг сказала она.

Это был рай. Вдруг попасть в тепло. И в доброту. Бабушка собрала на стол. Нашла ему из каких-то закромов другую одежку. Павел потянулся за лежавшей газетой. Сверху лежала старая. Все знакомое и уже неважное, все эти воззвания и указы. Но вот новая, последняя. Этой он не видел. «Мысль». «Владивосток». Указ Правителя Приамурского Земского Края № 65. Последний его указ, понимает он.

«Силы Земской Приамурской Рати сломлены. Двенадцать тяжелых дней борьбы одними кадрами бессмертных героев Сибири и Ледового похода без пополнения, без патронов решили участь Приамурского Земского Края. Скоро его уже не станет. Он как тело умрет. Но только – как тело.

В духовном отношении, в значении ярко вспыхнувшей в пределах его русской, исторической, нравственно-религиозной идеологии, он никогда не умрет в будущей истории возрождения великой святой Руси.

Семя брошено. Оно упало сейчас еще на мало подготовленную почву. <…>

Я горячо верю, что Россия вновь возродится в Россию Христа, Россию помазанника Божия, но что теперь мы были недостойны еще этой великой милости Всевышнего Творца»[138 - Там же. С.486.].

    Мысль. Владивосток. 18 октября 1922 г.

Павел положил газету на место. С каким-то новым, непонятным чувством. Словно это не осень. Словно завтра – весна. Пасха. Радоница. Новая зеленая трава. А сейчас осталось просто спастись с этой России. Россия выбрала сама. Он больше ничего ей не должен. От Петрограда и до этой улицы Алеутской во Владивостоке. Больше – ничего. Он должен – за себя. И как там все будет дальше. За Веру, Царя и Отечество. «Была бы Русь Святая и торжествовала бы предопределенная ей от Бога цель». «А что я не увижу это спасение, а только мои потомки… Так разве для себя я вел братоубийственную войну и готов снова к ней? Разве для восстановления своих генерал-лейтенантских привилегий и для владения хутором Фоминским под Москвой?… Что же из того? “Была бы Русь Святая и торжествовала бы предопределенная ей от Бога цель”…»[139 - Там же. С.549, 550.]

Это тоже был генерал Дитерихс. А это был Владивосток. Последний и проигранный бой. До новой зари. Когда Россия снова возродится. Но это было уже не его дело. Там и будет видно. Не сейчас. А сейчас – значит, можно ехать домой. Ура. «Если угодно будет Господу и живы будем, то сделаем то или другое…» (Иак.4:15). «Не умру, но жив буду, и повем дела Господня» (Пс.117:17).

«Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром…», – вспомнил и подумал Павлик.

И улыбнулся:

«Михаил Константинович, Его Высокопревосходительство…»

А это был последний боевой приказ. Об организации Земской Рати для перехода границы и дальнейшего пребывания на территории Китая. Чтобы все воинские чины имели погоны и вообще вид воинских чинов и частей, а не товарищей из беженского табора.

Погоны он зашил под подклад куртки. Новый риск, но новый смысл. Это были звездочки. Его капитанские звездочки.

XII

Он придет завтра на причал. Потому что просто надо ведь куда-то прийти. Потому что непонятно, что теперь делать. Наверное, надо просто как-то выбраться. В Посьет. Там совсем рядом граница. Другая страна. В которую ушли и его товарищи. Он знал. Была договоренность. Пути отхода. Надо тоже попасть туда. А потом он поедет домой. А потом… А потом бывает суп с котом. Просто его погоны. Как память и офицерская честь.

«Может, плакать будем мы потом,
Но потом бывает суп с котом,
И, что бы там ни было, пока
Принимай-ка нас, Америка!»[140 - Арсений Несмелов, участник Белого Движения. Из поэмы «Через океан».]

Он не знает, как там все было на русско-китайской границе, когда армия перешла в Китай. Он не знает. Но он как будто был там и тоже все слышал: «Никаких авантюристических планов, намерений не ожидать и признать, как определенный факт, что мы проиграли стадию открытой борьбы 1918–1922 гг., интернировались на территорию чужого государства и стали в положение обыкновенных беженцев»[141 - Генерал Дитерихс / Сост.: В. Ж. Цветков и др. – М.: Посев, 2004.. С.528.].