Про красных и белых, или Посреди березовых рощ России

Тот поднял на него взгляд. Спокойный и смелый взгляд. С печалью, и дружбой, и с какой-то щемящей и покорной беззащитностью перед ним в этом спокойном сиянии стали. Такой знакомой серо-голубой стали.

– Пошли, Павлик, – говорит Василек и решительно прячет маузер. Павлик, наверное, еще не верит. Еще не понимает. Он где-то в другом мире. А потом выдыхает. И улыбается. «И словно ничего и не было», – улыбается Василек тоже.

– Павка, Павлик, так вот ты какой стал, – сгребает он его в охапку. Еще настороженного, не верящего, но уже улыбающегося. – А я ведь тебя после училища и не видел. Так кто ты теперь? Поручик, прапорщик?

– Бери выше. Капитан, – весело смеется Павлик. – Штабс-капитан Павел Лесс…

VI

Петра уедет одна. Они с Васильком останутся на платформе. Василек тоже пришел. Стоять рядом с Павлом.

– А ты? – говорит Василек. – Ты все-таки не на Дон? Но все ваши ведь туда уезжают.

– Петра домой, – говорит Павел. – А я в Сибирь. У меня такое задание – ехать в Сибирь.

– Контра недобитая, – не удерживается Василек. – Так и знал. Хорош же наш Петроград. – И отпинывает ногой в сторону камушек гравия, словно это – детство, и он пинает мяч. – Хорош же ты, Павлушка, да все равно не нашенский. «Эх, яблочко, / Да куда катишься?»[86 - «Яблочко» – русская песня-частушка, популярная среди революционных солдат. Известна своими многочисленными вариантами текстов периода гражданской войны: их пели и красные, и белые.]

И напел, насмешливо и беззаботно с виду:

Эх, яблочко,
Да цвета зрелого.
Любила красного,
Любила белого…

«Едет Ленин на коне,
Троцкий на собаке,
Коммунисты испугались,
Думали – казаки!», —

приглушенным тоном заметил ему Павка. Насмешничать было, конечно, не дело. Троцкий или этот Ульянов – а все равно образ Божий всякий человек и всякий враг. «Лишенные славы христианства не лишены другой славы, полученной при создании: они – образ Божий.

Если образ Божий будет ввергнут в пламя страшное ада, и там я должен почитать его.

Что мне за дело до пламени, до ада! Туда ввергнут образ Божий по суду Божию: мое дело сохранить почтение к образу Божию и тем сохранить себя от ада.

И слепому, и прокаженному, и поврежденному рассудком, и грудному младенцу, и уголовному преступнику, и язычнику окажу почтение, как образу Божию. Что тебе до их немощей и недостатков! Наблюдай за собою, чтоб тебе не иметь недостатка в любви»[87 - Игнатий Брянчанинов.].

«Да и смешного касаться не полезно для души. Ибо вообще это показывает низость, падение духа, и служит знаком внутреннего нестроения и расслабления. Вместо того, чтобы смеяться, должно паче песнословить и прославлять Божество. Ибо имеющим уста, день и ночь отверстые на песнословие Божие, с готовностью отверзается сокровище небесных благ»[88 - Прп. Нил Синайский. Письма на разные темы. Письмо 3.291.].

Но он забыл и не подумал сразу. Вспомнил и сказал. Улыбнулся. Получилось весело и здорово. И в точку. За Россию. Знай наших!

Василек беспечно подхватил его невольный вызов:

Эх, яблочко,
Да покатилося,
А власть буржуйская
Провалилася!

Павел махнул рукой. И стал уже серьезным. Не переспоришь. Не переспоришь этих упертых и горьких коммунистов. Это, наверное, просто слишком яркое солнце, что почти готовы вдруг навернуться на глаза слезы. Только он знает – не солнце. «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (Лк.23:34). Они были вдвоем друзья. А теперь – враги. Больше, чем враги. Анафема. «Да будет он тебе, как язычник и мытарь» (Мф.18:34). «Ты же, человече равнодушне, владыко мой и знаемый мой…» (Пс.54: 13) – только она, понимает Павел. Между ними вместо прежней дружбы. Эта печаль.

Только Василек уже стоит серьезный. Он как будто знает. Деникин подойдет к самой Москве. Юденич будет у Петрограда. Но Сибирь дальше. Павел не будет участвовать в этих боях. Он будет участвовать в каких-то своих. Василек будет знать, что он не здесь. Что он где-то в Сибири. И, наверное, там другая война. Не такая жестокая. Василько будет верить. А как на самом деле – он никогда не узнает. Ведь его там тогда не было. Все так. Забытый стишок с ученических времен. «Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!»[89 - А.С. Пушкин.]

А потом Василек вспомнил, как его всегда благословляла и крестила бабушка на пороге перед выходом их дому. Он сдерживал яростное и презрительное дыхание и терпел. Потому что это была бабушка, и он уважал бабушку. А ее старорежимные взгляды – это было не его дело.

Он сосредоточенно и серьезно смотрит на Павла. Что-то прикидывает. Наверное, невозможно что-то прикинуть правильно, если ты чего-то никогда не делал. Но память – она ведь всегда память. Как себя самого осенять крестным знамением он ведь знает. Когда еще не понимал, что всё это сказки. А сейчас у него за плечами было высшее техническое училище. Голова работала и пространственное мышление тоже имелось. Инженер все-таки.

Василек налагает на товарища крестное знамение.

– Я не верю, – говорит он. – Но ты ведь веришь. Может, тебе поможет.

Крест. Крест свой и Крест Христов, знает Павел. «Отвергнись себя…» (Мк.8:34) «Когда Иисус возлюбил юношу: то предложил ему последование Себе и ношение креста (См.: Мк.10:21). Не отвергнем призвания! Приемлется призвание, когда, при пришествии скорби, христианин признает себя достойным скорби; последует с крестом своим христианин Господу, когда благодарит, славословит Господа за посланные скорби, когда “не имать душу свою честну себе” (Деян.20:24), когда всецело предает себя воле Божией, когда еще с большею ревностию устремляется к исполнению евангельских заповедей, особенно заповеди о любви к врагам»[90 - Игнатий Брянчанинов.]. «Все христианское житие на земле есть не что иное, как покаяние, выражаемое деятельностию, свойственною покаянию. Христос пришел призвать нас на покаяние. Обрати особенное внимание на слова Его: “Приидох призвати на покаяние” (Ср.: Мф.9:13). Не веселие, не трапезы, не гуляния, не пирования, не лики, но покаяние, но плач, но слезы, но рыдание и крест…».[91 - «Все христианское житие на земле есть не что иное, как покаяние, выражаемое деятельностию, свойственною покаянию. Христос пришел призвать нас на покаяние. Обрати особенное внимание на слова Его: “Приидох призвати на покаяние” (Ср.: Мф.9:13). Не веселие, не трапезы, не гуляния, не пирования, не лики, но покаяние, но плач, но слезы, но рыдание и крест предлагает нам здесь Господь наш. Видишь, в чем должна проводиться на земле жизнь христианина! Увидишь это, читая Евангелие Христово. Имеется здесь и для христиан веселие, но духовное. Они радуются не о злате, сребре, пище, питии, чести и славе, но о Бозе Спасе своем, о благости и милости Его к ним, о надежде вечного живота» (Святитель Тихон Воронежский и Задонский. Келейные письма. Келейное письмо 99, Сочинения, т.15).]

И Павел только кивает. Потому что слов нет. Он – настоящий друг, Василек. Так за него переживает, оказывается. «Эх, яблочко, / Да куда катишься?» Печаль. Горькое, отчаянное горе. Пропадет ведь задаром со своим коммунизмом. «Ни в сем веке, ни в будущем» (Мф.12:32). И по вере вашей да будет вам, вспоминает он на себя. «О, го?ре мне гре?шному! Па?че всех челове?к окая?нен есмь, покая?ния несть во мне; даждь ми, Го?споди, сле?зы, да пла?чуся дел моих го?рько…»

VII

И рухнуло! За кровь в подвале,
За детскую, за всю семью —
Мы долго, долго проливали
Безостановочно, свою.

Мы долго, долго истекали
Безостановочно, своей.
Об этом ведали едва ли
В стране теней, в стране теней…

    Фазиль Искандер. Из произведения «Наследник».
Наверное, он узнал его первым. Или, наоборот, – тот его.

– Как поживаешь, красный командир?

– Павел Лесс, – спокойно поправляет Павлик.

Павел не удивился неожиданной встрече. Половина нового пополнения была этих прежних красноармейцев. Попавших в плен и направленных в строй. Не было людей, не было новых сил. Скоро все рухнет и закончится. Такова окажется жизнь. «Ведь от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней…» Но пока еще краха не было. Пока еще было ничего неизвестно.

Павел не понял, когда вызвал полковник. Он забыл, что месть – страшное чувство.

– Вы были красным командиром в Петрограде. Сразу после революции.

Он забыл. Он совсем забыл эту страницу своей жизни. Не придал значения и вчера. Все было не так и не то. Он все равно оставался прежним офицером. Это была его контрреволюция. Павел не сказал. Ничего не сказал. Просто знал: все слова прозвучат сейчас жалким и ненужным оправданием. Неубедительным и бездоказательным. Когда-нибудь потом. Когда будет новое небо и новая земля. Когда откроются дела и помышления всех сердец. Все станет известно. Все станет понятно. И не надо будет слов. Но сейчас все равно никто не поверит, как все было.

– Виноват, господин полковник, – тихо сказал Павка. – Больше не повторится.

– Не просто краскомом, – заметил тот. – Ярый коммунист.

Павел не понял. Это обвинение или вопрос? И что он должен? Коммунистам и комиссарам – военно-полевой суд и расстрел без суда. Но это глупое обвинение. Господин полковник и сам должен понимать.

– Коммунистов за Веру, Царя и Отечество не бывает, – сказал он и осенил себя крестным знамением.