Горькое логово

Он здесь не нужен, ему и заняться здесь нечем… Он хватался за все: то помогал Агаше, печку топил и картошку чистил, то спускался с Митькой в подземные горизонты искать минералы и самоцветики, то чистил с Юлькой аквариумы, то читал старые книжки со сказками, в которых – тоже мучение не понимать, почему – помнил каждую букву, то пытался разговорить уклончивого Котьку – и, то и дело наталкиваясь на то, чего не придумывал и даже не подразумевал, скоро понял, что его детская сказка была лишь зернышком, из которого развился этот сложный волшебный уклад. И еще – все же он был намного, намного взрослее, тяжелее и хуже этих волшебных детей.

Но все дни в тепле, в тайном дереве посреди тайного ЛЕСА, были ласковыми, и что-то в нем распрямлялось и согревалось. Он ждал будущего, но жил сегодняшним, хотя и казалось, что он спит наяву. Каждое утро начиналось с долгого тихого снегопада, укутывавшего лес потеплее в сугробы, а к вечеру становилось морозно и бледный далекий месяц поднимался высоко-высоко. Потом высыпались из черного мешка крупные игрушечные звезды, лес сиял и сверкал драгоценными искрами. Митька притащил большие, чтоб все помещались, самоходные серебряные санки, и каждый вечер все торопились кататься. Иногда визжали и вываливались на каждом повороте, иногда – ехали тихо под темными, нагруженными снегом еловыми лапами, рассказывали истории и смотрели на крупные звезды. Но чаще вываливались. Когда река замерзла как следует, стали расчищать каток. Митька из своих таинственных мастерских всем принес коньки, и Сташка, хохоча, разбив и коленки и локти, за вечер научился кататься. А может, вспомнил. Коньки и скольжение по льду так завораживали, что он даже по ночам пару раз вставал и уходил кататься. Ему все казалось, что он вот-вот поймет что-то, вспомнит все главное, пока кружится один в темноте.

Но куда больше смысла было в том, как золотится днем снежок и ярко-синее небо сияет сквозь иней веток, и как сверкает разноцветная фольга и шуршит праздничная цветная бумага, когда вечером после ужина все мастерят новогодние игрушки. И можно разговаривать о всякой ерунде, вроде той, что живут они в волшебном созвездии Дракона, которое на самом деле не просто восемь звезд, а настоящий живой Дракон, плывущий в космосе и все обо всем знающий. Сказки эти заставляли задумываться – может, так и есть на самом деле? Это очень похоже на правду… На сны, которые ему снились всю жизнь. А почему – нет? Волшебный золотой лес ведь тоже раньше лишь снился, а теперь – вот он. Может, и с Драконом-созвездием тоже все – правда.

В этих сказках и в цветной бумаге не было особых чудес, это было даже настолько детским, что Сташка стеснялся теплого умиления души. Каждый день казался таким уязвимым чудом, что он стал бояться всяких неожиданностей. Пришел Митька более хмурым и ворчливым, чем обычно – он испугался. Пропала Агаша танцевать свои огневушечьи круги на дальних полянах – он испугался. Или разбила Юлька тарелку, или Котька из-за своих лешачьих дел не пришел на ночь, или начались метели – Сташка болел от беспокойства за каждый здешний день и за Яську где-то там снаружи.

Надо было что-то решать. Все это счастливое детство с коньками и елочными игрушками – не для него, он не может здесь отсиживаться. Не имеет права. Некогда ему расти. Ему нельзя здесь, к тому же там, за этим волшебным леском, Гай и маленькая Яська, которые попали в беду из-за него.

Ему нельзя быть здесь. Нельзя.

И Котька, он видел, тоже нервничал. Он, как и Сташка, стал вздрагивать, если громко хлопала дверь. Его чутью он верил, как своему, но и, зная его нрав как свой, приставать не стал. Но глаз не спускал. Котька знает об этом волшебном мирке больше всех остальных, он и на мосту лишь от неожиданности испугался. И не удивлялся ни секунды, потому что давно прекрасно знал, кто такой на самом деле Сташка и почему ему придется носить черные платья с драконами.

Котька растерянно шутил, уклоняясь от его взгляда, убегал в лес. Сташка ждал, потом в точно угаданный момент остановил его в коридорчике и легонько прислонил к стене. Он даже не спросил ничего, как Котька взорвался с кошачьим шипением:

– Ну что ты пристал? Ты думаешь – я знаю, что стрясется? Что-то не так, да все – не так! – Он покраснел, удерживая слезы. – И ты такой, что под тобой мир от тяжести прогибается, и Лигой обещал с первым снегом прийти, а до сих пор нет, и поляна столько силы набрала, что я боюсь! И снег идет только, когда ты хочешь!

– Это уж слишком, – удивился Сташка. – Да я вообще ничего не трогаю! А ты что про поляну, хочешь меня заставить через пенек скакать? Думаешь превратить?

– В кого, в ондатру? – фыркнул Котька. Ростом он был Сташке до плеча, но сейчас изо всех сил отчаянно пыжился, чтоб казаться выше. – Ты б захотел – сам бы превратился… Ты – бронтозавр, ты – ящер, ты какой-то замороженный, тяжелый, вот и превратишься в чудовище! И вообще я тебя боюсь! – У него слезы потекли по щекам. – И не верю! Ты же… Вроде бы родной, хороший, а внутри – ледяной… Какой-то… опустевший… Я же вижу! Ты ведь сожрешь всех и не подавишься!

– Кого? Зачем? – изумился Сташка.

– Нас всех, – шмыгнул носом Котька. – Я не верил. А теперь – вижу.

Сташка сопли терпеть не собирался. Аккуратно взял Котьку за шиворот, встряхнул:

– Видишь, да? А я вот ничего не вижу. Поэтому сейчас мы с тобой пойдем на поляну превращений и все сразу выясним.

– Нет! – у него отскочила пуговка от воротника.

Сташка отпустил его и опять прислонил к стене. Какой он тощий… Заметил в распахнувшемся воротнике – шея тонкая, худая… Не жалеть!

– Попробуй мяукни, – для Сташки привычным было превращаться в ледяную стрелу воли, себя он мог вообще к чему угодно принудить, – а этот им же самим выдуманный ласковый звездный котеночек – да куда он денется? – Это я придумал и тебя, и весь твой лес до последнего зайца, и ребят, и волка. Я, понимаешь? И поляну превращений тоже я придумал.

– Знаю, – прерывисто вздохнул Котька.

– Да, – дернул плечом Сташка. – Пусть я сейчас еще ничего не помню и не понимаю, но здесь я больше не могу. Мне нельзя здесь. И мы сейчас пойдем на поляну, и там я превращусь в самого страшного бронтозавра, если иначе мне не выйти отсюда!

– Ты с ума сошел, – шепотом сказал побелевший Котька вздрагивающими губами. – Совсем дурак? Тебе же рано. Ты маленький еще!

Сташка еще раз – все-таки бережно – встряхнул его и отпустил. Котька сполз спиной по стене и долго смотрел снизу беспомощными глазами. Сташка обледенел. Котьку было жалко. Он и сам бы свалился от страха и уполз в самую дальнюю агашину кладовку. Только он должен пойти на поляну, должен превратиться в любую зверюгу, которая нужна этому миру, должен вырваться вовне и посмотреть, кто там на кого охотится. Должен спасти Яську!

– Ты же еще ничего не помнишь!

– Ну и что!

– Как это… А ты разве… – Какая-то мысль вдруг выплыла в голове у Котьки. Он медленно, с паузой в середине движения, как тяжесть, поднял лохматую голову и уставился на Сташку: – Но вот если… Ты?

Сташка не понял его интонации. А Котька, будто фонарик, вспыхнул ясной и горячей радостью и вскочил, как подброшенный, заскакал вокруг Сташки:

– Я догадался! Я знаю, знаю, знаю! Вот это да! Как же я был все это время такой дурак? Ух! А ты-то! Кровь-то не спрячешь!! Тебе же надо к нему, ты же маленький, да, именно пока маленький!!… Он тебе нужен, вот что! Ну в самом деле, кто ж еще тебе поможет? Тебе не Лигой нужен, потому он и не приходит, тебе нужен… Тот кто тебя точно вырастит. Вот из такого маленького. А не Лигой, потому что Лигой – сам не взрослый… А я-то какая бестолочь! Еще на мосту можно было догадаться! Даже раньше! Стал бы Волк кого другого встречать да и вообще здесь прятать с самого начала! – он задохнулся, мгновение невыносимо преданно смотрел на Сташку, вздохнул – и опять звонко защебетал, подскакивая: – Он ведь ждет! Конечно, ты здесь не можешь больше. Пойдем, если велишь!

Девчонки чему-то смеялись на кухне – как они умели смеяться, бесконечно и самозабвенно – и ничего не слышали; а Котька, кажется, был счастлив. Он глубоко вздохнул и с важностью добавил:

– Тебе ведь нужно домой.

Сташка его не понял – кто это «он», кто может помочь? С какой стати? В чем? Да и вообще Котькины догадки его не занимали, подождать, и он узнает все сам, и страха нет, вообще никаких чувств, только нетерпение. Время для детских уверток и трусости кончилось.

Снаружи давно стемнело. Пока бежали к поляне, пока Котька с невнятной целью что-то вымеривал шагами по сугробам, чертил веткой линии и круги, Сташка старательно собирал в кучу свою жалкую решимость. Те чары, которые запляшут на игрушечной полянке, он чуял еще с тех времен, когда от ужаса перед ними писал в ползунки. Никто поумнее с изолированными протоколами Верхней Сети не свяжется. Об этих …чарах лучше вообще не знать. И на самом деле это вовсе не чары, а… Те самые запредельные технологии, в которых ничего не понимает Гай. И сам Сташка сейчас… Но поляна – это древнее устройство, мрачный ИИ с закрытым кодом, стоит оказаться на поляне особи с его, Сташкиной, ДНК, и система сама все сделает… Так и было задумано: даже в самом безмозглом состоянии он должен активировать систему самим собой. А она уж разберется… Главное – не струсить… Потому что сейчас он сам толком не знает, чего хочет… Ан, нет, знает. Оказаться в том месте, где нужен сейчас. Для того она и нужна, поляна эта: куда изволите? Из ЛЕСА другого выхода нет…

Запыхавшийся Котька подбежал, молча сверкнул преданным взглядом и зарылся в снег. Сташка вытолкнул себя на поляну. Он был как во сне, не знал, что делать, но верил: его собственная ледяная воля и неуязвимые протоколы системы все сами сделают. Он прошел несколько шагов, и снег под его ногами вдруг превратился в сияющий голубой лед. Волшебный Котькин пенек исчез, а Сташка переступил на толкнувшихся снизу, прорезавшихся из-подо льда коньках и невольно улыбнулся сразу всем существом. Он – свой. Он – хозяин. Его приняли, его узнали, ему разрешают!

Лед сиял, а под ним медленно, будто во сне, кружилась глубокая черная вода. Он чуть толкнулся и описал легчайшими лезвиями первый круг, в жуткой бездонной тишине слыша, как поскрипывает лед.

И рванулся в летящее скольжение. Он вспорол собой этот странный светящийся воздух, и крыльями от плеч полетели темные искры. Небо, черное и такое же бездонное, как вода подо льдом, кружило над ним восемь родных огромных звезд. Очень-очень знакомая неистовая музыка позванивала и шуршала под коньками; мелькнул за краем, в снегу, ушастый испуганный комочек, такой родной, и исчез, остался в прошлом…

Слишком прозрачным был тонкий лед под ногами, а кипящая вода под ним – слишком черной. Сташке казалось даже, что все эта ледяная бездонная поляна поднялась и, сияя голубым жутким светом, летит сквозь ночь, чуть кренясь от невозможной скорости и кружась вокруг своей оси.

Сам он вился в сложном узоре танца и начинал понимать, что там, подо льдом, вовсе не вода и не ночь, а темное как космос, страшное будущее время. Ошибаться нельзя. Надо точно и быстро вычертить на льду свое повеление, которое обязательно должно быть сопряжено с тем, чего хотят эти огромные звездные шары наверху, а чего? А чего сам хотел, он знал с младенчества: настоящую жизнь. Он разбирал мучительную музыку, расплетал неправильные созвучия и вычерчивал мелодию для единственно возможного слова и, кажется, угадывал. Или вспоминал?

Клубящаяся тьма подо льдом стала успокаиваться, башка горела синим, танец летел к последнему радиусу – и вот наконец время застыло бездонным успокоенным озером под зеркалом льда, во тьме которого отражалось такое же спокойное небо. Сташка прочертил последнюю двойную дугу и остановился. Снова начал дышать, и тут с неба обрушился страшно тяжелый холод и сшиб на колени. Прямо на порог открытой невидимой двери. Там сияла черная бездна. Нужно – туда, и он наклонился вперед и вывалился во тьму. Стал крошечной теплой точкой, летящей в ледяной бездне – так с ним уже было когда-то, когда? До рождения? До того, как он стал мальчиком Сташкой?

Только некогда об этом думать, потому что бессмертный комок отважной наглости, которым он был, что-то творил поверх его мелкого, ничтожно детского сознания. Нес вперед сквозь мрак. Он узнавал эту свою беспощадную и ненавистную волю, жизнь за жизнью гнавшую его к душераздирающе важной цели, которой даже и понять-то сейчас не мог, только помнил, что кроме него это некому делать. Да – стать собой. Всего-то. И теперь – он летит во мраке к подлинной жизни, Сеть послушно переносит его в обычную явь, в настоящее, истинное время, в жизнь, и сам он – настоящий, вот только – КТО? КТО?! Создатель Сети. Хозяин. Один из Двоих. Бессмертный разум, потому что они с Ньико создали Сеть и прикончили смерть… Но воплощаться так трудно… Кванты складываются столетиями… Обрывки смыслов ускользали, не поймать. Нужен интерфейс. Где-то он ведь его припрятал хорошенечко, где… А так – все наугад… Ну ничего, так тоже можно. На то и рассчитывали, чтоб – хоть как, хоть в каком состоянии – Сеть принесла домой… Он был какой-то черный ветер, а не мальчик… Какой-то страшный и тяжелый, холодный черный зверь… И одновременно – Сеть. Простая и неуничтожимая. Связавшая восемь звезд – в одно существо. В Дракона из звезд. В него.

Совсем близко человеческим голосом запел волк.

Позвал к себе, и этот зов космически идеально совпал с решением его собственной воли. К нему, к волку. Он единственное родное существо здесь, он – смысл настоящей жизни.

Он превратит из зверя – в человека…

Он доверился и зову, и этой воле, несущей его в единственно возможное место, туда, где прервалась его прежняя настоящая жизнь. Летел во тьме тяжелой смерзшейся зверюгой, внутри которой орал от ужаса и беспомощным червячком извивался его нынешний ребячий ум. Наконец вывалился из Сети. врезался в тусклый безжалостный свет, а хранивший его кусок тьмы упал с тела и взорвался ледяными осколками на каменном теплом полу.

Зов оборвался.

Сташка по инерции перекатился – звякнули коньки – по шершавому граниту, замер, лег на пыльный камень щекой и вдохнул холодный горький, родной воздух. Глаз не открыть. Дышать надо… Пахнет прежним… Загрохотали тяжелые шаги, потом его торопливо подняли теплые руки, хоть и огромные, но совсем не жесткие и не страшные, прижали к большому сердцу, – он узнал своего родного белого волка и улыбнулся. Еле-еле поднял веки – почему-то волк был человеком, но он все равно его узнал, увидел, как он радуется ему, увидел синие глаза и из тающих сил сам обнял его.

Потом стало темно. Он чувствовал много взрослых вокруг себя – волк держал руку у него на лбу, и из-под его пальцев он посмотрел на сосредоточенных докторов и стариков в черном. Он не чувствовал боли, только знал, что с ним случилось что-то (рано было в Сеть) опасное, и трудно удерживаться на этом краю жизни. Но волк его спасет, и он залез головой глубже под его теплую ладонь и тут же опять уснул.

5. Смотритель маяка

– Это только приснилось, – плаксивого психа в себе он стал утешать, еще толком не проснувшись. Он помнил лишь прозрачный лед над черной бездной протоколов Сети и движение сквозь страшную тьму. И охотно согласился бы признать этот ужас сном или судорогами больного мозга, лишь бы открыть сейчас глаза и увидеть комнатку в доме-дереве. Или даже полосатые обои комнаты, где унылые учебники на письменном столе и все стирающий ноябрьский снегодождь над северным городом за окном… Но чужие, новые запахи и тоскливое постанывание обожженных нервов, которые все помнили, и крошки надежды не оставляли. Он успокоил себя: – Но ведь я же к чему угодно привыкну…

Открыл глаза.

Все вокруг было незнакомым. Но – нестрашным. Закрытая черная дверь. Серые стены, мягкий свет сквозь плотные задернутые гардины, запах чистоты от белоснежных подушки и одеяла. Вся эта тихая комнатка и особенно хорошая, узенькая кроватка успокаивали. Где же это он? Это настоящий мир, а не волшебный вирт, тут лешики не водятся…

А может, лес, волк, Котька, агашины пирожки, снег, поляна ему лишь привиделись? Поймавшие его – с их уколом-то… Может, из-за их лекарства ему только показалось, что он от них убежал? Кто знает, на какие видения способен паникующий мозг? И он теперь – у них, у врагов? Ну уж нет. ЛЕС не мог присниться. Он есть. ЛЕС – он в точке «всегда», вокруг которой выстроена Сеть… ЛЕС – это ноль координат, точка спасения и новых начал… Голова болит. Потому что без… Без чего? Сташка потерял мысль. Огляделся. Комната была совсем пуста. Только черный, какой-то дворцовый стул и вешалка-камердинер, пустая. Ага, где же те штаны и свитер, что он последними на себе помнил – дала Агаша вместо черного платья? И коньки? Даже зеленой футболки с ежиком нет, даже трусов, – пижама чужая серенькая. Хорошо, где тогда ранец, тогдашние школьные штаны и белая рубашка, которую он в клочья разодрал в золотом лесу – если ему все (нет!!!) приснилось, то они должны быть целыми и здесь? Он припомнил, как промочил одежду, лежа в ручейке на дне оврага, как мерз, рвал и ел – кислая! – бруснику и как спал на медведе – и вообще во всем усомнился. Ну и что. Пусть он и не понимает ничего, но скулить в уголке не будет. Он здесь, дома, и это главное. Сеть не подвела… Какая Сеть?