Горькое логово

– Не знаю… – Котька остановился и поднял к Сташке лицо: – Ты что, думаешь, это ты виноват? Гай сам! Контору разве обхитришь… Понимать надо, кого ведешь, – глаза у него были сердитыми и знакомыми, только не вспомнить, откуда. – А тебе сейчас о себе, о судьбе своей надо думать.

– О себе? – возмутился Сташка. – Я думаю о маленькой девчонке, которая из-за меня попала в беду.

– Ты погоди. Разберешься. Это ж ЛЕС. Тут время не такое, как снаружи, оно будто стоит, и ты все там успеешь, если здесь станешь собой.

– Я и без всяких превращений – я. А вот и река, – вздохнул Сташка, когда они вышли из-под деревьев. – И мост. А вон калина. Все на самом деле.

– Ты боишься? Хочешь вернуться? – в его круглых глазах блеснула луна.

– Нет, – усмехнулся Сташка. – Ни за что.

– Я должен был спросить, – Котька отвернулся от луны, потянул его за руку, и, пока не спустились на мост, только посматривал искоса. А ступив на мост, сказал: – Теперь думай, кто ты и в кого хочешь превратиться.

Сташка кивнул – он про это тоже помнил. «В кого хочешь»…Если б все так просто. «В кого можешь» – это вернее, пожалуй… Стать бы собой по-настоящему, обрести настоящую жизнь, а с ней и судьбу… Но главное – попасть домой. Осталось только мост перейти. И все. Дома.

Ступать босиком по холодным, гладким, плотно подогнанным брусьям моста после иголок, сучков и мокрой травы было утешением. Мост оказался неожиданно высоко над водой, и река неслась внизу ночная, глубокая – настоящая, и лес тоже, и луна, и холодный полусонный ветер – и Котька, и медведь, и волк – все настоящее. Это все не сказка. Это все есть… И он теперь здесь, внутри. Дома. Что-то начинается.

Стало темнее – это луна ушла в тучу. Котька оглянулся, споткнулся и замер. Сташка тоже остановился. Сосредоточился и двинулся дальше, на всякий случай затаив дыхание. Неслышно Котька пошел рядом.

И вдруг плечам стало тяжело от плотной одежды, и ноги обуты в тяжелое. Оглядел себя: балахон черный, как длинное платье, знакомый, только какой-то слишком просторный, пелерина в поблескивающих камнях и вышивке, ботинки велики; потрогал лицо – царапина зажила! И на затылке шишки нет… И ступни не саднит, и вообще нигде ничего не болит.

Вот и все.

Как просто.

Он – дома.

Он есть – снова.

Котька глубоко вздохнул, встряхнулся, повертел ушастой башкой:

– А я верил! Я верил! Изо всех сил верил!!! Я знал, что ты ни в какую зверюшку не превратишься, потому что ты – настоящий! Ты сам вообще не изменился! Вот только одежда эта ужасная.

– Почему ужасная? – упал сверху лунный свет, и какие-то линии и узоры заблестели на его длинном платье, засветились, и он увидел, что Котька дрожит. – Ты чего?

– Черная. И с драконами. Ты – настоящий.

– Настоящий – кто? Это мое платье, я его откуда-то помню. Только велико пока. Впрочем, я все здесь помню, – Сташка разглядывал светящиеся символы на слишком длинном рукаве. Сердце все еще сильно толкалось, ныло от счастья и не собиралось притихать. Он боялся, что закричит или взбесится от непереносимого желания знать, что дальше. – Я-то настоящий, я так и загадал, чтоб на мосту самим собой настоящим-настоящим стать, только вот кто я?

– …Ты – сам не знаешь?!

Сташке снова стало смешно, и от своего испуга, и от Котькиного: чего бояться, если смерти-то, похоже, нет. У него в уме разом все объяснилось: вот откуда он такой не как все легкие дети: он тяжелый, потому что жил еще, раньше, до этой жизни. Наплевать на подробности. Он засмеялся:

– Я ничего не помню. Я все чувствую, но ничего не помню. Помню только, как точно так же уже сколько раз было, когда все узнаешь, но не помнишь, – и снова засмеялся оттого, что длинный тяжелый подол путается в ногах, что знакомая собственная, откуда-то из прежнего одежда оказалась велика. И больше всего от того, что его самого слегка пошатывает. – Я не заметил, как это вдруг я снова есть на свете. Я ведь был раньше, правда?

– Был, – неохотно сказал Котька. – Я вообще-то думал, что это выдумки… Ведь так не бывает. Оттуда не возвращаются.

– Смотря откуда. Понимаешь, создав Сеть, мы с Ньико убили смерть. Ха. Мы подумали, а можно ли ее убить? И что нам мешает попробовать? Все оказалось и проще, и сложнее, мы замкнули контур, и… Ой. Что я несу. Я псих, – Сташка пришел в себя, и эхо собственных слов и обрывки каких-то сложных многомерных сетей с закрытым кодом нежно сползали с его детского сознания – не удержать: – Короче, это снова я. И на свете бывает вообще все, что угодно. Вот он я, к примеру… Или ты – что, на свете много таких лешиков? Ты ведь тоже никогда не умрешь.

– Хотелось бы, – усмехнулся Котька. – Ух. Ничего не понимаю. Блин, ведь больше чем пятьсот лет прошло!

– Сколько?? Я ничего не помню!!

– Ты потому что маленький, – рассудительно сказал Котька и почесал под капюшоном. – Раз тебе это твое настоящее платье так велико, значит, ты сюда раньше, чем следовало, попал.

– Я обратно не пойду! Ни за что!

– Да некуда уже «обратно», не бойся, – Котька снова взял его за руку. – Мост перешли… А это все равно что пересечь горизонт событий. Обратно никак. Теперь ты наш, ты – дома. Ладно, ну – идем дальше?

Котька повел по темному лесу, через поляны, через болото по кочкам, по тропинке к огромному дереву. Сташка не ожидал, что оно настолько огромное, и на мгновение замер, выглядывая сквозь ветки верхушку. И надо было забираться по толстым веткам в дупло, и Сташкин подол цеплялся подряд за все сучки. Зато узоры на платье – что ж они так пугают? – наконец-то погасли. В дупле была просторная сухая темнота и ровный пол. На ощупь Котька за тяжело звякнувшее кольцо открыл свет из люка в полу, и Сташка увидел узкую, с чистенькими ступеньками, лесенку вниз. Он все это помнил. Он придумывал эту лесенку, этот подземный дом, это дерево – сам. Он даже эту маленькую лампу придумал и причудливую ветку, прибитую к бревенчатой стене, на которой лампа висит. Под лампой на коврике стояла компания цветных сапог и ботинок, на стене висели куртки, и Сташке вдруг до злости, до слез захотелось, чтоб и его куртка тут теперь висела. Но ведь не прогонят же назад? Когда он спустился, Котька сидел на полу и распутывал узел на шнурках, Сташка тоже наклонился к ботинкам и долго соображал, как справиться с крупными блестящими застежками – но пальцы как сами вспомнили: щелк-щелк, и все; разулся. И обнаружил, что одет в толстые черные штаны, а под балахоном есть еще одно платье, покороче. Смущенно выпрямился и увидел, что на сбросившем куртку Котьке тоже платьице. Такого он не придумывал! Испуганно спросил:

– А что, здесь все платья носят?

– Мы же дети, – удивился Котька, мгновение смотрел на озадаченного Сташку, отмахнулся и открыл дверь в темноту. – Заходи.

– Я с ума сойду, – пробормотал Сташка, имея в виду и платья, и тяжелое настоящее воплощение своих детских, на самом-то деле беспомощных, прозрачных сказок, переступил порог. – Это же – как пережить…

– Куда ж ты денешься, – зевнул Котька и опять взял за руку твердой цепкой ладошкой. – Осторожно… И тише ты, бронтозавр. Спят все.

– Вы уже на зиму все сюда перебрались?

– Да. Откуда ты знаешь про нас?

– Знаю, и все. – Они шли в темноте по запутанному коридорчику, и Сташка все с большим испугом предугадывал каждый поворот. Он угодил в свое чудо, но как? Может, он сошел с ума? Или умер и попал в свой персональный рай, где все, как он хочет? Но вообще-то эта сказка, похоже, в сто раз глубже и сложнее, чем он придумывал. – Этот дом вам волк наколдовал?

– Научил только и помогал. Мы сами… наколдовывали. Целое лето. Но это уже давно было… – Лестницей пошире они спустились еще ниже и оказались, Сташка знал, на просторной кухне. Котька включил свет – лампа отразилась в большом блестящем чайнике на плите. Котька пристально смотрел на Сташку и выглядел очень серьезным. – Но откуда же ты все это знаешь?

– Не помню. Кажется, всегда знал.

– Видно, в самом деле… – Котька пожал плечами, вздохнул. Стащил наконец с головы ушастый капюшон и оказался трогательным и тонкошеим, намного младше Сташки. – Ты что так смотришь? Сейчас поедим чего-нибудь.

Он закопошился у старинной плиты и холодильника – Сташка с минуту, озираясь, вспоминал, придумывал ли холодильник, плиту, шкаф с посудой или просто хотел, чтоб житье в доме-дереве было легким и удобным. Откуда в лесу электричество, кстати? В черном верхнем платье в пол, да еще с пелериной, расшитой непонятными символами, было жарко, жутко тяжело – скорей снять. Долго выбирался из тяжелой плотной оболочки, однако не путаясь в застежках и вспоминая под пальцами тяжеленькие крючки. Вылез, слегка вспотев. Котька застыл с кастрюлей в руках и опять смотрел на него, чуть приоткрыв рот и расширив глаза. Сташка сердито сложил одежду и запихал на табуретку под столом, оглядел себя – Котька, кажется, не зря рот открыл. Это нижнее черное платье на нем тоже было покрыто выпуклыми узорами и нечасто посверкивающими самоцветами. Сташка вздохнул и спросил:

– Ну и что?

Котька наконец убрал кастрюлю и, глубоко вздохнув, ответил:

– Дракон.

– Драконы – это я не придумывал. Я про драконов вообще ничего не придумывал, они мне так просто нравятся, – торопливо оправдался Сташка.

– Да ты посмотри на себя, – Котька повернул его к зеркалу на стене.

Сташка зачем-то посмотрел сначала на полочку под зеркалом, где лежали какие-то девчоночьи штучки, понял, что трусит и вскинул глаза – на бледном мальчике черное платье – и серебром вышита, крыльями от плеча до плеча, довольно свирепого вида крылатая ящерица, утыканная прозрачными яркими камешками – раз, два, три… восемь.

– Дракон, – шепотом сказал Котька. – Вот это зверюга…

– Кот, помолчи, – негромко сказала вошедшая девочка.