Горькое логово

– Я никому не скажу, – снисходительно пообещал Сташка.

Он зажмурился на солнце, потом сквозь сине-зеленые лучи в ресницах взглянул на этого родного человека, который смотрел на него теплее, чем любой человек на свете. Хотя ничего добродушного в нем не было, одна зоркая сила. И радость, и огромная, до неба, любовь. Конечно, он знает, что на самом деле является его любимым волшебным родным волком. Но болтать об этом вслух глупо. Еще глупее, чем про Сеть и бессмертие. Сташка вздохнул, чуя: этот человек с неуловимо волчьими глазами – центр мира. Маяк над черным и бездонным океаном. Заговорил:

– Ты – не как все… И я знаю про себя, что тоже не такой, как все, знаю, что во мне слишком много… Толком еще не понимаю, чего, но оно – такое тяжелое… Не знаю, как себя вести здесь, в новом времени. Я вроде бы знаю тебя, помню… Но ты… Хотя мы родные – ты ведешь себя так, будто тебе сейчас нужно скрыть что-то ужасно важное, главное именно от меня… Так правда нужно?

– Да. Пока – да. Все узнаешь в свое время.

– Ну… Ты большой, знаешь лучше… Мне без тебя – вообще никак. То есть я, конечно, не самоубьюсь, если прогонишь, но… Но все как-то теряет смысл. Становится тяжелым, таким тяжелым, что сразу на дно. И лодка дырявая, и темно, и непонятно, где берег. Я не могу точнее говорить. Я в этой памяти невидимой, как в паутине. Бегу по следу, и все. Вслепую. Тебя только вижу. Как маяк во мраке.

Ярун прижал его к себе:

– Я знаю. Хватит: не беги никуда. Остановись. Добежал уже, понимаешь? Вот он, твой маяк. Твой дом. Успокойся. Ты со мной, ты мой. Все хорошо. Молодец, что понимаешь – один только пропадешь зря. Но ты больше не один. Ты мой. Ты дома. Подрастешь и во всем разберешься. Летать будешь высоко.

– Летать… Вырасти бы. Яр, что я должен буду сделать? Чтобы тут насовсем-насовсем остаться? С тобой? Кем стать?

Пока говорил, все вокруг почему-то отломилось от земли и плавно поплыло угловатыми черно-белыми орнаментами. Сквозь их решетки он вдруг разглядел, что родной человек, так близко сидящий напротив, страшно древнее и сильнее всех на свете людей, вместе взятых. И его сердцу нужен бродячий чокнутый заморыш? …Но ведь нужен, если Сташка здесь, если они так точно в цель, с полуслова понимая, разговаривают, будто давно знают друг друга, так откровенно и тепло, да еще на языке, которого почти никто больше не знает. Вся суть этого грозного человека жутковато точно заняла в душе именно тот глубокий, кровью подплывший, резкий отпечаток, который когда-то оставила раньше и который до сих пор пустовал. Не по нему ли ныла душа всю его жизнь? Это – родство. Но почему оно, родство это, так болит? Кто же они друг другу? И где это и когда было – «раньше»?

– Просто поверь мне. Ничего плохого не случится. Я тебе обещаю.

– …А кто ты мне, чтоб обещать? – с тоской спросил Сташка, стараясь перетерпеть безысходную боль этого вечного кровоподтека в душе.

– …Я?

– Ты. Чувствую, что тебя знаю, что помню – ты родной. А разум спрашивает – откуда знаю?

Он пообещал:

– Расскажу, когда подрастешь, сейчас – нельзя…

– …Своим детям ты тоже сразу не говоришь, что им отец?

– Ты с тоном-то поаккуратней, Сердце мое. Дети – они дети и есть. Растут и вырастают. А вот ты… Навязать тебе родство сейчас, когда ты ничего не понимаешь, было бы… нечестно с моей стороны.

– …Ну и… Ну… И я тогда тебе со своим родством тоже не навязываюсь! – Сташка отвернулся и слез с его колен. Ярун хотел его удержать, но Сташка огрызнулся через плечо: – Не трогай меня!!

– Извини, – мягко и чуть насмешливо попросил он, осторожно опуская руку. – Не бойся. Я не хочу тебя обижать. Ну, солнце мое, взгляни на меня.

– Не понимаю, как можно «навязать родство», – стало тяжело дышать. – Либо родные, либо – нет. Я… не скулю. Я – не понимаю. То есть – понимаю. Я твой бастард?

– И да, и нет, – ответил Ярун так странно, что Сташка все-таки оглянулся. Ярун объяснил: – Я отчасти потому тебя и спрятал, чтоб не сочли только бастардом. Ты не заслуживаешь такого унижения… А после Лабиринта люди пусть думают что угодно. Иди сюда, царевич, – он привлек его, опять очень крепко прижал к себе, опять Сташка услышал его сердце. Ярун поцеловал его в макушку. – Ты… родственник ты, родственник самый родной. Роднее не бывает. Успокойся. Вот подрастешь, все вспомнишь… Мне и братом тебе не по силам было быть, а уж отцом…

– Братом, отцом… Ничего не понимаю… Ты у меня болишь внутри. Ты кто?! Ты мне – кто?

– Я тебе все, что надо, родной, – он снова поцеловал в темя и вздохнул – вздох нежно пошевелил волосы. – А ты… Ты мой вечный ребенок. Все. Потом разберемся, когда войдешь в полный разум.

– Кажется, что я… да, всегда ребенок. Никак не вырасти. Ой… Послушай!

– Что?!

– Где девочка? Где маленькая девочка в зеленом платье?

– А-а. Девочка в безопасности. С ней все в порядке. Гай тоже. Не волнуйся, никто их не обидит.

– Ее так утащили… Где она теперь? Здесь? А Гай с ней?

– Да, Гай с ней. Так проще. Нет, здесь маленьким девочкам не место. Сташек, не переживай. Винишь себя за то, что не защитил от Конторы маленькую девочку?

– Проспал. Я хочу ее видеть.

– Зачем? У них все хорошо, у тебя – тоже. Я позабочусь, чтоб они ни в чем не нуждались. Их отправят домой при удобном случае. А Гая я давно знаю. Он – гонец. Он и мои поручения, когда надо, исполняет. Но… Но за этот фокус ему попало, конечно. Нельзя соваться между мной и тобой – никому, никогда.

– Никому, никогда… Ой. Попало?

– Хорошая такая выволочка. Он и сам понимает, что виноват. Да еще девчонку с собой потащил… Сотрудничек. Выживет, не волнуйся. Никого не надо спасать.

Сташка поверил. Даже потеплело на сердце. Волк поднялся и, уводя от разговора, взял за руку, повел в соседнюю комнату. Там усадил за причудливо накрытый стол, положил ладонь на его голову, чуть качнул:

– Ешь. Как расти, если толком не ешь? Ты прав, тебе вырасти наконец – самое главное. Девочки – потом.

С Яськой тогда как увидеться? Сташка не решился спросить, вздохнул. Не мог же Яр его обмануть. И для Гая, для Котьки, для Яськи – Яр тоже каким-то тайным образом свой. Он их не даст в обиду Кощею… Еда на тарелке была не вкуснее Агашиной, но тоже ничего. Но наелся он быстро. И на красивые пирожные стало противно смотреть. Сташка еще пошарил глазами по столу, но больше ничего не захотел. Ему стало куда легче и спокойней, чем до еды. Немного попил воды, которой как-то очень вовремя налил из тяжелого кувшина Яр, молча улыбнувшийся, когда Сташка поднял глаза. Конечно, сейчас он самыми простыми способами заново приручает к себе. Едой, прикосновениями, заботой, вниманием. Как будто Сташку надо приручать! Они ведь и так уже, Яр подтвердил, роднее не бывает. Яр ведь был всегда. Никого на свете, кроме Яруна, вот просто нет. Нет, и все. Что для него сделать? Да все, что он скажет! Мгновением позже он нечаянно различил в путанице узоров на красивой черной стене за ним большого дракона, точно такого же, как на том волшебном черном платье, вспомнил Котькины оговорки и холодным вихрем взвился и завертелся в нем испуг:

– Яр… Так сейчас это ты что ли – Ярун этот? Император Дракона? Ты – этот самый Ярун?

– Что ли. Этот самый, – засмеялся он и велел: – Только не смей бояться. Со мной уже никто лет двадцать не разговаривал так, как ты.

Сташка подумал. Вьюга и путаница в уме начали утихомириваться. Он еще подумал и сознался:

– Лучше бы, конечно, ты был – просто ты… Но ведь иначе уже никак. Ух, я же видел твои портреты и вообще, как же я тебя не узнал? Не почуял… Хотя какое мне дело было до императора… Ха. А вообще-то, знаешь, мне все едино, кто ты, император или рудокоп… Или смотритель маяка, – встал, обошел стол, с заболевшим вдруг сердцем обнял родного Яруна за шею, снова вдохнув волчий запах: – Это потому, что я тебя откуда-то будто из «до жизни» помню, помню и… Без тебя – никак.

– Мне тоже, родной, – он положил руку ему на затылок, потом вдруг вздохнул, опять очень крепко обнял и поцеловал в макушку, усмехнулся. – Да, пожалуй, я б хотел быть смотрителем маяка. Море, чайки… Всех дел – зажечь огонь, когда стемнеет… В старости так и сделаю. – Снова коснулся губами Сташкиной макушки, велел: – Но мы не в сказке.

– Не в сказке, – серьезно отозвался Сташка. – И мне, если не только сердце слушать, которое любого тебя любит, а еще и голову, – мне важно, кто ты. Очень важно. Потому что впереди… какое-то очень сложное, очень тяжелое будущее. Затратное. С которым надо будет работать… Ну, на очень, очень высоком уровне.

– Какой ты теперь, – Ярун вдумчиво его разглядывал. – Какой ты – умник… И что ты еще предчувствуешь?

– Что времени будет мало. Но его ведь… Всегда не хватает. Яр, слушай. Но ведь… По правде-то, если мы – это мы, то ведь неважно, что ты – царь, а я – неизвестно кто?

– Нет, известно, кто. Мне – известно. Ты мне – самое родное и самое необходимое дитя на свете. Понял? И еще запомни: береги себя, но не бойся никого, понял? Слушай только меня, верь только мне.

Они вернулись в комнату, которая была похожа на кабинет. Сташка посмотрел на стену с экранами и огонечками, снова заметил каменного мальчика в углу и зачем-то спросил:

– Тогда это кто?

– Кааш.

Странное имя холодом ударило в лоб.

– Теперь это, наверно, лишь восьмая звезда… Или нет? – пробормотал Сташка, разглядывая слепое лицо. И, чувствуя, как что-то огромное вот-вот разорвет ему сердце, сжался, стиснул себя, обхватив руками плечи. Смутился под взглядом Яруна: – Извини.