Хирурги человеческих душ

– Никто и не предлагает, – пристукнул кулаком по столу Подлужный. – Настаиваете на разбирательстве в уголовном порядке?

– Настаиваю.

– Быть посему, – даже повеселел следователь от наступившей определённости. – Я ведь просто делюсь с вами сомнениями. Единственный резерв – состояние опьянения и то, что Регина находилась в специальном учреждении, где полностью зависела от персонала. Акт помещения её в вытрезвитель я, положим, изыму. В нём, наверняка, значится, что у доставленной установлена, как минимум, средняя степень опьянения – иначе бы в палату её не водворили. И это предел аргументации? Да, скудновато.

– Моя Регинка не врёт! – возмутилась Платунова-старшая. – Ей что, напрочь веры нету? Милиционер, значит, не врёт, а она, выходит, врёт. Так что ли? Он – белый человек, а она – негр?

– Уймитесь, пожалуйста, уважаемая, – культурно осадил её Алексей. – Милиционера мы пока не допрашивали и он ещё ничего не сказал. Но в вытрезвителе 26 апреля ни вы не присутствовали, ни я. Что там приключилось, ведомо двоим да ещё Господу. И вот вам аналогия на эту тему. Через минуту, предположим, вы от меня удаляетесь к прокурору и говорите, что я вас обозвал всячески, нецензурные выражения применял. И потребуете привлечь меня за оскорбление. Вас – двое, я – один. И если руководствоваться подобной логикой: кто первый напал или кого числом больше – тот и прав. Эдак любого можно запросто в тюрьму засадить.

– Окститесь! Да что вы тако говорите? – даже перекрестилась мамаша. – Ни в жисть я вам подлянку не удею.

– Да я же пример вам привёл, – заторможено смежил веки следователь, утомлённый примитивизмом её восприятия. – Вникните: ситуация такова, что мне без вашей помощи не обойтись. Вы должны мне подсказать, прежде чем я сунусь в вытрезвитель, как и в каком закуточке откопать улики против гражданина милиционера, если он, конечно, – действительно предатель трудового народа, правовой нигилист и моральный перерожденец. И у нас единственный выход – поймать его на косвенных доказательствах. Растолковываю сей тезис. Слушайте.

– Да-да! – привстала Ирина Осиповна, точно борзая в стойку перед броском на дичь.

– Так, у меня был случай, – раскрыл Подлужный журнал учёта следственных дел, мысленно возвращаясь в прошлое. – Ну вот… К примеру. Женщина обвинила мужчину в том, что тот овладел ею помимо её воли. Уличаемый отрицал факт совокупления. Оба – незнакомые люди. И при всём при том, заявительница оперирует сногсшибательными фактами. Настаивает, что у подозреваемого в нижней части живота – шрам от удаления аппендикса, а в верхней трети левого бедра – углубление с трёхкопеечную монету. Цапаем того, освидетельствуем, и что вы думаете – и шрам красуется, и след от огнестрельного ранения темнеет. Оказывается, его в юности подстрелили, когда он свинью воровал. Жалко: промахнулись малость. На пять бы сантиметров правее… И эс ист эрледигт

, – как говорят в Берлине. Будь выстрел поудачнее, и насильник уже бы ни на кого и никогда не покусился бы. Даже при о-очень несгибаемом искушении. Ферштейн?

Ну, то есть, понимаете?

И Алексей выдал длительную паузу, подобно знаменитому актёру Щепкину в ожидании овации при первом появлении в спектакле перед зрителями. Или неосознанно подражая легендарному советскому футбольному форварду Всеволоду Боброву, который на длительном замахе блестяще уложил на газон знаменитого венгерского вратаря Дьюлу Грошича, а сам с мячом пешком вошёл в ворота. Однако аплодисментов не последовало: и проблеска мысли не отразилось на обильно размалёванных мордашках компаньонок по несчастью. Мать с дочерью лишь переглянулись с постными физиономиями, недоумённо пожав плечами.

– А то ещё казус выдался, – листая журнал, вдохновлялся Подлужный былыми победами, действуя по принципу «Бойцы поминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они».

– Жил да был некто Петрюк. Врач-терапевт, к вашему сведению. Жена у него уехала на курорт. Он обманным путём заманил к себе в жилище пациентку и трое суток держал там, на манер кавказской пленницы с вечера пятницы до утра понедельника. И страдал тот Петрюк любопытной особенностью: стоило ему совершить коитус, изъясняясь по-научному, а попросту говоря – акт совокупления, как он непременно пожирал здоровенную тарелку наваристого супа харчо. То блюдо в трансформированном виде поступало в предстательную железу, сублимировалось в зажигающий мужской субстрат, порождало либидо – и круговорот возобновлялся. За трое суток умыкнутая «кавказская пленница» сварила «три ведёрных кастрюли». Так их изящно именовал сам Петрюк. Понимаете? – изощрялся Подлужный, стремясь вызвать нужные ассоциации у Платуновых.

– И чо? – выгнулась знаком вопроса дородная мамаша.

– Зачем я ворошу это старьё, интересуетесь вы, – наклонился туловищем следователь к ней. – Да затем, что стоило мне зачитать показания «кавказской пленницы» жене Петрюка, как та моментально «поплыла». И заявила: «А ведь, правда! Чё уж кривить-то… Этот проглот обожает харчо. Особливо «после того». Но при мне, козлина безрогая, он больше миски не съедал, сволочь! Ему одной ведёрной кастрюли на неделю хватало».

И Алексей затрясся всем телом в беззвучном хохоте, соблюдая этикет и служебную честь. Мать и дочь Платуновы отреагировали на странное поведение следователя с опаской: они то косились на телефон, вспоминая номер вызова экстренной психиатрической помощи, то на плотно прикрытую дверь, готовые «задать драпа». Не исключено, что внутренне Ирина Осиповна с тоской зелёной подытоживала: со следователем ей круче «не подвезло», чем дочери в вытрезвителе.

– Э-эх, доля наша аховая, – поскучнел сотрудник прокуратуры. – Я же не ковёрный на арене цирка, чтобы веселить вас вечер без перерыва. Я же вам излагаю для сравнения, а не удовольствия ради. Возможно, нечто похожее возникало у Регины с мужчиной в милицейской форме, а?

– У Регины? – поражённо уставилась на ту мамаша. – Она с ним суп не ела. Точно!

– Ф-фуу, – разочарованно выдохнул Подлужный. – Поймите, непрофессионально совать свой длинный нос в милицию без чётких ориентиров. Если вы рассчитываете, что когда я нагряну туда, и милиционеры умрут от радости, то глубоко заблуждаетесь. Если двоечника уведомить об ошибке, то он сотрёт свою мазню с доски, глазом не моргнув. Выход один: устроить облаву в берлоге с рогатиной, когда медведь сладко сосёт лапу. Вникаете? Напоследок доходчиво расскажу вам неприятную бывальщинку, а вы мозгуйте.

– Да-да! – хором напряглись для мозгового штурма мать с дочкой.

– Нынче, в мае, – ретроспективно прищурился Алексей, – к нам в прокуратуру поступило «сообщение о двух ногах». Иначе говоря, пришла некая гражданка Дёмина с устным заявлением о том, что в отношении её трёхлетней дочери Кати жилец малосемейного общежития учинил развратные действия: трогал руками половые органы девочки, усаживал её к себе на колени голой попкой. Во всяком разе, именно так маме Катенька поведала. Словом, обычная необычная криминальная история. Дёмины жили на первом этаже, а жилец – позже установили, что это Василий Липин – на пятом. Вытворял Липин свои художества с малышкой наедине. У малышки повреждений никаких, кроме незначительного покраснения, что вполне может быть списано на обычное раздражение. Потому в «активе» мы имели «писк» трёхлетней Катюшки, которая и букву «эр» не научилась выговаривать, в «пассиве» – рокочущий бас возмущённого Липина. Очную ставку проводить бесполезно – девочка замкнётся и не проронит ни звука. И если даже проронит, так это – детский лепет. А у Липина, согласитесь, потрясать атмосферу голосом тридцатилетнего холёного борова авторитетнее получится. Кому верить?

– Кхе-кхе, – дружно закашлялись заявительницы.

– Сыграли мы на том, – самодовольно хрустнул Подлужный суставами пальцев, – что семьи Дёминых и Липиных знакомства не водили и отношений не поддерживали. И предварительно здесь, в моём кабинете, где сию секунду сидите вы, Ирина Осиповна и Регина Андроновна, бегала Катюшка и в присутствии педагога показывала: «…А вот у етой стенки у дяди Васи в комнате стоит клавать. На ей мы сидели. А вот тут у ево окоско. А у окоска стол. А на столе плитка са скавалодкой. А вот тут, в угойке, стоят удоцки…». Я же только успевал записывать её «писк» и рисовать схему с её слов. Спустя час мы у этого борова произвели осмотр, железно подтвердивший правду маленькой пискуньи. Да ещё откопали дичайшую порнографию. Короче, в дальнейшем на этого свина повылезало со всех щелей и дырок: судимости и за разврат, и за педерастию, и выявились девочки постарше, которых он за конфетки водил к себе и глазел на разные прелести… Во как! Так, в конце концов, надеюсь, и вы, Регина, в этом плане порадуете нас доказательственной аналогией?

– Но я же не была в квартире у милиционера, – простодушно пояснила девушка.

– Ооо! – закатил глаза к потолку Алексей, демонстрируя Всевышнему то, до чего же он измотан и обескровлен. – Кончаем эту бодягу. Переключаемся на следующий диапазон. Регина, тебе установочные данные мужчины в милицейской форме известны: имя, фамилия, звание, должность?

– Не-е-ет. На погонах у него были эти… три блестящие полоски. А по имени или по фамилии при мне его не называли.

– Точно, три полоски?

– Точно.

– А почему ты так уверена?

– А потому, что когда он… это саменькое делал, то наклонил меня вперёд. Я руками на такой… На маленький столик опиралась. А на стене же зеркало висит. Сам-то он лицом к моей шее прижался. А погоны в зеркале, когда он… это… ёрзал, было видно…

– Угу, выходит сержант. Опиши-ка его, пожалуйста: рост, телосложение, лицо, голос.

– Он такой… Не высокий и не низкий. Полноватый, животик свисает. Мордастый. Волосы тёмные, короткие. Глаза карие. Губы полные. Так-то он симпатичный…

– Гос-споди! – окрысилась на неё мамаша и отвернулась к стене.

– Так-так, – не обращая внимания на Платунову-старшую, уточнял следователь. – А голос?

– Такой низкий, хрипловатый.

– По голосу его сможешь опознать?

– Смогу. Я по голосу его не хуже запомнила, чем по лицу.

– А какую фразу он чаще всего произносил?

– Фразу? Как её… Эту: «Тише, дурёха! Стой смирно, не дёргайся, и всё будет хоккей».

– Хоккей, – раздумчивым эхом повторил Алексей. – Ты, Регина, настраивайся на то, что в ближайшем будущем тебе предстоит опознавать его сначала по голосу, а уж затем – по внешности. Уловила?

– Уловила.

– И ничего и никого не бойся. Где бы ты ни была со мной, везде я – самый главный. Заволнуешься – посмотри на меня. Уловила?

– Уловила.

– Пока ты, Регина, посиди в коридоре, а я приму заявление о совершённом преступлении по всей форме, с предупреждением об уголовной ответственности за заведомо ложный донос по статье сто восьмидесятой уголовного кодекса у твоей мамы. Также я признаю её законным представителем несовершеннолетнего, а уж потом допрошу тебя. Понятно?

– Да, – ответила девушка, вставая со стула.

Она уже взялась за дверную ручку, как вдруг Подлужный спохватился и остановил её:

– Прости, пожалуйста, Регина. Погоди. Вконец зарапортовался. Кое-что упустил. Ты утром, 27 апреля, почему дежурному по медвытрезвителю, офицеру то есть, не пожаловалась на того мордастого?

– Забоялась. А вдруг у них так принято… И ещё. Этот же, мордастый, обещал, что никто ничё не узнает.

3