Хирурги человеческих душ

2

Выйдя в приёмную, Подлужный забрал у Риммы заявление об изнасиловании, в получении которого расписался в журнале. Затем он подошёл к чете расфранчённых посетительниц и с тщательно скрываемым раздражением отрекомендовался:

– Следователь Подлужный. Вы Платуновы?

– Да-да, – поспешно вскочила со стула мамаша.

– Да вы сидите, сидите, – невольно смягчаясь, жестом усадил её Алексей. – Мне поручено рассмотреть ваш вопрос. Но, поскольку я после ночного дежурства и даже не успел позавтракать, вам придётся с четверть часа подождать.

– Мы понимаем-понимаем! – вновь привстала Платунова-старшая.

– Я постараюсь обернуться в два счёта, – пообещал следователь.

Возвратившись в свой кабинет, Алексей положил заявление в сейф и достал из нижнего ящика письменного стола мешочки с сахаром, индийским чаем и печеньем. Затем он направился в кабинет под номером пять, где размещались помощники прокурора Авергун Мелисса Марковна и Торхова Ульяна Васильевна. Туда он заглянул с традиционным шутливым возгласом:

– Добра-здоровья, милые барышни! А не попотчуете ли чайком странника?

– Здоровы будем, Ляксей! – отрываясь от бумаг, в тон ему ответила сленгом начала двадцатого века Авергун – крупная темноволосая 35-летняя женщина с неприступным от природы выражением лица. – Почифирить

захотелось за чужой счёт? Так знай, Ляксей, ты – не медаль, и место тебе не у нас на шее! А шёл бы ты в люди… Работать!

Мелисса Марковна, зная литературное пристрастие Подлужного к тёзке и великому пролетарскому писателю Горькому, которого тот зачастую обильно цитировал, сейчас «била» гостя его же «оружием».

– Так я же не задарма, – деланно обиделся визитёр, демонстрируя прихваченные атрибуты чаепития. – Я же только за кипяточком.

– Раз так, то милости просим, – «подобрела» Торхова – ровесница Авергун, поразительно внешне похожая на соседку по кабинету.

Метко подмечено, что кресло формирует чиновника. Профессиональная деятельность накладывает «несмываемый» отпечаток на лик и личность человека. Вместе с тем и сама персона тянется к тому занятию, что соответствует её внутреннему укладу. Симбиоз, как говорится. И в конечном итоге, в профессиональной прокурорской орбите удерживаются исключительно те, кто родился с инстинктом преклонения перед порядком, установленным свыше. Регламент для них превыше всего.

Поэтому закономерно, что обличье прокурорских работников несёт на себе печать строгости, читаемую сторонним оком «за версту». На челе у служителей права словно начертано знаменитое латинское изречение: «Пусть мир летит в Тартарары, но торжествует закон».

Логично, что такой внешностью обладали и Авергун с Торховой. Да и на себе Подлужный периодически «схватывал» черты чрезмерной пунктуальности и педантичности. Однако его бунтарский дух свободомыслия неизменно брал верх, когда догмы железной дисциплины входили в противоречие с основополагающими постулатами социальной справедливости. С истинной законностью. В этом плане Алексей всегда несколько выпадал из «общей обоймы».

Вот и сейчас, присаживаясь к приставному столику, за которым традиционно протекали чаепития, больше похожие на мини-паузы для разрядки, он хитроумно осведомился:

– А вот ответьте мне, пожалуйста, милые дамы, на один вопрос, а то я недавно попал в неловкую ситуацию в приличной компании… Вот с точки зрения этикета, какой рукой правильнее размешивать чай: правой или левой?

– Да мне думается, что хоть так, хоть эдак, – пожала плечами Мелисса Марковна, включая электрический чайник.

– Не скажи, – не согласилась с ней Ульяна Васильевна. – Ведь чай к нам завезли не то из Китая, не то из Индии. А у индусов, например, левая рука считается нечистой.

– Ну, хорошо, – простодушно согласилась с ней Авергун. – Правой так правой. А что нам Ляксей скажет?

– Да уж, не томи, – поддержала подругу Торхова.

– Вообще-то, – рисуя недоумение на лице, пожал плечами Подлужный, – воспитанные люди размешивают чай не рукой, а маленькой ложечкой…

Вот так, сопровождая разговор приятельскими подначками и «шпильками», которые были приняты в их среде, троица быстро приготовила заварку и принялась пить тонизирующий напиток с печеньем и конфетами. Под охи и ахи коллег Подлужный живописал им треволнения минувшей ночи, местами кое-что преувеличивая, и уже иронизируя по поводу пережитых страхов.

Кратковременный «релакс» взбодрил Алексея. И он, ощутив прилив свежести, отправился восвояси, попутно пригласив из вестибюля мамашу с дочкой.

Усадив Платуновых в кабинете, он известил их: «Слушаю вас». Подлужному было известно не только из курса криминалистики, но и из собственного опыта, что налаживать контакт с потерпевшей стороной лучше всего с так называемого свободного рассказа.

Раскрашенные «разноцветные фифочки» зашушукались, решая, кому из них начинать. «Стартовала» мамаша:

– По какому праву недоросля забирают в вытрезвиловку, – подвывая, нудила она докучливой осенней мухой. – Я справлялася у адвоката. Несовершеннолетних ващще не должны туда забирать. А Регинку без разбора ухватили. У нас что, Кампучия? Пол Пот командовает?

Ну, выпимши была девка – нихто её за то не похвалил, так не значит, что её в тошниловку пихать надоть. Да ещё и учинили с дитём такое зверство! С девочкой незапятнанной… Я до Михал Сергеича Горбачёва дойду!

– Кгм-кгм, – кашлянул следователь, призывая тем самым Платунову-старшую «не распыляться».

– …Она ж нетронутая была-а! – в конце тирады опять взвыла фистулой рассказчица, по-матерински скорбя по нежданно-негаданно утраченной целомудренности дражайшей доченьки.

Н-да… Свободный рассказ явно не получился. И потому следователь, бешено подмываемый позывом завершить занудное нытьё несчастной мамаши мужским ехидно-неизбежным: «Аминь!», устало и с подавляемой зевотой спросил:

– Всё?

– Всё, – растерянно подтвердила родительница.

Она и сама удивилась тому, что та исступлённая материнская исповедь, которую она неимоверно долго готовилась излить, столь невероятно быстро иссякла и выплеснулась мимо. Вовсе не так, как она хотела.

Подлужный устыдился эмоционального порыва. Снимая неуместную неприязнь к размалёванным существам, он пробегал глазами по тексту заявления и корил сам себя: «Алый, ну ты чего?! Уймись. Ведёшь себя хуже чинуши. Вот сидят они, одна к одной, с одинаково выпученными остекленевшими глазами, подобно совушкам на ветке, с надеждой сопровождая каждый твой жест. Мамаша, так та вообще пялится на тебя, как на гинеколога-белошвейку, обязанного вернуть её чаду безвозвратно утерянную девственность. Люди же пожаловали с глубоко интимной и деликатнейшей бедой не куда-нибудь, а именно сюда, где им единственно в состоянии помочь».

– Давайте по-человечески познакомимся, – словно повинившись, проронил сотрудник прокуратуры. – Меня зовут Алексей Николаевич. А вас?

– Меня? – вопросительно ткнула родительница себя пальцем в грудь. – Тово… Ирина Осиповна. Фамилья – Платунова. А дочку – Регинка. Регина Андроновна. Фамилья – тож Платунова. Ага. Я работаю продавщицей. На колбасе стою. А Регинка учится в школе-магазине, тут же, при гастрономе. Ага.

– Ясно, Ирина Осиповна, – остановил её Алексей. – Давайте-ка, послушаем рассказ от первого лица. Пусть нам Регина изложит события того дня. Начинай, Регина, – ободряюще кивнул он головой.

И девушка, волнуясь и сбиваясь, начала свой рассказ:

– В тот день, 26 апреля, я с подружками Катькой… ой… с Катей и Леной пошла на Каму смотреть открытие навигации. Под вечер. Катя купила бутылку вина, и мы её распили. Я раньше вина не пробовала. Опьянела. Пошли обратно по Компросу… Ой… По Комсомольскому проспекту. Проходили мимо магазина «Аметист». Уже стемнело и огни зажглись. На витрине разные украшения красиво так… переливались. Я остановилась, и от подруг отстала. Любуюсь украшениями и пою: «Обручальное кольцо-о…». Потом – «Малиновки заслышав голосок». Вроде не так, чтоб громко. Вдруг, голос: «Слышим, слышим твой голосок». Оглянулась – милиция! Меня забрали и привезли в вытрезвитель. Там меня мужчина в белом халате посмотрел. Рядом с ним – офицер. Ну, помню, что погоны со звёздочками. Начали спрашивать: кто я да откуда. Я – ни гу-гу. Тогда меня женщина-милиционер увела в эту… в комнату к другим женщинам, которые пьяные. Раздела и положила в кровать. Сама ушла и дверь комнаты снаружи на железяку закрыла. В голове у меня шумело и кружилось. Потом стихло, и я уснула…

– Так-так, – кивнул ей Подлужный, подавая тем самым знак, что он внимает неотрывно.

– Ночью проснулась, – приободрилась Платунова-младшая. – Захотела в туалет. Так, по маленькому. Я побарабанила в двери, а женщины-то той нету. Там в дверях есть маленькое окошечко, туда мужик какой-то сунулся и спрашивает: «Чего?». Я забоялась – и прыг в кровать. Полежала. А в туалет пуще прижало. К дверям. Стучуся. Опять тот мужик: «Чего надо?». И уж на третий раз я говорю: «Чего надо, чего надо… В туалет хочу». Мужик меня в туалет и повёл. Он в форме был: в милицейских брюках и рубашке с погонами. На погонах золотистые блестящие полоски. Ну, пошли. А на мне одна простынка с постели – я в неё закуталась. Завёл меня мужик в пустой туалет. Я только оправилась, а мужик заскочил… и это сделал. А утром-то я протрезвилась. И когда офицер снова стал спрашивать, я и призналась, кто такая, назвала фамилию, школу, где учусь, и меня отвели в инспекцию по несовершеннолетним, а оттуда – домой.

И обесчещенная девушка (если верить её утверждениям) завершив откровение, потупилась

– Значит так, Регина, и вы, Ирина Осиповна, – приступил к решительным действиям Подлужный, – отныне и до окончания… действий, выполняемых мной, забудьте, что я мужчина. Я для вас – спец-гинеколог, который должен знать всю подноготную. Извините, но вы сами себя, мягко выражаясь, в такую позу поставили. Поэтому – без обиды, если что не так. Ясно?

– Ясно, – проглотила слюну мамаша.

– Да, – кивнула головой девушка.

– Ты, Регина, до того милиционера в половую связь вступала?

– Не-а, – произнесла та, заливаясь краской стыда.