Первая кровь осени

– У тебя тут… домработница по утрам приходит, что ли?

– Нет, с чего ты взял?

– Кто-то открыл окно на кухне. Сквозняк, чувствуешь?

– Наверное, я его вчера не закрыл, – отмахнулся Дэйв. – Тут не привыкли бояться воров, знаешь, и я постепенно заражаюсь этой беспечностью. Провинциальная простота нравов, прелесть же.

Мобильник, все еще зажатый в руке, вновь напомнил о себе коротким сигналом. Мэтт проверил время – белая мигающая пятерка наконец сменилась на шестерку, превращая потенциальный звонок жене из вопиюще невежливого в просто невежливый.

– Я позвоню, ладно?

Мэллори сменила номер, но ее контакт был в списке недавних вызовов. Несколько бесконечно долгих гудков – и она сняла трубку.

– Дэвид, что? Что случилось? Этот сукин сын снова что-то натворил? О Господи, скажи мне, что он жив! Дэвид?

– Мэл… – голос внезапно провалился до простудной хрипоты, до похмельного шепота на грани возможностей связок. – Мэл, это я. Я жив… Я жив?

– Пошел к черту, придурок! Ты смотрел на часы, прежде чем звонить? Наши… мои дети спят! Забудь этот номер, слышишь!

Он некоторое время слушал короткие гудки, глупо улыбаясь. Рядом, будто его отражение в самом странном из кривых зеркал, скалился Дэйв.

– Она беспокоится. Она сказала «наши дети», слышал? Эй, я думаю, вы еще помиритесь!

– Я жив, – прошептал Мэтт, протягивая телефон обратно. – И ты жив.

Дэвид только усмехнулся. Уткнулся в экран, пролистнул список вызовов и, похоже, открыл смс. Удивления на его лице Мэтт не заметил.

– Ты читаешь? – он, не глядя, ткнул пальцем в лежащую на столике книгу.

– Прочел второй рассказ. Еще более странный, чем первый.

– Погоди, то ли еще будет. Если не возражаешь…

Подняв книгу, он уверенно зашуршал страницами, выискивая что-то. Мэтт не следил – уставился в стену, пытаясь упорядочить происходящее в голове.

– Знаешь что, а поехали, позавтракаем в каком-нибудь относительно приличном месте, – неожиданно предложил Дэйв.

Отчего бы и нет, сейчас он бы на что угодно согласился. Для того, кто только что окончательно и бесповоротно воскрес из мертвых, любой вариант приемлем, если в нем не будет монохромных картинок с кладбищем, заполненным влажными черными кругами зонтов.

Окрестный пейзаж за ночь нисколько не изменился, разве что дождливое небо сменилось ясным и открылись немногочисленные забегаловки на главной улице. В одно из подобных заведений они и нырнули. Мэтт споткнулся на пороге – он не очень-то внимательно смотрел по сторонам, слишком много причудливых картин теснилось внутри его собственной головы.

Прочитанная утром новелла оставила странное послевкусие. Будто смотришь на мир чужими глазами, перематываешь в голове кинопленку памяти, не узнавая привычных мест, снятых с непривычных ракурсов. Дежавю наоборот, каким бы словом это назвать?

Вот и город – в памяти он оставался совсем другим. Темнее и грязнее. Только одно дело вспоминать, а иное – смотреть на него глазами Дэвида. За черно-белыми строчками прятались гирлянды золотистых огней, подсвечивающих туман, и хитросплетения улиц и лестниц, будто специально предназначенных для прогулок с девушками, и сумасшедшие чайки, залетающие прямо на городскую ярмарку, чтобы договориться с мелкими предпринимателями насчет оптовых поставок рыбы. Город, превратившийся в праздничный шатер, где в кронах над аллеями танцуют невидимые людям огоньки, а меж пальцами влюбленных искрится электричество. Так легко прикрыть глаза и увидеть, как Дэвид идет по украшенной бумажными гирляндами улице, вежливо улыбается встречным, живым и мертвым – плоть от плоти этого города, этого острова. Мир для него наполнен духами и чужими кровавыми тайнами, а он все равно умудряется любить его, встречать с душой нараспашку. Готов прыгнуть через ограду заброшенного парка, услышав песню незнакомой веселой компании. Кем нужно быть для этого, безумным рыжим потомком древних ирландских королей? Подкидышем фейри, в конце концов?

– Здесь готовят отличный омлет, – Дэйв проводил взглядом официантку. – Вот, кстати, тебе и объяснение, как я два года выживал в доме, где не водится еды, а в кухонной плите живут пауки.

– Зачем возиться с кастрюлями, если в мире существует готовая еда, – усмехнулся Мэтт. – Как же, помню твои вдохновенные проповеди на этот счет.

– Возиться или не возиться – вопрос целесообразности, только и всего.

– Бороду ты тоже отпускаешь, исходя из целесообразности?

Дэйв схватил со стола кофейную ложечку и уставился на свое отражение в блестящей поверхности.

– Скажешь тоже – бороду… Ну, не побрился пару дней. У тебя, кстати, вид не лучше.

Мэтт повторил его маневр с ложечкой – больше поблизости ничего подходящего не наблюдалось. Собственное лицо, искаженное изгибом своеобразного «кривого зеркала», едва его не напугало. Скалилось в ответ препохабнейшей макакой, менялось ежесекундно, норовило сжаться в точку, оставляя только неестественно огромный черный зрачок в центре композиции.

Он понял, что слишком долго рассматривает отражение, когда Дэвид, не прекращая трепаться, отобрал у него ложку и положил на салфетку. Надо признать, у него это вышло очень естественно, будто ничего особенного и не происходит. Из него получился бы очень тактичный санитар в психушке. Дорогой, элитной психушке, где пациентов не считают животными без права голоса.

– … а еще рыбный суп, например.

– Конечно, можно каждый день питаться местными деликатесами, если ты крутой писатель и получаешь гонорары, – Мэтт ехидно оскалился.

– Гонорары, м-да, – Дэвид отчего-то враз стушевался и покосился в сторону стойки.

– Что, мало платят?

– Наоборот. Я подписал контракт еще на две книги. Агент выбил мне приличный аванс под них.

– И…?

– И я не знаю, о чем писать дальше, – эту фразу Дэйв произнес трагическим шепотом, перегнувшись через стол и склонившись к самому уху напарника.

– Вот это номер, – Мэтт тихо рассмеялся.

– Все мои истории – о нашей работе, о том, как мы выходим в патруль, и я изо всех сил стараюсь не показывать виду, что понимаю о причинах и следствиях в этом мире чуть больше, чем мне положено. Но истории закончились, что мне дальше делать? Новых ведь не будет.

– Говорят, нормальные писатели в таких случаях садятся и выдумывают то, чего не было.

– Мне не хватит фантазии, – усмехнулся Дэвид. Замолк, пережидая, пока официантка расставит на столе тарелки и отойдет. – Будем честны, писатель из меня так себе. Книжка наделала шуму, потому что издательство вовсю рекламировало ее как основанную на реальных событиях. Ну, то есть, на таких, которые считает реальными автор. Для кого-то автобиография шизофреника, для кого-то откровения медиума. Один критик что-то ляпнул про «новейшую европейскую традицию визионерской литературы», я аж запомнил с перепугу.

– Визионерской. Это про глюки, значит, – Мэтт с сомнением смотрел на разрекламированный омлет. Тут, как и в случае с книгой, похоже, реклама несколько преувеличивала.

– Если люди любят читать всякую шизню, напиши про меня, – предложил он, до конца не понимая, шутит или нет.

Дэвид замер, обдумывая предложение.

– О том, как я тащился автостопом, сам не зная куда, и потерялся между мирами мертвых и живых. Добавь в повествование бессмысленных деталей, притворись, что каждая из них – символ, ключ к чему-то большему.

– Кофе? – спросила официантка, несколько нервным движением разглаживая не первой свежести передник.

– Только без молока, пожалуйста, – демонстративно скривился Мэтт. Негромким смехом Дэвид дал понять, что шутку оценил. Девушка вернулась к стойке, окинув их напоследок странным взглядом.

– Хорошая идея. Символы, говоришь? Вот молоко, да. Древнейший символ жизни.

– И пепел из камина. Символ смерти. И отрицания. Молоко и пепел. Как тебе название для второй книги?