Первая кровь осени

Мэтт вздохнул.

– Простите, я не хотел разбивать ваши розовые очки. Герои книжек редко похожи на себя, и еще реже – на героев. Подозреваю, вы представляли меня несколько иначе?

– Признаться честно, я вообще вас не представляла, – Лиэн тщательно изобразила смущение.

Один-ноль, что тут еще сказать. Героям книжек никогда не следует забывать, что они не всегда – главные герои.

Пятнадцатиминутное обсуждение ароматических свечей повергло его в смертную скуку. Двое великовозрастных подростков по разные стороны прилавка отчаянно флиртовали, и досматривать эту «мыльную оперу» Мэтт не собирался.

– Пройдусь вниз по улице, – сообщил он, выныривая под все еще нерешительно моросящий дождь.

Улица уже через несколько кварталов резко сворачивала и неожиданно заканчивалась тупиком. Символично, мать его.

Нам ведь нужны символы, правда? Чтобы наполнить иллюзией смысла повесть о том, как с героями ничего не происходит.

Хлипкий заборчик, в который упиралась дорога, был частью ограждения чьего-то участка. Его можно было обойти, если подняться на холм. Кроссовки отчаянно скользили по мокрой траве, но двигаться определенно казалось более правильным, нежели стоять. А с вершины холма, вероятно, откроется более живописный вид, нежели эти унылые, давно не крашеные деревенские дома и покосившиеся сараи.

«Должен признаться тебе, Дэйв, меня здорово нервируют эти твои истории. Что-то такое важное в них написано между строк, о тебе и обо мне, что-то, что неизмеримо больше меня нынешнего, и не поместится обратно, хоть ты тресни, как не поместится океан в дождевой капле, а человек – в своей собственной тени. Тенью и я стал в итоге, последовательно расставшись со всеми утешительными иллюзиями, вроде существования собственного „я“. Ты пишешь о том, как приходил ко мне, заблудившись меж двух миров, и я был твоим якорем, маяком оголтелого материализма в беспокойном океане потустороннего, я возвращал тебя в реальность своими обывательскими шутками, своим напускным снобизмом недопеределанного янки, я был картинкой с обложки второсортного детектива – квадратная челюсть, героическая поза, сварливая жена и красавицы-дочки, примерный семьянин и слегка разочарованный в своей работе, но все еще хороший коп… Этот тип смотрит на меня со страниц твоей книги, но когда я пытаюсь увидеть его в зеркале, он истекает кровью из опустошенных воронами глазниц. Вот как случается – вяжешь узелки на память, цепляешь на руку, а потом что-то пошло не так, и вот ты уже грызешь собственное запястье в припадке безумия, и старые норны, а может, и вечно юные дочери моря из древнего заговора, тянут из окровавленной раны дубленые жилы, точно нити из клубка, и равнодушно сплетают их в новый узор, бесконечный узор, который тебе никогда не увидеть целиком…»

За холмом, вопреки всякой логике, обнаружилось продолжение дороги, и незнакомец, застывший над откинутым капотом машины с видом человека, увидевшего мотор второй раз в жизни. Молодой парень в явно городском костюме – и что только могло ему понадобиться в этой глуши?

Мэтт себя экспертом в автомобилях отнюдь не считал, и, поскольку парень за помощью обращаться не спешил, просто отвернулся от него, и по широкой дуге побрел вниз по склону. Подставил лицо ветру, попробовал его на вкус, стараясь определить, не с океана ли тот прилетел, не пропитался ли горьковатой солью и маслянистым душком гниющих в прибрежной зоне водорослей. Здорово быть ветром – меняешься себе по десять раз на день, и никаких сомнений, никакого комплекса вины, мол, нес на плечах своих чей-то мир, да не выдержал. Не всякому быть атлантом, увы.

Дэйв появился на самой границе поля зрения, замер на вершине холма, точно древний жрец, намеревающийся объявить народу решение богов.

– Твоя мама звонит! – он помахал в воздухе телефоном, неизвестно чему улыбаясь. Как древний жрец, знающий, что решение богов народу не понравится, но деваться-то им все равно некуда.

Вздохнув, Мэтт вскарабкался обратно и взял трубку.

– Я в порядке, мам, – привычная с детства ложь, выверенная и отточенная годами интонация.

– Мэтью, что за дикие выходки? Мы ждали тебя дома, приготовили встречу…

– Может, в таком случае стоило оповестить об этом меня?

«Как объяснить тебе, мама, что ты говоришь с мертвецом, с тенью, с ведьмовской куклой, набитой соломой и оживленной ради смеха лесными духами. Что я не тот, кого вы ждали. Просто вспомните старые легенды о людях, вернувшихся из волшебного мира духов и фей. Они не узнают родных и больше не едят человеческую пищу, и вскоре уходят в другой мир навсегда…

Как тебе объяснить, мама, что я не помню твоего лица?..»

Он отвечал на реплики, изображал несуществующие эмоции, врал и убеждал, не понимая значения отдельных слов, и смотрел вниз, на Дэвида, неспешно спустившегося по холму прямо к парню с заглохшей машиной. Тот, похоже, наконец решился попросить помощи и теперь что-то рассказывал Дэйву, эмоционально размахивая руками. Ветер, будто играясь, доносил до Мэтта отдельные слова и куски фраз, бросая их прямо в лицо. Вроде бы по законам физики и не должно быть слышно слов собеседников на таком расстоянии, но у ветра на этот счет было свое мнение.

– Мы ожидали активности… не предполагали вмешательства… предлагают поменять схему… ваш друг в курсе?

Мэтт поспешно повернулся к ним спиной.

Разумеется, друг не в курсе. Он вообще не в ладах с головой, знаете. Но даже в таком плачевном состоянии готов поспорить, что этот разговор вовсе не о починке машины.

– Когда ты приедешь? – настойчивый голос в трубке вернул его в реальность.

– Позже, мам. Мне нужно… знаешь, кое в чем разобраться…

«Сколько можно мямлить, словно тебе снова десять и ты отпрашиваешься погулять до обеда? „Мне нужно…“ Мне не нужно, ничего уже не нужно, только не твоя снисходительная жалость, и не ледяное презрение отца; не оправдал надежд, не смог удержаться, снова эта вездесущая частица „не“, отрицание, оно ведь ближе к истине, чем любое из утверждений, верно?»

Он оглянулся через плечо. Дэвид прощался с незнакомцем, хлопнул его по плечу, как доброго приятеля – может, он со всеми так общается?

Или этот парень специально поджидал его в условленном месте, для отвода глаз застопорив машину на обочине.

– … вы работали вместе, верно? Я помню его, такой вежливый…

Очень вежливый мальчик, так бы ты сказала лет пятнадцать назад. Добавь еще, что он хорошо на меня влияет. Мэллори с этим утверждением поспорила бы, а вот древние духи холмов, пожалуй, согласятся.

Вежливый парень Дэйв шел к нему по склону, рассеянно улыбаясь, а на его светлой рубашке прямо напротив сердца расползалось кровавое пятно.

– …у тебя есть деньги на автобус?

Мэтт не успел продумать следующую реплику. Он во все глаза таращился на бывшего напарника. Тот не шатался, не бледнел и не думал падать. Из дырки в груди при каждом шаге толчками вырывалась темная, густая кровь.

– Мэтью? Ты меня слышишь?

– Я тебе перезвоню, – выдохнул он, нажал «отбой», судорожно стиснув телефон в руке, и на пару секунд крепко зажмурился.

– Что с тобой? – спросил Дэвид где-то совсем рядом.

Разумеется, на рубашке не было и следа крови.

– Снова вижу тебя мертвым, только и всего, – честно ответил Мэтт, возвращая мобильный.

– Видения прошлого? – нахмурившись, предположил Дэвид.

Мэтт покачал головой.

– Или будущего.

По дороге внизу с рокотом пронесся автомобиль. Городской парень в костюме, похоже, больше не нуждался в автосервисе.

6. Старая Тоирис

Старая Тоирис смотрела сквозь щели в дощатом крыльце, как снуют туда-сюда проворные подошвы новых жильцов, слушала скрип колес потертых чемоданов, смаковала ароматы живых, горячих тел, чуть приправленные душком потревоженной старой пыли. Слишком долго она спала, не замечая, как сквозь нее прорастают корни и проползают черви, и теперь не спешила шевелиться, лишь потягивалась слегка, будто разминая занемевшие конечности. Будто бы у нее по-прежнему было тело.

Она дождалась ночи, чтобы сделать первый вдох. Потянулась вверх, по отсыревшим доскам, по холодному камню стен, с северной стороны подернутых мхом. Тихо зашуршали корни спящей весенней травы, раздвигаясь и пропуская тонкие, влажные белесые нити грибницы.

Вверх, вверх, туда, где пульсируют живые соки, согретые солнцем, а не ледяной фосфоресценцией подвальных гнилушек, где бестолково мельтешат живые, разноцветные, горькие и сладкие на вкус, торопливо и жадно дышат, растут, прикасаются друг к другу, хрупкие, такие хрупкие, не потревожить бы тонкое кружево капилляров под кожей!

По стенам, перекладинам, потолочным балкам; по трещинам и швам каменной кладки, по древней штукатурке и современным панелям, опасливо избегая холодной глади оконных стекол. По витым шнурам, что стянули дорогую ткань гардин… Шелк и бархат? Далеко внизу, во тьме подвала, старая Тоирис недовольно поджала губы, сетуя на расточительство нынешней молодежи. Знали бы они, в каких лохмотьях приходилось ходить ей, в те далекие годы, когда никто не называл ее «старой Тоирис!».

Знали бы они, как мучительна смерть от голода. Никто из ныне живущих не знает настоящего голода, этой сосущей бесконечности, выворачивающей нутро, переваривающей саму себя в бесконечном цикле.

Прочь, прочь эти мысли; она больше никогда не будет голодна.