Вкус утекающей воды

– Без всякого сомнения, – согласился профессор. – Но представьте, есть два процесса. Первый процесс, который мы не можем контролировать. И второй процесс, который мы полностью контролируем. При этом первый процесс сводит на нет все наши усилия. И с точки зрения логического подхода мы должны прекратить второй процесс в силу его бессмысленности. Но только не с точки зрения формализма! Формализм требует продолжать наши бессмысленные действия, и как на это отреагирует система в целом, при своём дальнейшем развитии – это логически предсказать невозможно. Религия – это всегда формальный способ мышления.

Когда гости почти разошлись, Конан подошёл ко мне.

– Андрей, ты, наверное, даже не представляешь, – произнёс он с ухмылкой, – скольким мужикам ты сегодня ночью перешёл дорогу. Увёл последнюю красавицу. Даже хорошо, что тебя отправляют на станцию. Ты сам-то рад?

– Рад, – хмуро буркнул я, вложив в радость и мужиков, и красавицу, и климатическую станцию.

– А на Электрощита не обижайся. Он долго тащил эту ношу. Бывают в жизни обстоятельства.

– Да как-то уж очень подло у него это получилось, – неохотно промямлил я. – Мог бы прямо попросить. Я ему даже дом построил. – Мне до слёз стало жалко себя.

– Андрей, мы в течение жизни постоянно кого-нибудь предаём. Обычно так, по мелочи. Но это не может служить для нас оправданием. Согласен?

– Согласен, – осознанно согласился я, за мгновенье перелистав все тёмные страницы своей биографии.

– В христианстве на этот случай есть для нас покаяние, но с точки зрения кармы мы можем только отработать плохие поступки добрыми деяниями. Андрей, ты знаешь, что такое доброе деяние.

– Знаю, – я был готов к ответу. – Это когда не ждёшь в ответ благодарности или иных дивидендов.

– Да. Ты знаешь. Считай, что станция – это твоя карма. Береги ее, она очень важна. Ещё до прихода учёных там что-то было. Много веков подряд, а может и со дня сотворения Мира. Не будет станции, не будет и Попадалова. Возможно, вся Вселенная держится на ней.

– Вселенная держится на кончике конца пса, трясущегося от вожделения, в сорокаградусный мороз, – возразил я.

Конан долго и внимательно посмотрел на меня, видимо, пытаясь понять направление морщинок на моем лице.

– Андрей, если ты немного подумаешь, ты поймёшь, что я сказал тебе то же самое.

Глава 26. Робинзон Крузо – свободный человек

Всю ночь мне снился один и тот же сон. Инопланетяне захватывают климатическую станцию, а я, хранитель, спокойно сплю, и меня там нет. Я просыпался с чувством вины – чувствовал себя трусом, негодяем и предателем. Но осознав, что это всего лишь сон, снова засыпал. Наглые пришельцы появлялись вновь, а я оставался тем же самым – трусливым и слабым. Опозоренный, я вновь просыпался, давал себе слово, что в следующем раунде я буду отважным и смелым, и снова погружался в сон. Но ничего не получалось изменить в сюжете: инопланетяне снова захватывали станцию, а я опозоренный убегал. Это колесо непрерывно крутилось в моей голове, и я уже боялся спать, и тем более просыпаться. Но тут появился пёс, из пасти которого высовывался язык и шёл пар. Инопланетяне просто присели от его вида и запросили переговоры. Все подробности не сохранились в моем сознании. Но я был представителем Земли, а инопланетяне были похожи на грибы, только в одежде. Пёс в переговорах не участвовал, он учащённо дышал и дрожал от вожделения. Инопланетяне, все как один, дышали в такт с его дыханием. Ритм усиливался, инопланетяне очень торопились достигнуть договорённостей прежде, чем случится всеобщий оргазм или поллюция. Слава богу, мы договорились раньше, и концовки я не видел. Мы договорились, что они отменяют границы, нации и религии на Земле, а взамен я лечу с ними на рассвете, и без обратного билета. Они сказали, что все равно я уже не успею вернуться, потому что лететь далеко. Я согласился. Они спросили: «Неужели тебе здесь никто не дорог?» Я ответил, что дело не в этом. Я просто не хочу длинной старости, и уже готов.

Проснулся я на рассвете и понял, что пора. Я даже не удивился, что Васильич не спит и уже собрал мне в дорогу баскетбольную сумку с едой. Благо вчера были гости, и еды было много. На сумке была нарисована теннисная ракетка, но это никак не отразилось на ее названии.

– Васильич, а я вроде вчера совсем не пил? – спросил я осторожно.

– Не пил, – подтвердил Васильич, – ты пришёл злой и одинокий. Ужинал на кухне, а когда присоединился к вселенскому диспуту, там уже все напились ещё до тебя.

– Васильич, а грибов я случайно вчера не ел? – и я вдруг пронзительно вспомнил Аркадия Октябриновича: его мухоморку, коз, коралловые грибы и медовуху. И мне снова захотелось на Сежу к иволгам и блеску солнца на речной волне. Но куда там. Лето уже стояло в полный рост – время любви прошло и теперь только забота о потомстве. Леса ещё полны жизнью, но без веселья. Птицам не до песен, да и я снова связан по рукам и ногам: какие-то обрывки и целые канаты обязательств.

– Андрей! Грибы в доме закончились давным-давно. Эклеры ты вчера лопал. Да в чем собственно дело?

Рассказывать Кукушкину о том, что они приходили ко мне ночью, я не стал. Все-таки промежуточное Царство… Да и сам Вольдемар Васильевич был очень тусклый. Вчера полный дом гостей, а сейчас… Я уйду, и он останется совсем один. Я чувствовал, что он хочет, чтобы я позвал его с собой. Но я не мог – мне надо было сначала разобраться самому, где явь, а где грибы. Где я подлец, а где герой.

Когда-то очень давно я прочитал статью советского академика Смирнова о том, что в любом человеке только две составляющие: инстинкты и социальное воспитание. И в минуту опасности человек будет спасать или спасаться в зависимости от того, что возьмёт вверх. Поэтому чтобы вести себя достойно в любой ситуации в голове должен быть заранее отработан алгоритм действия: бежать или сражаться. И тот факт, что почти всю ночь я убегал, пусть даже во сне, говорил о том, что наяву я поступил бы точно также. И если бы не этот сексуально озабоченный пёс, который только и думал, как ему в сорокаградусный мороз вдуть какой-нибудь сучке, битва с пришельцами была бы нами проиграна. Получается его инстинкты сильнее моего социального воспитания? Даа-аа… Видимо, когда идёт война, инстинкты очень важны.

На улице я почувствовал себя лучше. Рассвет в летний день – это как весна года. Постепенное неотвратимое пробуждение и наступление света с каждым новым лучом. Я снова вспомнил, что это самое лучшее время для молитвы: очередь к Богу коротка – все ещё спят. Но у меня не было просьб к Богу, разве что пожаловаться на пришельцев из Промежуточного Царства, но откуда мне знать, что не он их послал – неисповедимы пути господни. Что буквально означает, что каяться перед нами он не будет. Но на всякий случай маленький привет я все же ему передал: «Да светится имя твоё, и хлеб наш насущный дай нам днесть!», и быстренько зашагал к станции.

Поднимаясь по тропе, я слегка разволновался – не случилось ли чего на вверенном мне объекте в моё отсутствие? Последние метры склона преодолел почти бегом и даже сбил себе дыхание. Но висячий замок, который установил Кукушкин на калитку, ещё во времена строительства дома для Жоры, был в целости и в свежей паутине. Я вежливо прочитал лекцию пауку, чтобы он так больше не делал (пауки ещё те инопланетяне), и вошёл на станцию.

Было угрюмо тихо, но следов инопланетного вторжения я не обнаружил. Полет в один конец явно откладывался на неопределённый срок, и можно было смело звать Кукушкина на чашечку «Командирского». Настроение моё почти достигло отметки 10 баллов по шкале Рихтера. Я даже забыл про свой ночной позор непрерывного убегания. Для полного счастья не хватало только пения птиц.

Я начал заселять дом, который построил для Жоры и его Венеры. Первым делом я перевесил из подземелья в дом постер с женщиной в стрингах, восседающей на новеньких покрышках. Я хорошо помнил ее мистическое поведение и желание обернуться и посмотреть на меня. «Лучше самому контролировать ее голую задницу, – решил я, – чем испуганно ждать, что она там, внизу, что-нибудь придумает. Спустишься как-нибудь в Жорину каморку, а ее нет. Покрышки на месте, а женщина ушла. Вот где ужастик начнётся, с инфарктом миокарда в конце. Нет, уж лучше сначала какое-нибудь венерическое заболевание. Да и, вообще, я ей сразу пообещал, что украду. Правда, пьян я был тогда. Но слово все равно надо держать».

Из подземной лаборатории я собрал пять стульев и понял, что на этом мой уют и закончится. Лестница, спускающаяся прямо с террасы дома к входу в подземелье, была очень удобна. Для привидений и прочих сущностей, поднимающихся из мрака. Но таскать по ней мебель, тем более в одиночку, было немыслимо. Собственно говоря, и мебели то никакой не было. Я претендовал только на стол. Жорину кровать я решил сразу не использовать. А вот холодильник требовал сначала проводов, а уж потом телепортации и элементов волшебства, для его последующего заполнения: палочка (крабовая), нога (куриная), безнадёга (полная). Да и зачем начинающему бомжу холодильник? Но в этом месте я себе врал. Всего за пару предыдущих месяцев я уже понял, что без электричества, хэмингуэйевского свитера как у Саши, книг и тёплой печки я бомжевать отказываюсь. Я люблю, конечно, одиночество, но контролируемое.

Собственно я уже осознал, как здесь оказался. Строя дом для Жоры, я не собирался в нем жить. Но проектировал его под себя – как мне было бы в нем удобно и комфортно. Хуже того, когда началась заварушка с американцами, Иван Макарыч строго настрого запретил его достраивать. А Кукушкин тогда сказал – если сейчас не достроим, потом не дадут. Я раздал все свои деньги в качестве премии работникам, которые тоже знали, что начальник лесхоза запретил, но деньги взяли. И мы достроили.

После этого мы с Иван Макарычем дистанцировались друг от друга. Я, конечно, понял, что он обиделся не на то, что я его ослушался, а на то, что я влез в это со своими деньгами. Это было некрасиво, и я его прекрасно понимаю. А вот он меня? Не знаю. Но оставшись без копейки, я почувствовал себя крайне зависимым. И когда он же предложил мне эту сомнительную работу, я подсознательно сразу согласился. Поэтому ни портфель Светки Зариной, ни юношеские поллюции, и даже номер моего паспорта с пропиской здесь были, конечно, не причем. Жизнь – цепь, а мелочи в ней звенья, последовательность которых изменить уже нельзя.

Примерно через час поднялся утренний ветерок, тронул струны купола, и купол зазвучал. Раньше пение птиц заглушало этот звук, а теперь. А теперь – скоро август, скоро осень, август – это уже не лето. Но пока было очень хорошо: солнечно, тепло, тихо, не считая райского саунда купола, и никого кругом, но не одиноко. Я всегда был самодостаточен. Я всегда любил оказаться на даче, когда там никого нет. Одиночество и свобода как-то связаны друг с другом? А может это одно и то же? «Жить в обществе и быть свободным от общества…» А если общества никакого нет, значит, ты свободен? Ну, да. Как Робинзон Крузо на необитаемом острове. Можно ли считать Робинзона Крузо свободным? По крайней мере, это какая-то странная свобода.

Я подумал ещё немного на эту тему, наслаждаясь запахом свежеструганных досок, который источал мой новый дом. Запах смолы прочистил мои мозги, и я пришёл к выводу, что если преодолеть воздействие социального воспитания и общепринятого способа мышления, то Робинзон Крузо реально может считаться свободным человеком. Бедняга! Он, видимо, это осознал только тогда, когда снова вернулся в цивилизацию? С грустью вспоминал свой пляж, блиндаж, попугаев и коз. Все-таки абсолютная свобода – это действительно одиночество. Только кому нужен Абсолют? Если, конечно, это не финская водка.

Часам к пяти пришёл Кукушкин. Он насторожился, когда узнал, что я весь день просидел на стуле. А я очень обрадовался его приходу.

– Это на тебя совсем не похоже? – произнёс он с заботой в голосе, которую я раньше никогда не слышал.

– Васильич, скажи. А Робинзон Крузо может считаться свободным человеком?

– По-моему, купол на тебя очень странно действует, – с тревогой сказал он. – Давай пошлём этих военных. Скажешь – не могу по состоянию здоровья, и пойдём к Швиндлерману работать.

– Да мне здесь нравится, – возразил я.

– Да ты как обкуренный! Ты же умрёшь от безделья.

– Тут куча дел. Печку надо сложить. С электричеством разобраться. И лестницу эту убрать. Зря мы её сделали. Может, Жоре и было бы удобно – прямая связь дома с подземельем, а меня очень напрягает. Так и жду, как на уровне перил возникнет чей-то лысый череп.

– Насчёт лестницы ты, пожалуй, прав, – задумчиво произнёс Васильич, по-хозяйски оглядев монументальное сооружение. – Да и детишки могут свалиться. Лестницу надо переставить туда, где была тропа, а здесь всё загородить. Только вдвоём мы с этим не справимся.

– Васильич, какие дети? – проснулся я.

– Откуда какие? Ну, сначала, конечно, девочка. Раз она так захотела.

– Васильич! Я все понимаю, но откуда ты узнал про девочку? Или это было объявлено всей деревне?

– Сам сказал. Да ты не бойся! – протянул Васильич свою фразу, после которой, я всегда знал, что лучше не продолжать.

– Васильич, ответь мне на мой вопрос, – сказал я с металлом в голосе. – Может ли Робинзон Крузо считаться свободным человеком? – На самом деле, мнением Вольдемара Васильича я сильно дорожил. Его жизненный опыт общения с зэками многого стоил.

– Да, на восемьдесят процентов, – чётко ответил старик.

– Почему на восемьдесят?

– У него было маленькое «но». На остров он попал не по своей воле, и по своей воле не мог его покинуть.

– Значит, он был как в тюрьме? – спросил я.

– Ни в коем случае, – Васильич был категоричен, – когда сидишь в тюрьме, Робинзон Крузо для тебя совершенно свободный человек.