Вкус утекающей воды

***

Боевая машина вызвала у попадаловских мальчишек невероятный душевный подъем. Они тут же решили свою дальнейшую судьбу – все, как один, в военное училище! Девчонки чуть не плакали от досады, что их не возьмут. Оказывается профориентация – это так просто. Главное не экономить на матчасти.

И тут я встретился глазами со Швиндлерманом. Он грустно смотрел на своих воспитанников, которые в этот момент точно забыли про разумное, доброе, вечное. Которое он в них пытался сеять, но, видимо, не взошло. Мы поздоровались.

– Знаешь, а вот если вместо танка, в село прибыл блестящий белый рояль, – сказал он, – они бы захотели стать музыкантами?

– Точно нет, – ответил я. – Но, если бы Попадалово посетил «Битлз», точно бы да. Или Святослав Рихтер сыграл бы прямо под этими соснами на твоём белом полированном рояле «Лунную сонату» – они бы точно охренели. И этот эпизод остался бы самым сильным эпизодом их жизни.

– Теоретически можно вывезти на концерт. И что все захотят потом стать музыкантами?! – засомневался Швиндлерман.

– Посещение концерта такого эффекта дать не может, потому что посещение – это заведомое потребление. Нужно прямое столкновение с искусством, прямо здесь и без предупреждения. Вот лыжи у печки стоят, а вот и сам Визбор!

– Есть какая-то истина в твоих словах, но в целом как-то надуманно. Нет, я, конечно, понимаю, что насилие – это инстинкт выживания, который сидит в каждом из нас, – начал рассуждать вслух директор школы, – но…

– Тебе Кукушкин не рассказывал про свою теорию гибели цивилизаций? – перебил я.

– Нет!

– Суть проста. По мере развития любой цивилизации крепнет гуманистическая идея. И как только она достигает своего верхнего значения – человеческая жизнь превыше всего, цивилизация гибнет. Приходят очередные варвары, и все начинается заново. Поэтому все великие исторические личности – варвары, злодеи и убийцы: Чингисхан, Иван Грозный, Пётр Первый, Наполеон, Сталин, Гитлер и все остальные. А по другому, по мнению Кукушкина, не достичь результата. Короче, «тра-та-та-та», – и я изобразил пулемётную очередь.

– Ну да, есть такая профессия – родину защищать, – промямлил Швиндлерман и потом жёстко добавил, – нам нужен в школу учитель музыки. Ты нет?

– Я нет. Я с детства хочу убить медведя – нечего было наступать на все подряд. Ведь так иногда хочется затянуть: «Ви а вэ чемпионс, май френд!».

Конечно, есть Кукушкинское право на песню, но тут надо тренироваться.

Глава 28. В первой половине сентября наступила ясность

В первой половине сентября в природе наступила ясность: листья ещё не облетели, но лес и небеса уже стали прозрачными. И мне начали сниться осенние сны.

В первом сне, мы с женой и немногочисленными родственниками сидим у гроба. В зале расставлены и другие гробы, и другие люди неторопливо тихо прощаются со своими покойниками. Тускло освещённые церковные стены увешаны старинными иконами. Хочется их рассмотреть, но надо скорбеть. Вдруг душа умершего действительно ещё здесь, витает и наблюдает, как ты горестно скорбишь…

Нет, бесполезно. Душу-то, как раз и не обманешь.

А за соседним гробом развёртывается целое представление. В гробу лежит здоровенный мужик, весь в наколках, перстнях и с золотой якорной цепью на шее. Пальцы давно потеряли способность соединяться вместе. Интересно, как такие люди за обедом ложку держат? Сначала начинает голосить мать, сообщая всем присутствующим, что боженька забирает у него второго сына, младшенького она уже похоронила. И вопрошает Всевышнего: «За что?». А мне, сидящему рядом, хочется спросить у него же: «Сколько людей этот амбал успел положить, пока ты спал?». Потом начинает истерить жена, сообщая, что носит его второго ребёнка, и уже непонятно зачем. Первый ребёнок, дочь, тоже здесь, подражая матери и бабушке, механически лобызает труп. Две женщины соревнуются между собой, как сильнее излить своё горе. А мы, все присутствующие, включая уже умерших, просто зрители и свидетели. Мать отрабатывает свой кусок наследственного пирога, а жена свою будущую свободу – она ещё молодая, уже обеспеченная женщина, и она точно не собирается оставаться вдовой и будет скорбеть, скорбеть, скорбеть.

Мы уходим, и уже в дверях моя жена просит, что её точно не надо ее отпевать – «не хочу участвовать в этом лицемерии».

Во втором сне я видел, как моя жена очень долго поднимается вверх в лифте. Только лифт был больше похож на вагон электрички – сиденья напротив друг друга. И незнакомый мальчик лет двенадцати все время приставал к ней с одним и тем же вопросом: «Ну, когда же, мы, наконец-то, приедем?» И жена каждый раз пыталась ему что-то объяснить. А когда подъем закончился, они оказались в сером странном помещении, больше похожем на зал ожидания автовокзала. Все молчаливы, суетливы и напряжённо чего-то ждут. И в этот момент жена обращается ко мне: «Андрей, ты давай сильно-то не задерживайся, мне без тебя тут плохо».

В третьем сне я стою на веранде дома под куполом, опершись на перила. И смотрю, как Люба с маленькой дочкой играют прямо перед домом, и обе весело смеются. И тут я замечаю, что на краю поляны стоит моя жена и тоже наблюдает за игрой Любы и маленькой девочки. И глаза у неё такие грустные.

Я понял, мне пора. Птицы летят в тёплые края, а мне пора домой. Возможно, я уже перестал быть оседлым, и весной мне надо будет снова на Сежу. Может. Но сейчас я точно знал – пора домой.

Васильич, к моему удивлению, не удивился и не расстроился, он наперёд знал, как будет. Как будет сейчас, и что будет потом. Только никогда и никому об этом не рассказывал.

Разговор с Любой оказался более сложным. Ей казалось, что если жена отпустила меня неизвестно куда и неизвестно на сколько, она меня точно не любит. А я ей доказывал, что это как раз и есть любовь. И этого Люба никак не хотела признать, хотя, я чувствовал, что она понимает, что я прав. Любовь – это самопожертвование, ты не можешь препятствовать тому, чтобы любимому стало лучше, даже если тебе при этом будет хреново-хреново.

Я никому никогда не рассказывал в деревне, а Любе рассказал, почему я отправился на Сежу и как я попал в Попадалово.

***

В жизни моей наступил момент, когда я понял, что дальнейшее существование теряет всякий смысл. Дети выросли, и я не хотел им мешать. Дальнейшая работа гарантировала бы мне, что я умру в тепле, в сытости и при наличии достаточно нового автомобиля известного бренда. А зачем? Я и без Аркадия Швиндлермана понял, что не надо никому оставлять наследство, это бессмысленно в квадрате. И тем более, никому не будут нужны мои личные вещи, инструменты, фото, фильмы, журналы. Которые мне дороги при жизни; которые просто накопились; или которые просто жаль или лень выкинуть. С одной стороны, это никому ненужный хлам, а с другой стороны, я не хочу, чтобы кто-то копался в атрибутах моей жизни. Это как вор, залезший в дом, вроде ничего и не украл, но в душе осталась какая-то грязь. У меня даже стала зарождаться мания оставить как можно меньше материальных следов пребывания меня в этом мире.

Философских вопросов к этой жизни у меня тоже не осталось, а все разговоры окружающих казались пустыми и бессмысленными. Я стал замечать, что люди в моей среде зря произносят слова. Им уже нечего сказать друг другу и тем более мне. Причём я отдавал себе отчёт, что дело не в них, дело во мне. Им ещё все это интересно, а мне уже нет. Это кора моих больших полушарий пропиталась цинизмом и затопила все остальные части, отвечающие за радость жизни. Только в этом состоянии я не чувствовал покоя и успокоения, я чувствовал себя перерезанным нервом.

Моя жена меня поняла и отпустила, потому что действительно любит.

Единственное в чем я не смог признаться даже жене, это ощущение себя в этом мире в одиночестве.

***

– И как ты теперь ощущаешь себя в этом мире? – спросила Люба.

– Офигенно! И я обязательно вернусь.

Эпилог (речь, прочитанная коллегам на моё 50-летие)

Выглядывая из-за могильного камня… Вы тут, а я здесь… Я здесь, а вы там… Доказывать мне уже нечего, но хочу предупредить. Вдруг кому-нибудь пригодится, если услышит.

Ещё в детском садике учили – семь раз отмерь, один раз отрежь. Ни хрена не работает! Мало того, что у меня это никогда не получалось. На своём жизненном пути я не встретил ни одного человека, которой умел бы это делать. Все режем «сикось-накось». А вот мистический закон перехода количества в качество работает всегда и везде. Похоже, те бородатые дядьки были совсем не глупые.

Всё что не делается, делается к лучшему. Это самое мудрое отношение к жизни, однако, трудно с этим смириться. Но это не повод менять цель или оправдывать свою слабость, просто путь становится лихо закрученным.

Движение – это жизнь. Лучшее движение – это бег. Жизнь на бегу – это как раз то, что нужно. Во всяком случае, лучше, чем глядя в телевизор.

Не видя процесса, невозможно оценить результат.

Куда пошла мысль, туда пошла энергия. Одно из многочисленных следствий: «Деньги любят счёт», да только лень этим заниматься. Более страшное следствие – никого нельзя обмануть. В то время, когда вы счастливо потираете руки… Молча промолчавшие, думают «какой вы замечательный человек» и у вас отваливается кусочек печени или необратимо сужается прямая кишка.

Жизнь подражает искусству. Когда нет искусства, жизнь подражает телевизору.

Тихая музыка сродни сексу под одеялом, но кому-то нравится. Интересно знают ли они про существующую разницу.

Вкусно, когда мало. Это не только про еду. Особенно замечательно, когда ожидается второе «блюдо». Лучше переесть, чем недоспать, а спать – время терять, но так приятно.

Нельзя экономить на Новом годе, на отпуске. И на аналогичных явлениях.

Сексом надо заниматься, когда хочется, а не когда это удобно.

Неправда, что любить можно одного. Можно любить и двоих, и троих и т.д. Но большинство вообще никого не любит. Это биологическая защита. Если бы все делалось по любви, человечество вымерло бы. Любовь как бонус, как награда за чистую душу или карму (вопрос терминологии). Любовь не терпит инговых окончаний, и это очень сложно для понимания.

Очень глупо не верить в реинкарнацию. Поэтому не стоит есть мясо. Возродитесь бараном и из вас сделают восхитительный шашлык. Или грациозной рыжей кошечкой, вас собьёт машина, и будете красиво выпускать кишки на асфальт.

Кстати, кошка – идеал любимой женщины. Она невероятно независима, но она всегда рядом. Вам ещё не надоело ее гладить, но она уже уходит (у нее, видите ли, дела!), но при этом кис-кис никто не отменял. Поэтому, если любимый осознанно называет вас «кисонькой», знайте, это высший комплимент.

Да мы часть Вселенной, поэтому любое желание исполнимо. Но есть парочка аспектов. Недостаточно сформулировать желание словами. Когда второй или третий уровень подсознания сомневается, надо ли тебе это, или просто боится, такое желание, вряд ли исполнится. Желать надо всеми «фибрами души», проще говоря, сначала убедить самого себя, вывести всех червячков… Я не про «глистов», я про червячков сомнения. Которые образуют борозды в коре полушарий головного мозга. Если вы, конечно, учились в школе… После этого можете рассчитывать на Вселенную… Но она не суетится. Она знает, все мы сапожники и желаем видеть результат немедленно, а если нет, то нафиг. Большинство наших желаний пропадает прежде, чем успевает осуществиться. Поэтому Вселенная и не торопится. Если перестать быть сапожником, можно стать президентом, капитаном, олигархом; поймать большую рыбу или слетать на Луну. Все ограничители внутри нас.