Разноцветные шары желаний. Сборник рассказов

– Понимаешь, пацан, я в будущем, что ли, очутился. Я в восемьдесят восьмом… В одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году, – поправился Лёха, не надеясь, что парень поймёт его, и заговорил быстро-быстро. – Я, наверное, на идиота смахиваю, но ничего уразуметь не могу. Я на работу ехал, на родной завод, а завода, вроде, и нету! И машины такие вокруг, – заозирался Лёха, потому что по шоссе лавиной неслись всё такие же красавцы.

– Я не пьяный, пацан, поверь, – частил Лёха, видя, как разрастается брезгливость в глазах парня. Но неожиданно сник:

– Домой мне, может, теперь поехать?

Парень покивал рассеянно, навёл пластину на Лёху, вспыхнул из коробочки свет и погас.

– Куда ехать знаете? – спросил.

Поводил пальцами по пластинке, которую не выпускал из рук. Засветился маленький экранчик, поползли в разные стороны голубые кружочки. Лёха глянул с интересом, но парень резко отшатнулся.

– Вон там автобусная остановка, – начал парень, показывая в сторону стеклянной трубы, но Лёха перебил:

– Где остановка, я знаю. Спасибо, дружище, спасибо, – и побежал к автобусной остановке.

Парень опять наставил на него свою пластинку.

«А ну, как стрЕльнет», – мимоходом подумал Лёха, но тут же о парне и забыл.

А забыть было из-за чего: вдоль всей улицы показывали кино. На нескольких экранах люди входили в дома, распахивали окна, беззвучно говорили что-то. Вспыхивали и гасли алые надписи «от 2 млн. руб», «1-ый квартал 2017», «с отделкой». Лёхе всё это – китайская грамота, но он взгляда не мог отвести от нарядных людей на экранах, от движения букв и цифр.

Иногда Лёха отрывался от невиданного зрелища, смотрел на дорогу. Задумался на секунду: «А месяц какой? День?»

Замёрзшая земля без снега могла означать и октябрь, и март, да и вообще, в этом климате последних лет – любой месяц, кроме, пожалуй, летних. Да и то, кто знает, что у них тут в двадцать-семнадцать? У них… У нас? Лёха, будучи здравомыслящим человеком, решил не заостряться, а «решать проблемы по мере поступления». Сейчас – домой, а там разберёмся. Домой? Лёха резко затормозил, несмотря на всё своё здравомыслие. Есть ли дом? Они получили квартиру совсем недавно, прожив до этого в коммуналке на четырнадцати метрах более десяти лет. Лёха, рано оставшийся без родителей, души не чаял в своей семье. Для него так называемая «малая родина» находилась там, где обретались его жена и две маленькие дочки. А уж когда они получили просторную, в пятьдесят два квадратных метра трёхкомнатную квартиру, счастье захлестнуло Лёху полностью. Жизнь удалась, не сомневался Лёха, чего ещё желать человеку?

Только теперь Лёха испугался. Испугался так, как не страшился в течение всего этого непонятного дня.

«Есть ли дом? – подумал он снова, – жива ли жена, здоровы ли дети?»

То, что жена, возможно, стара и больна, а девчонки старше его самого, Лёху не волновало: ему всё равно, какие они. Лёха постоял немного, собираясь с духом, и снова двинулся к остановке.

Похоже, был будний день, середина. На остановке – несколько тёток неизвестно из какого времени – в чёрных стёганых пальто, в вязаных блёклых шапках. Отдельной кучкой – подростки. Эти, точно, из двадцать-семнадцать: яркие куртки, толстые шарфы; голые щиколотки (как они не мёрзнут? Может, придумали какой обогрев, невидный на теле?); маленькие экранчики в руках у каждого.

Нужный Лёхе 291-й стоял «на посадку», все надписи светились, но открытой оставалась только передняя дверь, и путь в салон преграждал рогатый шлагбаум. Водитель – пожилой мужик – смотрел прямо перед собой и не обратил на Лёху никакого внимания. Тот вошёл. Спросил опасливо:

– А талончики есть? – смутно догадываясь, что «Единый» образца 1988 года, на какой бы месяц он ни был, не прокатит.

– 50 рублей, – ответил водитель, не поворачивая головы.

Лёха аж присел. 50 рублей!! Во, живут они в двадцать-семнадцать!! Это ж треть зарплаты!

– А бесплатно не отвезёте?

– Давай, алкаш, пешочком, если денег нет.

Лёха для вида покопался в кармане, нащупал металлический рубль.

– Может, талонами на сахар возьмёте? – с надеждой проговорил Лёха.

Талоны на сахар, которые им выдавали на четверых, никогда полностью не расходовались (сахара его девчонки ели мало), поэтому Лёха носил их своему бригадиру Михалычу-сладкоежке.

– Чего? – водитель, наконец, повернулся и воззрился на Лёху.

– Какие талоны на сахар? С лихих девяностых что ль? Сохранил? Покажь.

Лёха вытянул из кармана три талончика «январь 88», попутно зацепившись мыслью за странные слова «лихие девяностые». Водитель глянул:

– О, восемьдесят восьмой год!! Откуда у тебя? Денег нет, а такую ценность в кармане носишь. Они теперь, каждый, наверное, рублей по 500, а то и больше у коллекционеров.

500 рублей – таких деньжищ Лёха и не видел никогда. Он представил пачку пятирублёвок, перетянутых крест-накрест бумажной банковской запечаткой, и даже вспотел.

Но придвинулся к кабинке водителя насколько мог:

– Не поверишь, мужик – сам не верю – я из восемьдесят восьмого года. Как к вам в двадцать-семнадцать попал – не знаю. Голова болит, ничего не догоняю. Может, треснулся где, и мозги отшибло? Перестройка началась, помню, я здесь, на ЗИЛе, работал, – Лёха дёрнул головой в сторону стеклянного здания ему неизвестного. – На Красногвардейской квартиру получили полгода как.

Лёха сбился, начав считать, сколько лет назад эти полгода были.

– Ну, в апреле восемьдесят седьмого, если точно, заселились. Я на работу ехал, во вторую мне сегодня, закемарил. На улицу вышел – дурак-дураком. Может, сдвиг по фазе у меня? Пацан какой-то, весь на проводках, сказал двадцать-семнадцать сейчас. Это мне сколько лет-то?

Водитель (сейчас Лёха разглядел у него табличку на груди «Николай») смотрел несколько ошалело и молчал. Потом сказал раздумчиво:

– Если у тебя белая горячка, то откель талоны на сахар? Единый, говоришь? Ну-ка?

Лёха выдернул проездной, вытащил рубль, из кармашка на джинсах вытянул, не без труда, заначку – мелко сложенную трёшку.

Водитель Николай смотрел на эти богатства с удивлением и умилением. Узнавание явственно читалось на его лице, но не произносил ни слова..

Лёха тоже молчал, боялся услышать очевидное.

– Дааа. Дела, – наконец произнёс водитель, не сводя взгляда с мятого трёшника. – Две тысячи семнадцатый на дворе, это точно, – и продолжил:

– Пятнадцатое января две тысячи семнадцатого года.

Сердце Лёхи ухнуло в пропасть. Он схватился за блестящий поручень. Неимоверные горечь и обида нахлынула на него. Этому мужику можно верить, это тебе не юнец с проводками. Горечь от того, что жизнь, можно сказать, уже прошла, а он, Лёха, и не жил вовсе. А обида? Почему именно его выхватили невидимым огромным пинцетом из устроенной жизни и поместили сюда, почти на тридцать лет вперёд, во враждебную непонятную жизнь, где даже за проезд на автобусе нужно платить 50 рублей? И почему (Лёха напрягся: две тысячи семнадцать минус тысяча девятьсот восемьдесят восемь) даже не на тридцать, а на бестолковые двадцать девять лет???

Он очнулся от слов водителя:

– Под турникет подлезь, довезу тебя. Но если контроль, уж не обессудь.

– Да-да, спасибо, шеф, – Лёха огляделся, согнувшись, прошёл под рогами шлагбаума и сел на высокое место у окошка. Автобус меж тем почти заполнился. Над кабиной водителя крутились светящиеся буквы, что-то говорил приятный женский голос, двери закрылись. И автобус повёз Лёху домой.

***

Он глядел в окно бездумно. Красота, конечно, вокруг невероятная! Будущее! Чистые улицы, шикарные машины, которым никто не удивлялся, не стоял по обочинам, разинув рот. Исполинские дома, хотя многие – узнаваемые. Золотая главка над белой церковкой блестела прямо посреди многоэтажек. Справа по ходу поднялись высокие стены: Коломенское. Отреставрировали, значит? Лёха припомнился июньский вечер, выпускной. Близкий, чёрный-чёрный, бархатный-бархатный свод неба, как крышка шкатулки, если представить себя внутри неё. Душный запах сирени и золотые точечки звёзд только усиливали это сходство, давая исключительное ощущение замкнутости и защищённости мира. Придя домой, Лёха сразу нарисовал эту чёрную шкатулку, а в ней – своё красное трепещущее сердце. И, несмотря на затёртость образа, этот рисунок нравился всем, кто его видел. А вот – здание МИФИ: абсолютно та же серо-жёлтая громада, те же знамёна из камня, ворота, ёлки – ничего не изменилось.

Часто встречалось слово «Пятёрка». Так много магазинов с учебниками? А вот ещё один громадный храм с голубыми куполами. Заныло сердце тоской, которой Лёха не мог найти объяснения. Он устал и чуть прикрыл глаза. Напряжение последних часов, немыслимость ситуации и невозможность обратного вымотали и вычерпали до дна Лёхин интерес «к светлому будущему», к которому он стремился когда-то, и где оказался ненароком.

Мучил только вопрос, как встретит его семья и встретит ли? Каким он приедет к ним – молодым или старым? Лёха сфокусировал взгляд на стекле. Ему показалось, что он седой и морщинистый, но после такого денёчка будешь таким и в тридцать. Лёха прибавлял недавно обнаруженное число «двадцать девять» ко всем вспоминаемым возрастам. Дочке в восемьдесят восьмом исполнилось девять… Это что же, его младшая дочь может быть старше него? А жена? Сколько ей? Лёха всем сердцем желал, чтобы, уж коли соскочил с одного витка на другой в плотной пружине плавно текущего времени, пусть и они, его девчонки, будут с ним. Они привыкнут, они впишутся.